Она появилась около полудня, чтобы забрать кое-какие принадлежащие ей мелочи и перебраться в другую приемную, где начальник не станет хмурить брови, если кто-то из его сотрудников исчез на полчаса по собственным надобностям.
Фрау Кречман оказалась права. Штробл, вернувшийся к обеду с планерки в сопровождении мастеров, технологов и прорабов, с которыми решил провести инструктаж, прочел письмо и вернул со словами:
— Не тот тон. Нужно, чтобы было резко до предела. Угроза? Меня не пугает. Но никаких поклонов.
Со вторым вариантом, который она показала ему, когда он выпроводил всех из кабинета — накурено, хоть топор вешай! — он согласился и даже улыбнулся:
— Ох и крепко! Уж на что я груб, но ты? Если они после этого не подошлют нам людей, значит, у них действительно никого нет.
Норма не ответила, раздумывая: а с чего это он сразу начал «тыкать»? Любого другого она хорошенько бы отбрила, а сейчас по ей самой неясным причинам смолчала. Потом появился Герд. Она сразу узнала его по звуку шагов в коридоре. Открыв дверь, на какое-то мгновение остановился, и Норма, вставлявшая в машинку лист бумаги, знала, что сейчас он слегка склонил голову набок и кожа над его веками стянулась в две маленькие треугольные крыши — они были у него уже в детство, когда он что-то внимательно разглядывал.
Он протянул ей руку, она вложила в нее свою, но тотчас же отняла.
Норма подумала: «Если в нем осталось хоть немножко от прежнего Герда, он не станет сейчас городить чепухи».
Шютцу трудно было определить, каким было его первое чувство, когда он увидел в приемной Норму. Пожалуй, оно напоминало то чувство, которое он испытывал при виде сестры, которая вбегала в квартиру с разгоряченным лицом, запыхавшись, с растрепанными волосами и швыряла роликовые коньки куда попало. Он прикрикивал на нее:
— Заявилась наконец!
Шютц сказал довольно добродушно:
— Если уж к тебе перешла по наследству кофемолка фрау Кречман, не сварила бы ты нам два крепчайших кофе? Сделаешь, а?
Она не подняла глаз. Сказала:
— Штробл ждет тебя.
— Но кофе ты нам приготовишь?
— Принесу вам в кабинет, — сказала Норма.
— И сама выпей кофейку, слышишь? И, пожалуйста, не пускай к нему никого, ладно? Нам нужно минут десять поговорить без посторонних.
Норма не ответила, только подняла брови.
Но разговор затянулся больше, чем на десять минут. Шютц тщательно продумал, о чем будет говорить со Штроблом.
Возвратившись с общих планерок, Штробл собирает нужных работников и коротко вводит их в курс дела. Проходит всего несколько минут, и основные решения приняты. Такая практика внушала уважение Шютцу, даже восхищала его. Теперь он придерживается иного мнения.
Никогда не знаешь, в какое время Штробл вернется с оперативной планерки. И один бог ведает, поспеет ли Шютц к последующей летучке в кабинете Штробла или к его приходу она кончится. Что ему, подстерегать Штробла? Он и не подумает. Нужен он Штроблу как партнер или не нужен? Достаточно ли ему отдать распоряжение или он предпочел бы, чтобы его указания были поняты в коллективах, и благодаря этому возникли, возможно, новые начинания? Поэтому Шютц предлагает проводить летучку всегда в одно и то же время.
Далее. На каждом партсобрании Штробл докладывает о положении с планом. Это хорошо, так и должно быть. Но случается, что он отделывается общей оценкой, потому что основное время провел в головных боксах и точную цифру не знает. Для всех остается неясным, где именно следует поднажать. Гораздо продуктивнее будет, если он пройдется в присутствии всех товарищей по всем позициям плана. Помощники у Штробла есть, пусть они и готовят материал.
И третье.
— Вы с Верой, — сказал Шютц, давно вставший со стула и ходивший по кабинету взад-вперед, — вы просто обязаны сказать нам, в какой точке мы находимся, работая по новой технологии. О том, что по сравнению с первоначально принятым планом мы выколотили целых два дня, кроме Веры и нас с тобой, наверняка никто не знает. А я придерживаюсь того мнения, что любой выигрыш во времени должен оглашаться во всем коллективе.
Штробл откинулся на спинку стула. На зеленом сукне стола лежала его защитная каска — протяни руку и возьми. Когда Шютц начал говорить, Штробл отодвинул каску подальше от себя.
В том, о чем толкует Шютц, в его критике есть здравый смысл, признал Штробл. Предложения умны, он согласен, хоть, честно говоря, предпочел бы сам предложить то же самое, как бы подбивая итоги их разговора. Вполне понятно поэтому, что он не замедлил зацепиться за последние слова Шютца.
— О каких двух выигранных днях может идти речь? — поддел он друга. — И рабочего времени затрачено треть, и работ переделано соответственно…
— Это не так, — сказал Шютц. — Треть рабочего времени — согласен. Но по выполненному объему работ мы ушли дальше. Завтра снова заработает кран. Теперь видно, как пойдут работы дальше, по какому пути. Я пока не ослеп, — сказал Шютц, — я вижу, что вы сговорились с Верой. Не будь я Шютцем, если вы не «отковырнули» у технологов больше двух дней с тех пор, как вам известно, что с завтрашнего дня кран будет в порядке.
— Ты просто спятил! — взорвался Штробл. — Технологи разработали для нас такой график, что нам придется вкалывать до посинения.
— Ладно, ладно, не запугивай меня, старик! — оборвал его Шютц. — Лучше скажи мне точно, на какое время собрать коллектив. Ну, допустим, на полчаса. А тут вы с Верой коротко и ясно скажете, когда ожидается выход на «шоссейную дорогу».
Шютц вышел из кабинета, сопровождаемый Штроблом, и ненадолго остановился у столика Нормы.
— Напиши-ка, — сказал он, — напиши-ка так: начальником стройучастка ДЕК товарищем Штроблом и товарищем Шютцем, секретарем парторганизации, сегодня принято решение…
— Тебе что, только сегодня все это пришло в голову? — почти не скрывая досады, проговорил он. — С таким же успехом мы могли обсудить это вчера вечером.
— Как-то не было желания, — с задорной улыбкой ответил Шютц.
— Я обещал еще полчаса назад быть в главном здании, — ворчал Штробл.
— Дело организации, дорогой товарищ, — невозмутимо проговорил Шютц, — это твое дело. Я за то, чтобы у руководителя всегда находилось время для партийного секретаря.
Штробл внимательно посмотрел на него, помедлил с ответом и сказал наконец:
— Давай продолжай в том же духе!
Многозначительно было сказано. Но понять его следовало однозначно. Они вместе вышли из приемной и сразу переменили тему разговора. Оказывается, Гасман, заместитель Штробла, собрался переходить на другую стройку. Здесь ему, видите ли, слишком тяжело работать.
— Пусть сначала объяснит, в каком таком смысле «тяжело», — сказал Штробл. — А где и кому легко?
Вдруг он резко обернулся, подошел к двери приемной, приоткрыл и громко, чтобы Шютц слышал, сказал Норме:
— Да, забыл вам сказать: если секретарю парторганизации понадобится, будете печатать и его материалы.
33
Шютц, конечно, прав во многом. В том числе и в том, что сейчас необходимо поговорить о коллективом. Штробл признался себе в этом, когда обошел весь участок, все боксы и проверил качество работ. Снял каску, потирая красную полосу от нее на лбу, потянулся. «Да, — подумал он, — постепенно Шютц становится таким, каким и должен был стать. Но с чего он взял, что успех уже у нас в кармане? А хотя бы и так, сегодня ночью нам с Верой удалось придумать один архихитрый прием, с помощью которого мы вырежем себе лакомый кусочек из технологического графика времени. И, само собой, никому об этом ни слова — поди скажи кому-нибудь, что у тебя есть резервы, сразу завинтят гайки. Кран нужен на всех участках. А вот что касается настроения в коллективе, то поднять его еще как сто́ит».
Штробл направился к Вере, обсудил с ней предложение Шютца. Он обрадовался огонькам, которые появились в глазах Веры, когда она его поняла. И одновременно ощутил что-то вроде легкого укола: слишком быстро она, на его взгляд, кивнула, едва услышала имя Шютца.
— Ну, что же, это хорошо, — сказала она. — Хорошее настроение всем кстати. Поговорю с Юрием. Проведем это собрание вместе.
Штробл смотрел ей вслед. Шла она быстро, походка у нее упругая. И на лице ни тени усталости, а ведь в последнее время она вряд ли спала больше, чем он, что, видит бог, очень немного. Оба они оставались на стройке до позднего вечера, иногда руководили монтажом и в ночные часы. И все-таки он тоже не ощущал ни усталости, ни отупения. Когда однажды Вера сказала с сожалением, что не сможет участвовать в совещании, назначенном на вечер, потому что они с Виктором идут в театр, у Штробла вдруг появилось желание тоже что-то предпринять.
— А почему бы и нам не сходить в театр? — сказал он Шютцу, сидевшему вместе с Улли Зоммером в их комнате в бараке. Оба они с удовольствием уплетали бутерброды с ливерной колбасой и рассматривали фотографии в журнале «Магацин».
— Ты… и театр? — удивился Шютц.
— Я говорю не о себе, — обиделся Штробл. — Я говорю о нас. Обо всех… так сказать.
Улли Зоммер закрылся журналом. Шютц поглядел на него со стороны, в нерешительности помотал головой.
— Ну, не знаю, — неуверенно проговорил он.
Улли так и прыснул.
— У нас созданы интернациональные бригады, — поучительным тоном сказал Штробл Шютцу, бросив недовольный взгляд на Улли. — У них есть программа соцсоревнования, планы культмероприятий и учебы. Почему мы в них не записали, что намерены проводить культпоходы в театр?
— Почему? — Шютц пожал плечами. — Потому что сначала мы хотим сделать вылазку в лес. Кто-то даже в шутку назвал это пикником дружбы. Саша с Эрлихом опросили народ — все «за».
— Пикник дружбы? Допустим. Но разве это причина, чтобы не ходить в театр? — и вдруг Штробл разозлился не на шутку. — Почему вы так по-дурацки реагируете, когда я говорю о театре?
— Ну ты послушай! — Улли Зоммеру это надоело. Он был абсолютно серьезен. — Мы не относимся к театру «по-дурацки». Кто хочет, пусть идет в театр. Наша бригада пока не идет, другие, предположим, идут — бога ради! Но когда ни с того ни с сего появляется человек вроде тебя, — Улли все-таки не удержался от улыбки, — и сообщает нам, что хочет посмотреть спектакль, ну, тогда я сказал бы ему… Ну, длинный, что бы мы ему ответили? — он подмигнул Шютцу.