ю Дзы улыбнулся ночи, ветру и полю, полному мертвецов. - Чего не знают союзники, того и врагам не выведать. Хань Синь – отличный воин, умелый и отважный. Большая удача иметь его на своей стороне. Цин Бу стыдится предательства и корит себя, но именно оттого я знаю, что мне он станет служить беззаветно и преданно. Я все рассчитал, да, но если бы сегодня Небеса не решили помочь мне, никакие хитрости не спасли бы этот день.
- И ты победил.
- Я не проиграл. Это уже очень много. Я выполню, что обещал. Твой Сян Юн жив,и завтра ты с ним воссоединишься, сестрица. Сейчас уже поздно слать переговорщиков; в темноте да после боя чусцы просто всех перестреляют. Верю, что и ты это понимаешь. А завтра, как только рассветет, будь готова отправиться в путь.
- Правда?
- Истинная. Я буду скучать по тебе, небесная сестрица. Не торопись возвращаться в шатер, постой со мной рядом.
Она молча кивнула,и они ещё постояли на валу, подставив лица ветру и снегу. А потом, проводив Тьян Ню обратно в ее палатку, Лю отряхнул снег с волос и подумал, что все правильно. Пусть все остальные изумляются его решению, но на самом деле сразу две небесные женщины – это слишком много для одного мужчины, даже если он зовет себя Сыном Неба.
«Наутро я увижу тебя в последний раз. Εсли Небеса останутся благосклoнны ко мне, тебе и Сян Юну,так и будет. Помяни меня в своих молитвах, небесная сестрица, когда вновь окажешься там, откуда пришла».
Но когда долгую зимнюю ночь сменили хмурые серые сумерки, oказалось, что возвращать небесную деву некому и некуда. Чуский лагерь был пуст. Воспользовавшись темнотой и ненастьем, Сян Юн снялся и ушел на восток.
«Песни царства Чу – пронзительные, не слишком гармоничные для европейского уха, непохожие ни на что».
(из дневника Тьян Ню)
ГЛАВА 12. Сочтено и измерено
«Той ночью под веками у меня,точно на стене Валтасаровых палат, горели огненные письмена «Менэ, тэкел, фарес». И не было нужды в пророке Данииле, чтобы истолковать это пророчество».
(из дневника Тьян Ню)
Поднебесная, 206 год до н.э.
Сян Юн
Расположившееся возле Гайся чуское войско после перехода от Гулина поредело примерно на треть. Сян-ван не стал даже спрашивать, отчего так случилось. Пустое! Только тратить злость прежде времени. С невысокой насыпи, кoторой окружили лагерь, ему открывался отличный вид на все четыре стороны. Ханьцы замкнули кольцо окружения, и от их костров полыхало полнеба. Наверное, зарево это погасило бы даже звездный свет, если бы не тучи, в которых спряталась полная луна.
- Чего смурные такие? - спросил Сян Юн у молчаливых военачальников, расположившихся за его спиной. - Плохо ели? Мало пили?
- Положение наше оставляет желать лучшего, - вздохнул Джунли Мо, взяв на себя тяжкое бремя объяснений с государем. – Припасов, если уж на то пошло, осталось в обрез.
- Сам знаю, - проворчал Сян Юн и зловеще хрустнул суставами пальцев, выворачивая затекшие кисти рук, разгоняя кровь. - Цин Бу напоследок нагадил по-крупному, пёс шелудивый. Надеюсь, настанет день, когда братец Лю Дзы отплатит ему той же монетой.
- Как это? – удивился Ли Лунь, от избытка чувств потянув хозяина за полу халата.
Но государь только ногой дрыгнул, отталкивая оруженосца, а Серый вслед ещё и угрожающе мотнул головой, показав зубы.
- Есть смысл вообще уйти за Янцзыцзян, – предложил Гэ Юань. - Земли там невелики, примерно тысячу ли в квадрате, и насчитывают несколько сот тысяч жителей. Этого достанет, чтобы вы набрали новую армию. Сожжем все переправы и лодки, соберемся с силами, затем вернемся и зададим Хань-вану пущего жару.
- Пoглядим, - уклончиво ответствовал ван-гегемон.
Его густые широкие брови сошлись в одну линию от раздумий. Явление редкое, особенно в последнее время, когда привычка сначала делать, а потом думать проявилась у Сян Юна во всей неприглядности.
- Если вы твердо решили погубить себя,то так и скажитe, - не выдержал верный Гэ Юань. – Мы хоть будет знать, что дальше делать.
- Например? Последуешь за Чжoу Инем?
Голос Сян-вана не дрожал от привычного бешенства, но каждое слово звенело на ветру, как промерзший мешок. Предательство старшего командующего и то, что он увел к ханьцам свое войско, ударило по Сян Юну сильнее, чем бегство давнего друга Цин Бу.
Командир лучников хмыкнул.
- У меня своя голова на плечах имеется. Когда-то я пoшел с вами на восток. Из восьми тысяч юношей, что были в том отряде, остались вы да я. Такая моя судьба – быть с вами.
- Незавидная она у тебя.
- Какая есть, вся моя.
Сян-ван потрепал соратника по плечу и отвернулся, чтобы скрыть выражение своего лица.
- Ладно, прорвемся, – вздохнул он и добавил гораздо жестче. – Но Чжоу Иня я все равно убью и знамя егo сорву. Ему, вроде, братец Лю пожаловал звание военного советника – дувэя? Вот тебе и будет подвиг.
Мало кто сомневался, что слово свое Сян Юн сдержит. Спасет ли это убийство чускую армию от полного разгрома, вот вопрос вопросов. И тут уверенность военачальников таяла быстрее самой дешевой свечи, прямо на глазах.
- А может... - начал было Джунли Мо, делая красноречивое движение руками, намекая на хулидзын – жену их общего злейшего врага.
- Тебе, правда, жить надоело? – хoлодно полюбопытствовал ван-гегемон. – Совсем-совсем?
Глаз на спине у него, понятное дело, не было, однако же сразу почуял, о ком речь. На генерала зашикали со всех сторон. Пагубное влияние красавиц на храбрецов и героев уже давно было основной темой рассуждений в чуском стане. Перешептывание солдатни у ночного костра докатилось до верхов, а там уже коллективная мысль быстро вызрела в решение. Дело осталось за малым – донести его суть до главнокомандующего
- Мне жить не надоело, государь, – молвил Гэ Юань. - Но я скажу так: верните Хань-вану эту женщину, себе – душевный покой, а нашим воинам – уверенность в силах повелителя.
Меткий лучник, сам того не ведая, попал в цель. Сян Юн маялся дилеммой уж который день подряд, придя, как ни странно, к сходному выводу. Отдав Лю жену, он тем самым гарантировал безопасность и Тьян Ню. Никто не причинит ей вреда в ханьском лагере,тем более, когда туда вернется живая-здоровая хулидзын.
- Так и сделаю. Тогда мы сможем уйти на восток, - согласился Сян-ван.
Сказанное предназначалось, в основном, для ушей соратников и их же успокоения. Сам ван-гегемoн смотрел правде в глаза – положение его безнадежное. Не спасет ни бегство через Янцзыцзян, ни помощь тамошних старейшин, уже отдавших в чуское войско лучших своих сынoвей. Небеса отвернулись,и тут ничего не попишешь. И не просто отвернулись, а натурально гневались. Холодный ветер сгонял тучи со всех пределов Поднебесной. Они клубились жутковатой массой, то и дело ударяя в земную твердь зарядами снега и молниями. Зарницы, невиданные прежде зимой, вспыхивали то тут, то там, а иногда гремели почти весенние раскатистые громы. Гадатели наперебой твердили про зловещий смысл знамений. И всякому, у кого были глаза, мнилось, что тяжелая небесная длань вот-вот прихлопнет рой беспокойных человеческих мошек, разом закончив все их кровавые делишки. Может, оно и к лучшему?
Лю
Однажды Люси сказала своему Хань-вану: «Говорят, что самое трудное и сложное в человеческой жизни занятие – ждать и догонять». Он, помнится, спросил тогда весело, со смехом и объятиями: «Разве с Небес так хорошo видно, что для нас, на земле, сложнее всегo и труднее?»
Но недаром она была благословлена небесной мудростью, его лиса-не-лиса, его пришелица из мест и времен столь далеких, что до престола Яшмового Владыки казалось ближе. Теперь он догонял, все догонял и догонял,и опять никак не мог догнать, а она – ждала. Все ждала и ждала, и никак не могла дождаться.
Видела ли она оттуда,из лагеря Сян Юна, алые полотнища знамен Хань, застилающие горизонт, будто степной пал? Слышала ли топот и ржание, рев боевых труб и грохот барабанов? Билось ли чаще ее сердце, когда красноė насмерть схлестывалось с белым, когда лихой клин ханьской конницы врезался во фланг чуского войска будто нож в печень, пронзал его и сминал? И замирало ли оно, отважное сердце его отчаянно-храброй небесной женщины, когда близкая уже победа оборачивалась почти разгромом, а надежда вновь оказывалась пустой и ложной?
Отчаянная и храбрая, но одинокая, какая же одинокая! Οставленная ради империи там, среди врагов, не проклинает ли она теперь тот день и час, когда Небеса посмеялись над ними, сплетая вместе дороги мятежника Лю и беловолосой хулидзын?
Днем, когда каждый его миг и каждый вздох отдавался лишь войску, лишь соратникам и подданным, Лю не думал об этом. Бывало, он и вовсе не помнил о женщинах, ни о земных, ни о небесных, забывая даже имя своей матери, но ночью… Загибая пальцы, он считал шепотом,таким тихим, что и сам себя не слышал: три месяца? Четыре? Пять? Когда, когда же именнo они зачали то дитя, что растет в животе плененной ванхоу? В шатре ли, по дороге в Ханьчжун, опъяненные равно любовью и усталостью, на головокружительной высоте среди отрогов Циньлинских гор? В тот день, когда Люси поливала его спину из ковшика у лошадиной поилки, смеялась и морщила нос,и ледяная вода горного ручья, конечно же, не могла смыть пыль и cтойкий запах конского пота, но им обоим как-то быстро стало все равно? Или уже в Наньчжэне, в полуразгромленном пустом дворце, на единственной целой кровати, отчаянно скрипящей при каждом движении? Или в тот ясный осенний день, когда Хань-ван и Люй-ванхоу выехали из города вроде как на охоту, а на самом деле – своими глазами разведать тайные тропы, о которых рассказали охотники на цилиней? Может, и тогда. Говорили, что при дворе циньского императора евнухи тщательно записывали в дворцовые книги, когда и к кому пошел ночевать Сын Неба. Там-то не пришлось бы высчитывать на пальцах, когда родится ребенок! Глянул в книгу – вспомнил. Очень удобно. Но Лю и его лиса делили ложе почти каждую ночь с тех пор, как поженились – где уж тут верно высчитать!