10
Над стройкой свистел ветер. Поземка гнала по выложенным панелями улицам мельчайшие песчинки, смешанные со снегом. Лицо Шютца горело. На зубах скрипел песок.
Штробла он нашел в кабинете. Бледного, нетерпеливого, раздраженного, в окружении людей, которым именно в эту минуту потребовалось, чтобы он их выслушал. Заместитель Штробла, Гасман, вышел из кабинета с побагровевшим лицом, остановился перед Шютцем, ждавшим в приемной, и начал ругаться:
— Если «основа» не может поставить нам уплотнители, значит, она не может, разве не так? — и, повернув голову в сторону Штробла, чей голос громыхал из кабинета, добавил: — И тут никакими песнями товарища Штробла ничего не изменишь!
— Ты сам спел бы их на ухо кому надо, — крикнул ему Штробл из кабинета. — О том, что мы строим атомную электростанцию, а не сапожную мастерскую, если уж они этого не понимают. Увидишь, они поскребут, где надо, и найдут!
Он появился в приемной, на ходу пожал Шютцу руку и накинулся на секретаршу: продиктованный протокол нужен ему еще сегодня.
— Сегодня, понимаете! Что ж, придется вам сегодня в виде исключения досидеть до конца рабочего дня, а не уйти пораньше, чтобы забрать из сада внуков или закупить продукты для невестки.
Не обращая внимания на оправдания фрау Кречман, повернулся к Гасману и потребовал:
— Свяжись с «основой» по телефону немедленно, поезжай туда вместе с Зиммлером, пусть врубит им мнение нашей парторганизации!
— Зиммлер для этого не подходит, — проворчал Гасман. — Нужен человек вроде Герберта Гаупта.
— Получишь его со временем, — ответил Штробл, улыбаясь при этом, и, положив руку на плечо Шютца, посоветовал ему: — Подбавь-ка пару, старина, и проследи, чтобы Вернфрид ничего не упустил. У второго цикла выходит задержка на целый день: кишка у них тонка оказалась, не смогли вышвырнуть такелажников из бокса. А те набирают себе часы переработки. Мне только на планерке удалось пробить, чтобы нас допустили к работе. Все досконально проверь, что принимаешь, вечером обсудим.
Вечером у Штробла не оказалось времени. Вернулся со стройки поздно, весь измотанный, с испорченным настроением, и сказал Шютцу:
— Выберем часок завтра, сейчас мне нужно к технологам.
— С ним ни пива не выпить, ни словом перемолвиться, — сказал Улли Зоммер. — Вкалывает, будто строит станцию он один. Нет с ним никакого сладу, съеду я от вас, пожалуй! — эти слова он произнес таким тоном, будто предупреждал о возможном наказании.
Тем не менее всерьез Улли Зоммер вовсе и не помышлял съехать, он вполне сжился с ними, и со Штроблом тоже, хотя и сказал о нем:
— Когда я гляжу на него, точно знаю, каким я не хотел бы быть.
Штробл на его уколы не отвечал.
— Женщина ему нужна, — сказал Улли. — Когда у меня такое настроение, мне нужна женщина.
Штробл хлопнул дверью и пошел в душевую.
— Все равно ему нужна женщина, — неумолимо гнул свою линию Улли. — Не может столковаться со своей, пусть приглядит другую.
— Не все решают свои проблемы, как ты, — заметил Шютц.
— Проблемы? Нет у меня проблем. У меня есть моя Молли, а у нее есть я.
— Тогда пошли сыграем партию в пинг-понг, — перевел разговор Шютц.
Маленький белый мячик летал над зеленой сеткой. Улли Зоммер подрезал мячи, гоняя Шютца по углам, он был быстр и весь напружинен, несмотря на свою полноту. Вот он наносит резкий удар — очко выиграно! Он взял со стула полотенце, вытер пот со лба и шеи, расслабился, бросил испытывающий взгляд на Шютца: «Твоя подача».
Шютцу нравилось играть с Улли Зоммером, пусть и выигрывал он редко. Улли выкладывался в игре целиком, пыхтел, потел, доставая самые сложные из посланных Шютцем мячей, если требовалось, даже из-под стола; отпрыгивал назад метра на три-четыре, отбивая резаные мячи, а потом мгновенно подбегал к столу.
— Человеку нужен спорт, а спорту нужен человек, — подытожил их игру Улли Зоммер и отправился выпить пива, а Шютц вернулся в общежитие.
Он собирался сразу лечь, но повременил, прочел сначала несколько статей из технических журналов, которые отложил на тумбочке, но никак не мог собраться с мыслями, попытался отвлечься, вернуться к событиям минувшего дня.
Смежный цикл отстал не на целую смену, тут Штробл переборщил. Но только успели такелажники оставить «поле боя», как появились каменщики.
— Чего ты хочешь? — спросил его бригадир каменщиков. — У нас здесь есть недоделки, потому что месяц назад вам захотелось войти в бокс день в день, сам ваш нахрапистый Штробл на этом настоял. А теперь наш черед, не то вам позже вообще с места не сдвинуться.
В цементной пыли и грязи, Шютц распаковывал металлические детали, выточенные на прецизионных станках, смазанные и аккуратно упакованные в промасленную бумагу. Поразмыслив немного, он уложил их обратно в ящики и пошел ругаться по телефону со Штроблом.
— Вышвырни каменщиков, а то я закрою свою лавочку!
— Начинай работать, — сказал Штробл. — Завтра он у меня вылетит. Терять время мы больше не вправе.
Тогда Шютц пошел к Варе Кисловой.
— Нет никакого смысла монтировать систему трубопровода в этой пустыне!
И Варя посмотрела на него своими большими глазами так, что он усомнился, поняла ли она его. Поколебался, не заменить ли слово «пустыня» словом «Каракумы». Но Варя кивнула уже и сказала:
— Спросим Володю.
Тот положил ей руку на плечо, вслушиваясь в ее скороговорку, несколько раз понимающе кивнул, слабо улыбнулся Шютцу и склонил голову набок. Некоторое время казалось, что он колеблется, не зная, какое решение принять. Наконец, они оба кивнули, Кислова повернулась к Шютцу и, словно извиняясь за что-то, сказала:
— Надо создать такие условия, чтобы пыль перестала быть помехой.
— А я о чем? — проворчал Шютц. — Надо выдворить каменщиков.
Он знал, что уйти придется на время именно ему, и ничего тут не попишешь, и ругнулся про себя: «Вляпались в дерьмо!..»
И сейчас, вечером, он опять чертыхнулся, спрашивая себя, как же поступить в этом положении, как переубедить Зиммлера, который примется основательно и детально объяснять то, что и без него давно известно: что цементная пыль равносильна яду при монтаже прецизионных деталей. Как отвечать Вернфриду, который, дружелюбно улыбаясь, спросит, не соблаговолит ли он сам показать, как приняться за дело в такой обстановке. Если и начинать монтаж, то необходимо хотя бы избавиться от пыли непосредственно на рабочем месте. И еще он подумал: «Спрошу-ка я Юрия, он наверняка где-нибудь сталкивался с подобным. При безостановочной технологии и в других местах не обходилось без пыли».
Штробл пришел после одиннадцати, глаза у него были воспаленные, с красными прожилками. Шютц безмолвно протянул ему бутылку пива. Штробл выпил ее медленными глотками, опустился на край своей постели.
Шютц хотел сказать ему: «Знаешь что? Не так уж Улли не прав. Ты давай меня не перебивай, я ведь не говорю, что тебе нужна женщина, я говорю: «Ты взвалил себе на шею целый воз, и добром это не кончится. Заладил тоже: надо, надо, надо, устраиваешь потасовки из-за сроков начала монтажа, дергаешь из-за этого и людей, и себя, с утра до поздней ночи на стройке, о семье и подумать некогда. Ну, знаю, знаю, она у тебя распалась, и ты сыт этим по горло, и самым главным, и самым интересным для тебя всегда была работа. Но в твоей голове вообще не осталось места ни для чего другого! Что, ты недавно ходил с нами пить пиво? Да, один раз ты составил нам компанию! И, насколько я вижу, в ближайшее время это не повторится. Вольфганг! Дружище!»
Примерно в этом дружеском тоне Шютц мысленно разговаривал с отсутствующим Штроблом. А потом он непременно скажет: «Теперь, мой дорогой Вольфганг, я начинаю мои тренировки по сварке, через две недели я буду в форме и стану сваривать рядом с Юрием. Бригада моя в порядке, чего же еще? Я все обдумал!» Да, примерно в таком духе.
Видя сидящего напротив Штробла, он понимал, насколько кстати пришлась сейчас бутылка пива. И ограничился тем, что сказал:
— Твой Гасман прав. Тебе необходим человек, который пробивал бы все вместе с тобой. Вроде вашего Герберта Гаупта.
И произошло нечто удивительное: Штробл рассмеялся. Ожесточившийся Штробл смеялся громко и от всего сердца, он взъерошил свои волосы и простонал:
— Старик! До тебя дошло! Моя истина глаголила твоими устами!
11
Шютц работал на стройке пятую неделю, когда его вызвали к Бергу.
О Берге он уже слышал много, в том числе суждения противоречивые. Берг человек самовластный. Берг любит всех шпынять. Берг — беззаботное дитя в облаках. Берг прочно стоит на земле обеими ногами. А главное, все в один голос говорили, что Берг — неисправимый оптимист. Когда промежуточные сроки взрываются, как мины, он подбадривает своих: вперед, вперед! И пробивается, по крайней мере, к этапному сроку. Тот выдерживается всегда. Всегда! Нет, правда, всегда? Ну, большей частью.
— К Бергу? — недоверчиво переспросил Шютц.
Фрау Кречман с обиженным видом прочитала по записи телефонограммы:
«Товарищ Берг просит передать товарищу Шютцу, что того ожидают в 14 часов на заседании парткома».
Шютц хотел еще спросить: «На заседании парткома всей стройки?» Но, увидев задранный кончик носа секретарши, от намерения своего отказался. Он сказал себе: вызывает Берг, значит, именно туда. Веселенькая может выйти история, и, может статься, поручение ему дадут такое, что только держись.
Пошел к Штроблу.
— Ты ведь знаешь, в чем дело?
— Еще бы не знать, — ответил Штробл. — Но какой тебе прок, если скажу тебе об этом я, отвечать тебе все равно придется Бергу.
Признав правоту этих слов, Шютц больше допытываться не стал. Он знал, как Штроблу претит, когда его вынуждают говорить о вещах, обсуждать которые он не вправе.
Два часа спустя Шютц стоял в коридоре перед комнатой парткома вместе с другими вызванными, силясь придать своему лицу равнодушное выражение. Перед ним вызвали высокого блондина, и, когда недолгое время спустя тот вышел, он только махнул рукой, надевая каску, будто желая сказать: «Ничего себе подарочек мне выпал! Ну, я так и знал!» Некоторое время Шютц вполуха прислушивался