и Зоммер встал и надел свою клетчатую рубашку с шерифской звездой. — Для тебя это все равно, что для хоккеиста две минуты на скамье для оштрафованных. Ты и сейчас, могу спорить, думаешь о том, где бы вам завтра-послезавтра повкалывать до седьмого пота, в ударном темпе, а?
— Можешь не сомневаться! — подтвердил Штробл. — А как же? Меня отстраняют от работы? А за что? Из-за истории, из-за которой, останься она между нами, мне никто и слова худого не сказал бы!
— А-а, перестань ты, — вмешался Шютц. — Незачем нам читать друг другу проповеди. Ты сегодня достаточно выслушал, я — тоже. Но как ты можешь отрицать все?
— Что я такое отрицаю? — вспыхнул Штробл. — Во всяком случае, не благоразумное отношение к необходимому. А знаешь ты, что необходимо?
— Ты ему сейчас это и объяснишь, — вставил Улли Зоммер.
— Обязательно! И тебе заодно! Необходимо эту штуку соорудить, потому что весь мир на нас смотрит. А он смотрит, можете мне поверить. И ждет себе, что будет. Эти, значит, из ГДР, строят по советскому проекту атомную электростанцию, а венгры, поляки, чехи и словаки им помогают. Выйдет у них что-нибудь или нет? И сколько времени, между прочим, они будут строить. Вы все это слышали? Ну, еще бы! Значит, понимаете, что мы обязаны работать хорошо и не без хитринки! Если по-другому не получается, надо исхитриться, изловчиться, воспользоваться тем, что есть под руками. Иногда приходится идти и на риск. И незачем прикидываться невинными овечками. Так оно везде, на любой стройке. «Вы действовали некорректно!» Да плевать мне на это! Слышали тысячу раз. Если бы я всегда действовал корректно, наш ДЕК не раз бы запоздал со сдачей объекта по срокам, это я вам прямо скажу. А если вы подумали сейчас, что никто прежде об этом не догадывался, вы попали пальцем в небо! Лишь бы все обошлось хорошо, тогда все в полном порядке. Тогда это можно даже назвать большим успехом и даже к ордену представить. Вот оно как. И так оно могло быть и в данном случае.
Штробл сунул руки в карманы и приблизился к темному окну. Он высказался, освободился от того, что в нем накипело за целый день, и сейчас стало полегче.
Улли Зоммер, начесывавший перед зеркалом свои светло-русые волосы на уши, спросил Шютца:
— Думаешь, когда он отсидит штрафное время, опять не наломает дров?
Шютц опустил плечи. Он был недоволен. И собой, и Штроблом. Спросил его:
— Почему ты не говоришь о том, как мы поступили по отношению к друзьям… Что друзей мы обидели…
Штробл понимал, что такого разговора не миновать. Он пытался его избежать, ибо именно это обстоятельство сильнее всего остального грызло его изнутри. А теперь… лучше бы он первым заговорил на эту тему. Лучше бы он сам влепил себе пару оплеух, чем получить их от других, пусть даже и от Шютца. Но вот Шютц опередил его, и как он это сказал, бог ты мои!
— Мне что, привести тебе причины? — спросил Штробл, не отворачиваясь от окна.
Шютцу кровь бросилась в голову.
— Не сто́ит, — сказал он холодно, — подыщи-ка лучше причину, которая объяснила бы мне, зачем ты меня к себе вызвал.
Вот оно и вышло наружу. Горечь и стыд бурлили в нем, когда он вспоминал, как он всегда в точности исполнял то, что от него требовал Штробл, как благословлял все принятые Штроблом решения, как бегом бежал по первому его свистку, как приказывал своему мозгу спать, потому что бодрствовал ум Штробла. А когда тот у Штробла не бодрствовал? «Хорош партийный секретарь», — подумал Шютц, а вслух проговорил:
— Тебе потребовался соглашатель, и ты заполучил себе такого человека. Человека, который верой и правдой будет выполнять все, что ты скажешь. Человека, для которого думать самому — роскошь. Как же — за всех у нас думаешь ты один.
Улли Зоммер разглаживал звезду на рубашке, не вмешивался. Из коридора донесся смех рабочих, шедших то ли в душевую, то ли ужинать.
— Можно подумать, будто ты не слышал никогда, что руководитель только тогда в состоянии хорошо работать, когда его окружают люди мыслящие? — спросил Шютц несколько погодя. — А в том, что я тоже кое на что способен, ты, надеюсь, не сомневаешься?
Штробл взял свою спецовку со спинки стула, повесил на крючок у двери. Сел на край кровати, разулся.
— А как они, вообще говоря, пронюхали об этой зазубрине? — поинтересовался Улли Зоммер.
Штробл махнул рукой. Вид у него был уставший, он испытывал глубокое разочарование.
— Одному из наших что-то показалось подозрительным, и он пошел следом за нами, — сказал он. — А когда мы закончили сварку, он прямиком потопал к уполномоченному.
— Кто? — спросил Шютц.
— Вернфрид, — сказал Штробл, вставая.
В два прыжка Шютц оказался у двери. Промчался по коридору, потом вдоль сосен к соседнему бараку. Он должен взглянуть ему в глаза, сказать, что думает о нем, и задать ему парочку вопросов! Во-первых, если уж ты узнал о чем-то таком и считаешь это неправильным, почему ты не скажешь этого прямо в лицо Штроблу или мне? Во-вторых, если уж ты хитрее и умнее всех нас, то почему ты сразу не пошел к уполномоченному, сразу, до нашей сварки! В-третьих, что же ты, сукин сын такой, прячешься, подсматриваешь, как ребенка бросят в колодец, чтобы потом донести на того, кто бросил? Так ведь выходит! С этой мыслью Шютц дернул на себя дверь комнаты Вернфрида. Тот, с головой ушедший в чтение, поднял на него удивленные глаза. «Анна Каренина». Он еще Толстого читает! Быстро подойдя к нему, сгреб в кулак отвороты пуловера Вернфрида, рывком поднял со стула. Он хочет посмотреть в его глаза! Пусть объяснит все без уверток! Нечего дурачком прикидываться: ничего, мол, не знаю и знать не желаю! С Шютцем это у тебя не выйдет, мой милый! Недобро улыбнувшись, проговорил:
— А сейчас ты мне скажешь, не сам ли ты оставил зазубрину на трубопроводе?
«Спятил я, что ли, бросаю ему в лицо такое обвинение, в которое сам не верю. Он не делал этого. На такое он не способен».
— Давай выкладывай, — он притянул его совсем близко к себе. — Выкладывай! Может, ты сделал это с умыслом? Отвечай!
Трудно объяснить, почему вдруг Шютц потерял рассудок. Может быть, причиной тому была высокомерная улыбка, появившаяся в уголках губ Вернфрида: дескать, сам ты нелеп и подозрения твои тоже. Он отпустил Вернфрида и ударил по лицу тыльной стороной правой руки. Ничего подобного не ожидавший Вернфрид, потеряв равновесие, с шумом упал между столом и стулом. Тут нее вскочил, весь красный как рак, и не было на его лице больше выражения высокомерия и неуважения.
— Ну, погоди, — прокашлял он. — Погоди!
Они стояли друг против друга, набычившись. И оба не двигались. Шютц, наконец, отошел в сторону, проговорил:
— Ладно, — повернулся и вышел.
Уже на улице Шютцу пришло на ум, что он не привел Вернфриду ни одного из своих аргументов, прежде чем набросился на него. Надо бы объясниться с ним. И причем немедленно! Но какое-то безотчетное чувство говорило ему, что сейчас ни одно его слово не будет воспринято без издевки, и он зашагал прочь.
25
Карнавал. Время шуток и веселья. Ночной бал производителей работ. «Производителей работ»? Кто произнес первым это малопривлекательное словосочетание, напоминающее о временах мануфактур? Впервые его употребили, когда ни о каких «производителях работ» у Боддена не могло быть и речи. Тогда в зале заседаний горсовета обсуждалось, сколько бараков-общежитий необходимо построить, сколько предприятий общепита, сколько и каких магазинов, кинотеатров, школ и спортивных площадок.
Город нуждался в рабочих-строителях и стройматериалах. Требовались повара и кухонный персонал, продавщицы и почтовые работники, истопники и уборщицы — весь этот народ предстояло привлечь из всех уголков округа для обслуживания строителей и эксплуатационников АЭС.
Производились точные и подробные расчеты, при этом непременно указывалось, на скольких специалистов в каком году можно рассчитывать, подразумеваются ли те люди, которые будут строить электростанцию, или те, кто будет ее обслуживать. Но кто это сказал — «обслуживать»? Разве такое малозначащее слово подобает употреблять, говоря о столь значительном предприятии? Не уместнее ли говорить о «производителях работ»? А разве человек, что-то производящий, не есть «производитель работ»? Для изящного словотворчества времени нет, итак, назовем их «производителями работ».
И это они устроили бал-маскарад? За год до принятия в эксплуатацию первого блока? В такие дни, когда не должно случиться, ну, совершенно ничего такого, что могло бы поставить под удар конкретные плановые сроки? Но что значит не должно случиться… Они просто ничего подобного не допустят. И они построят свою АЭС, тут нет двух мнений. А там, где год спустя приступят к работе операторы и дозиметристки, техники-турбинщики, механики-эксплуатационники, молодые ребята уже сегодня учатся у советских специалистов в самых разных областях. А целая дружина плановиков и экономистов, бухгалтеров, машинисток и телефонисток, девушек в почтовых оконцах и старик, выдающий талоны в столовой, — все они вместе уже сегодня создают по мере сил здание того, что вскорости будет возглавляться генеральным директором АЭС, иметь секретаря парткома и председателя профкома, что будет всеми именоваться Народным предприятием «Атомная электростанция». Но сегодня все они скромно называются «производителями работ».
Но отчего бы им и не попраздновать, «производителям работ»? По какой такой причине? Да и строителям заодно? Правда, и это слово выбрано не особенно удачно. Зато удобно! Незачем перечислять представителей всех профессий. Одновременно оно позволяет считать их теми, кем они сами себя считают, а попросту говоря, людьми, которые эту штуковину ставят на ноги и поэтому могут себе позволить по-отечески посоветовать разным там специалистам в белых халатах и ангелам-хранителям по защите от излучения, требующим соблюдения повсюду стерильной чистоты: глядите в оба, не повредите того, что мы вам построили!
Карнавал есть карнавал, а в аду все равны: марксисты, атеисты, специалисты. Две недели кряду в районном Доме культуры черт знает что творилось: пилили, вколачивали гвозди, пахло клеем и краской, целые тюки тюля и кипы блестящей бумаги превращались в причудливые рожи и скачущих верхом на помеле ведьм, сооружалось чистилище, имитировались решетки для медленного поджаривания грешников, страшные адские пропасти и уютные укромные уголки для разномастного сброда, прописанного в аду.