Шютцу показалось, что прошло не меньше часа, пока полицейский вернулся к нему.
— Вы шли под шестьдесят пять, — сказал он размеренно. — И не заблуждайтесь: удачный для вас исход дорожного происшествия не означает, что сами вы правил не нарушали.
— Понимаю, — проговорил Шютц. — Вы, конечно, правы.
— Нет, вы что, считаете, что ограничения скорости вас не касаются? Для кого вообще эти правила писаны? — отчитывал его полицейский.
«Для тех, кто засыпает с вожжами в руках!» — хотел было крикнуть Шютц, но только махнул рукой. Полицейский наморщил лоб, еще раз перелистал его права, потом вернул их, достал пачку квитанций и выписал штраф.
Парень с рыжеватым пушком помог ему выкатить на дорогу заляпанный грязью мотоцикл — прямо к тому месту, где по-прежнему расхаживал на полусогнутых ногах совершенно обескураженный старик возчик.
— Поторапливайся, папаша, — посоветовал ему Шютц, откашливаясь. — Успеешь домой еще засветло. Видишь, особых неприятностей не будет.
Мотоцикл завелся, хотя и не сразу, а после того, как его добровольный помощник умело соединил несколько проводов.
— Доведешь? — спросил он Шютца. — Руль удержишь? — и когда тот, сжав зубы, кивнул, посоветовал: — Поезжай медленно. Я пойду за тобой следом. В случае чего, съезжай направо, на обочину.
Когда они въехали в город, уже зажглись первые фонари. Остановившись у подъезда своего дома, Шютц с явным облегчением перевел дух. Проводивший его парень поднял на прощание руку и дал газ.
И вот Фанни в объятиях Шютца. И оба они поняли, ощутили, что стена, якобы воздвигнутая кем-то между ними, — все это выдумка, самовнушение, пустые страхи. Обнимая ее, он рассказывал, что произошло с ним на дороге, ничего не упуская и не преувеличивая; о парне с рыжеватым пушком на щеках и о его забавной теории о счастье: если ты сломал руку, считай, что тебе повезло — ты мог заодно сломать и ногу, а если сломал ногу, опять, считай, повезло — ты мог сломать себе шею. А шею, сами понимаете, ломать нельзя ни в коем случае. Он рассказал ей об Эрлихе, о Штробле, о Норме и сказал потом:
— А теперь твоя очередь. Я хочу знать, как жила ты, как дети, что в газете, что в детском саду и что дома и как ты вообще себя чувствуешь. Эх, знала бы ты, как мне всех вас не хватало!..
Ночью Шютц долго не в силах уснуть. Боль в плече терпеть можно. И все же, стоит Шютцу на минутку задремать и повернуться на бок, он сразу просыпается от боли. Но это вовсе неплохо — лежать, думать и слышать ровное дыхание спящей рядом Фанни. Она дышала тихо, легко, едва слышно, и Шютцу вспомнилось, как однажды они всю ночь до рассвета быстро шли пешком, чтобы успеть к последнему проходящему автобусу, он — в мундире, она — в тоненьком платьице. Вот они на остановке, вот она сует ему в руку мелочь на дорогу, вот он в последнюю секунду втискивается в дверь, и оба они рады донельзя, потому что, хотя поезд свой он и пропустил, в казарму попадет вовремя, и тем самым спасена увольнительная на следующее воскресенье. И еще он подумал: «Как нам всегда хорошо вместе!» И с этой мыслью уснул.
Утром его разбудили дети. Он позволил им построить из одеяла хижину, ну а потом Фанни все-таки испекла пироги. Часов в одиннадцать утра появился почтальон, принесший с большим запозданием телеграмму с известием о том, что он, Шютц, приедет в субботу. Он зачитал ее вслух, дети подняли страшный шум, запрыгали и заверещали, а Шютц дал почтальону, узкоплечему и быстроглазому юнцу, одномарковую монету и велел передать привет начальнику отделения.
И в зоопарке они успели побывать, и к фрау Швингель наведались, но в спешке, чуть не задыхаясь от бега, потому что отец нарушил весь распорядок дня, установленный матерью.
— Ох, и набегались же мы, ф-фу ты! — отфыркивалась Фанни, принимая вечером горячий душ. Было видно, что воскресная программа далась ей нелегко.
Потом она приводила в порядок свою короткую прическу, вытиралась досуха перед зеркалом, критически разглядывая в нем свое отражение.
— Ничего, не страшно. Скоро все будет позади.
— Какие-то три месяца, — кивнул Шютц, становясь следом за ней под душ.
— Два, — сказала Фанни.
— Девять минус шесть, — Шютц с удовольствием похлопывал себя по бокам, — во все времена три, даже если вам, многоуважаемая, арифметика давалась в школе с трудом.
— Зато девять минус семь — два, — поправила его, не повышая голоса, Фанни.
Она все еще укладывала волосы, и когда Шютц вышел после душа и их взгляды встретились, оба на какое-то мгновение ощутили испуг. «Он даже не помнит точно, на каком я месяце, — подумала Фанни. — Вот как далеки от меня его мысли». Опустив веки, она успокоилась, быстро взяла себя в руки и сказала:
— Велика важность: два или три? — и пожала плечами.
Шютцу не нужно было объяснять, что скрыто за ее словами, и он, мокрый еще после душа, осторожно и нежно обнял жену.
Вечером Фанни рассказала ему об Эрике, все, что Эрика ей поведала, она говорила о себе и о нем, Герде, о своих тайных опасениях.
— Я думаю, Эрика вернется к Штроблу. Может быть, ей необходимо было расстаться с ним, совсем расстаться, чтобы убедиться, что для Штробла и для нее есть только одна возможность: жить вместе, жить так, как жили до сих пор. Вместе так вместе, врозь так врозь. Я на это не способна, говорю тебе это окончательно, раз и навсегда. Потому что, куда бы тебя ни послали, я хочу быть рядом с тобой. Вместе с тобой.
35
Праздничные дни позади. Норма осталась ими в общем и целом довольна. В субботу утром от нечего делать поплелась к себе на работу, полила цветы на подоконниках, разобрала поступившую почту. Штробл, вернувшийся после десятичасовой планерки, удивился:
— Откуда такая прыть?
— Время некуда девать, — ответила она и неторопливо направилась к двери, всем своим видом показывая, что намерена насладиться весенним солнцем и воздухом.
— Когда у тебя опять будет времени невпроворот, — миролюбиво сказал ей вслед Штробл, — напечатала бы ты пару страничек для доски объявлений.
— Я не говорила, что оно у меня лишнее, — ответила она. — Но если вам надо, напечатаю.
И напечатала, и даже взяла текст в красную рамку. Это было сообщение об образцовой работе в субботу вечером сварщиков Зиммлера и Вернфрида. Вернфрид, кто бы мог подумать!
На другое утро, прогуливаясь по главной магистрали стройки, Норма увидела, что окно кабинета Штробла распахнуто, а сам он энергично кого-то убеждает. Она сразу сообразила, что со Штроблом Вера. Как быть? Пройти мимо? Сделать вид, будто не заметила? Все-таки зашла в приемную, поздоровалась с обоими через дверь, принялась поливать свои цветы. Норма слышала, как Штробл с Верой о чем-то весело переговаривались; потом они ушли, ничего не сказав ей на прощание.
Она отправилась на пляж, поплавала немного, повалялась на солнце, пропуская струйки песка сквозь пальцы, но это ей быстро надоело. Что бы такое предпринять? Ничего особенного в голову не приходило. А не перекусить ли для начала?
Только успела Норма дойти до столовой, как сюда же на газике с опущенным верхом подкатили Штробл с Верой. На Вере по-прежнему были пропылившиеся джинсы и белая блузка в зеленый горошек, волосы ее от встречного ветра спутались. Штробл поставил машину под соснами у столовой.
— Привет, — крикнул он ей. — Не составишь ли нам компанию?
— Пообедаем вместе, идет? — добавила Вера.
Взглянув на их возбужденные, раскрасневшиеся от быстрой езды, встречного ветра и весеннего солнца лица, Норма глубоко вздохнула и сказала:
— Идет!
В столовой было прохладно и почти пусто. Это они так «обмывали» вчерашнюю ударную работу, объяснял Штробл Норме. Захотелось забыть на час-другой о кранах, сварке, монтаже, прокатиться с ветерком на машине — это была идея Веры, почему-то счел нужным подчеркнуть Штробл, а та, слушая его, согласно кивала. Нагуляли себе аппетит, продолжал Штробл, и им пришла в голову идея пообедать в кругу друзей, если, конечно, удастся застать кого-нибудь из них в такое время на стройке. И Норма встретилась им как нельзя более кстати. Она ведь не против? Или у нее другие планы?
Других планов у Нормы не было. Как и они, Норма заказала солянку, с аппетитом ела бутерброды с ветчиной и салями, одним духом выпила рюмку водки. Она переводила взгляд со Штробла на Веру и с Веры на Штробла. «Нет, не пара они, нет, — подумала она. — А я им не компания».
Но водка подействовала на нее, она оживилась, начала шутить; ей хорошо было сидеть вместе со Штроблом и Верой в столовой, она уже очень давно не болтала так весело, не вела себя столь непринужденно…
И никакой головной боли утром. Все отлично, жалоб нет! Герд приехал утренним поездом, со Штроблом они встретились после общей оперативки. Встреча вышла бурной, радостной, будто они не виделись целую вечность.
— Целых три дня с женой! Неслыханное, незаслуженное счастье! Я прямо сгораю от зависти! — восклицал Штробл.
Но по нему не было заметно, что его мучает зависть. К тому же он сразу перешел на деловой тон, поставил Шютца в известность о ходе работ за праздничные дни и повторил то, что успел уже доложить на оперативке:
— Еще четыре дня — и мы в графике!
Норма принесла им кофе. Они взяли свои чашки, не подняв головы.
— Дело в наших, а значит, в надежных руках, — говорил Штробл Шютцу, отпивая горячий кофе. — Навалились мы изо всех сил. Да еще четыре дня! Да, все смотрят на нас, и мы не можем позволить себе потерять темп! Но все это, по правде говоря, уже пройденный нами этап. Ударный участок сейчас — это монтаж бака высокого давления реактора. Посмотрел бы ты на наших молодцов — высший класс! Нет, ты в самом деле посмотри! Не беспокойся, от работы ты их не оторвешь. Их никто от дела не оторвет — ни опалубщики, ни шпаклевщики, ни Вера, ни ты, ни даже я, — и Штробл ударил Шютца по плечу, беря из рук Нормы телефонную трубку. Прислушался, кивнул, помрачнел и повторил: — Да, конечно, я понял. Сварщики из ДЕК прошли по помещениям со свежей шпаклевкой, да, да! Я не глухой! Материальный ущерб… Тринадцать тысяч пятьсот марок. Нет, вы послушайте, не тринадцать и не четырнадцать, а тринадцать тысяч пятьсот. Как точно подсчитали! Конечно, свинство… конечно, всыплю им, сегодня же… Это шпаклевщики, — сказал он Шютцу, положив трубку. — Они взялись за субботу вынести из двадцати боксов строительный и прочий мусор, оставленные рабочими инструменты, чтобы за воскресенье прошпаклевать и превратить в гладкую, легко моющуюся поверхность полы не в двадцати, а в целых двадцати девяти боксах. Им помогли строители. Короче, они свое слово сдержали, и могут этим гордиться. Само собой, что инструменты и аппаратуру монтажников и сварщиков они перенесли в помещения, где шпаклевка была завершена раньше. Но вместо того чтобы слож