С чмоканьем выпустив ее набухший сосок, я взялся за вторую грудь. Я мог бы делать это бесконечно, пока она издает эти тихие призывные звуки.
Скарлетт
Вот ведь дьявольщина. Я и не знала, что в моей груди столько нервных окончаний. Пальцы Бриджера скользили по моей груди, когда он целовал меня, и его прикосновения были легкими и нежными, как перышко. Ощущать вес его тела на себе было наслаждением.
До Бриджера мне никогда не нравилось миловаться с парнями. Мой предыдущий опыт ограничивался обжиманиями украдкой на танцульках в десятом классе. Все это было очень неуклюже и бессмысленно. Хоккей поглотил почти все мое время в предпоследнем классе, мне и правда было не до отношений с парнями. А потом? Выпускной класс – все ходили парами и кадрили друг друга, а я была отверженной.
Чудеса, происходившие здесь, на моей постели, были для меня абсолютно внове. Удовольствие так опьянило меня, что я не услышала, как открылась дверь.
– О, приве-е-ет, – прозвенел голос Кэти. – Вот для этого и вешают банданы на ручку двери.
Когда дверь со щелчком закрылась, Бриджер положил голову мне на грудь и рассмеялся.
– О-па.
– Это как-то… неловко, – сказала я, почувствовав, что начинаю краснеть.
– Не-а, – ответил он. – Людей ловили и на делах похуже, правда ведь?
– Конечно, – сказала я. Но это заставило меня подумать: интересно со сколькими девчонками его застукали за все эти годы.
А потом, как всегда, у Бриджера запищали часы.
Он еще минуту побыл со мной, соскользнул с меня, нежно поцеловал в губы.
– Мне пора, – прошептал он.
– Знаю, – шепнула я в ответ. – Ты же понимаешь, что я не жалуюсь?
– А я это ценю, – сказал он, протягивая руку за футболкой, валявшейся на полу. Мне он протянул лифчик. – Прикройся, а то я могу и не дойти до двери.
– А я противлюсь искушению выбросить его в окно…
Он еще постоял, рассматривая мою наготу, потом запрокинул голову и вздохнул.
– Черт возьми, барышня. Это мощно.
Я засмеялась.
– Почему? – Трудно было поверить, что я обладала чем-то таким, чего он не видел прежде. И потом, хотя я больше не спортсменка, тело у меня осталось спортивным, но не женственным. Меня не примешь за красотку из «Плейбоя».
Он покачал головой.
– Просто ты на меня так действуешь. Твоя сексапильность – сильного типа, ну, например, ты бы могла подраться с Кэти и победить. Но ты и нежная в то же время.
Я застегнула лифчик и натянула его на грудь, готовясь просунуть руки в бретельки. Но что-то в его лице меня остановило.
Он встал передо мной на колени и потянулся, чтобы поцеловать каждую грудь еще раз. И от его прикосновений я совершенно размякла. Я хотела снова прыгнуть на него, но он поднялся.
– Спасибо, Скарлетт, – сказал он, когда я обняла его на прощание.
– За что? – шепнула я. – За то, что я твоя вторнично-четверговая подружка?
Он поменялся в лице.
– Все семь дней недели. Потому что я думаю о тебе каждый день.
Он наклонился, еще раз поцеловал меня и направился к выходу.
– Возьми сэндвич, – сказала я вдогонку. – Мы ведь так ничего и не съели.
Усмехнувшись, он на ходу выхватил из коробки сэндвич. Потом закрыл за собой дверь, но я еще услышала его слова «пока, девчонки», прежде чем он окончательно покинул комнату.
Я еще немного полежала на кровати, прокручивая в памяти подробности этой встречи. Раздеться в присутствии парня – для меня это было не очень приемлемо. Теоретически. Но Бриджер заставил мои предубеждения рассеяться. Его теплый взгляд, нежность его рук на моей коже – как будто все так и должно было быть. Все же прошло полчаса, прежде чем я решилась выйти в гостиную. К сожалению, там меня поджидали обе Кэти. Но напрасно я ожидала насмешек – их не последовало. В их глазах было совсем не то, чего я ждала. Это был благоговейный ужас.
– Так, – сказала Кэти-Блондинка. – Это ведь Бриджер Макколли, верно?
– Мгм, ага, – я замерла рядом с кушеткой у окна.
– Интересный выбор, – сказала Кэти-Конский-Хвост. – Он такой крутой. Я слышала, он настоящий игрок. В хоккей и не только. Но в этом году он куда-то исчез.
– В смысле? – спросила я. Действительно, что значит «куда-то исчез»? Я ведь все время вижусь с ним.
– Говорят, он был легендарным тусовщиком, но теперь никуда не ходит. Я слышала кучу сплетен, но скорее всего, большинство из них вранье. – Она стала загибать пальцы, перечисляя:
– Его отец умер, а от него залетела какая-то девица. Кто-то говорил, что у него есть ребенок…
– Звучит не очень правдоподобно, – заметила я. – Зато он посещает кучу занятий и много работает.
– А где он живет? – поинтересовалась Кэти-Блондинка.
Тут она меня поймала. Я знала, что он член дома Бомон, поэтому всегда считала, что он там и живет. Но, может быть, он жил вне кампуса. Я просто пожала плечами.
Кэти-Конский-Хвост хихикнула, но Кэти-Блондинка оставалась серьезной.
– Ты бы с ним поосторожнее, Скарлетт. Не знаю, почему об этом парне столько сплетничают, но нет дыма…
Без огня.
– Ты права… – С меня было достаточно, и я потопала обратно в спальню.
Господи, я бы удушила каждого, кто это говорил. Я слышала эту поговорку тысячи раз в течение нескольких месяцев перед тем, как отцу предъявили официальные обвинения.
И этот дым разорвал мою жизнь в клочки. Репортеры устраивали биваки на нашем газоне. Вся команда от меня отвернулась. Парень, с которым я только начала флиртовать, перестал со мной разговаривать.
Если уж моя жизнь в Нью-Гемпшире должна была погореть, лучше бы сразу оказаться на пожарище, чем задыхаться в удушливой дымной пелене.
Глава 6. Попкорн против шнапса
Скарлетт
На следующей неделе после урока итальянского я проверила сообщения на телефоне. Выяснилось, что меня ждет новое голосовое сообщение с незнакомого нью-гемпширского номера.
Это не сулило добра.
Я потыкала в кнопки и приложила телефон к уху, ожидая услышать, как Аззан или адвокат распекают меня за то, что я им не помогаю.
В трубке раздался женский голос.
– Я пытаюсь связаться с Шеннон Эллисон, называющей себя также Скарлетт Кроули.
Ох. Звучит так, будто я преступница.
– Говорит Мадлен Титер, помощник прокурора округа Нью-Гемпшир. Не могли бы вы перезвонить мне, когда будет возможность? Я бы хотела задать вам несколько вопросов…
Связь разъединилась, но мое сердце продолжало бешено стучать. Да, я ждала, что мне будут звонить юристы. Но уж никак не со стороны обвинения.
Трясущимися пальцами я удалила сообщение.
Если родители – и их адвокаты – сейчас недовольны мной, они разозлятся в десять раз сильнее, если я стану общаться с окружной прокуратурой.
Я засунула телефон поглубже в карман.
Еще до того, как мой мир взорвался, я порой пыталась вычислить, чего же хотят от меня родители. Во многом с папой было проще, чем с мамой. Выиграй хоккейный матч – будешь моей любимицей. Проиграй – перестанешь для меня существовать. Отличные оценки в табеле и игра в женской команде штата – вот и все, чего он от меня требовал. К счастью, и то и другое почти все время давалось мне без труда. Потому что подвести его публично было смерти подобно. Он был из «тех еще» папаш, тех, что орут с трибун, сообщая тебе, какое именно ты дерьмо.
Так что я старалась не быть дерьмом.
Мамин характер был намного сложнее. Ей требовалось причудливое сочетание благодарности, почтения и успеха. К тому же ее заботила внешняя сторона, а этого я совсем не понимала. Для нее было нормально, что я спортсменка, – она не пыталась обрядить меня в юбки и туфли на шпильках. Но, по ее мнению, спортивная девушка тоже должна выглядеть модно. Она покупала мне снаряжение от «Лулулемон» и розовые спортивные бюстгальтеры. Она приходила в ужас, если я выходила из дому в любимых, самых удобных серых трениках. Для мамы было не важно, что ты делаешь, – лишь бы это выглядело стильно. И когда к дому начали стягиваться телевизионные фургоны, она не пала духом. Как бы не так – она только чаще стала посещать салон красоты, полная решимости выглядеть стильной и уверенной каждый раз, когда выходит из дома и оказывается в кадре.
Если бы я хотела как-то оправдать ее, я бы расценивала все это как трогательную реакцию жены, которая хочет хотя бы таким образом поддержать мужа. Но мне трудно было проявлять снисходительность к женщине, которая отказывалась признать, что отцовские проблемы с законом – нечто большее, чем мелкие неприятности.
Каждый день я благодарила добрых духов приемной комиссии Харкнесса за то, что они прислали мне тот пухлый конверт. Еще до скандала колледжи стали приглашать меня к себе как хорошую хоккеистку. Но почти все от меня отказались, как только разразилась эта история. Меня приняли только два колледжа – один из них Харкнесс, которому, должно быть, трехсотлетняя история позволяла не обращать внимания на сплетни. А второй – Стерлинг, колледж, где работал тренером мой отец. Они, вероятно, приняли меня из чувства долга.
К счастью, мне не пришлось сидеть в Нью-Гемпшире из-за того, что некуда было податься. Я собиралась убраться как можно дальше от суда над отцом.
Нормальные люди жили в предвкушении уик-эндов. Но я-то не нормальный человек. Близился вечер пятницы, и, как всегда, перспективы развлечь себя были скудными. Иногда я таскалась со своими Кэти на вечеринки, но они оставляли меня равнодушной. Я терпеть не могла бессмысленной болтовни под теплое пиво. А на вечеринках больше ничего и не было, кроме, разве что, оглушительной музыки.
В эту пятницу я решила остаться в комнате и посмотреть на ноутбуке какие-нибудь повторные показы матчей. Но после обеда Кэти-Блондинка, строя по телефону планы на вечер, поглядывала на меня.
– Я у нее спрошу, – сказала она, прежде чем дать отбой.
Она повернулась ко мне, и с моего языка уже готовы были сорваться отговорки.
– Прежде чем говорить «нет», – сказала Кэти, – послушай: это не вечеринка.