— Корову мы купили только после войны, когда отец демобилизовался. Продали перину, двух коз и купили хорошую корову. Может, я, больше всех радовался корове, потому что козы у нас были такие вредные да хитрые, что благополучно выгнать их в стадо или загнать вечером было для меня чистым наказанием. Ну, а с коровой никакой такой мороки! Я в семье был старший, за мной шла сестра, а уж потом, после войны, братья и сестры появлялись в нашем доме почти каждый год! — Пуговкин весело засмеялся. — А в большой семье за все отвечает старший, так что мне досталось, пожаловаться не на что. Вот и привык рано вставать. — И он опять засмеялся. — Когда преодолеешь такие барьеры, то уже ничего не страшно.
— А родители живы? — спросил Сетнер Осипович.
— Живы. Оба уже на пенсии, но колхозной работы не бросают. Трудолюбивые они у меня и всех нас так воспитали…
Но тут кто-то окликнул Сетнера Осиповича. Оказалось, что «Сельхозтехника» три обещанные машины с удобрениями не пришлет.
Потом они вышли на крыльцо, и здесь Сетнер Осипович с попавшимся навстречу молодым парнем поговорил о каком-то пресс-подборщике, а Пуговкин стоял рядом и слушал. Наконец сели в машину. Пуговкин водил машину сам. Поехали. Сетнер Осипович показывал, как выбраться на дорогу к молочной ферме, куда пожелал первым делом наведаться Пуговкин.
— Люблю коров, — объяснил он и улыбнулся. — Вообще сельскую жизнь я знаю.
Сетнер Осипович кивнул, соглашаясь.
— Вы что-то хотели сказать? — спросил Пуговкин.
— Вспомнилось прежнее время… Порой мне казалось, что иного бы специалиста по сельским делам выгоднее держать круглый год на курорте, чем допускать к работе.
Пуговкин покосился на Сетнера Осиповича, а Сетнер Осипович подумал: «Решил, что и в его огород камушек», — и чтобы поправить дело, продолжал:
— Теперь в сельское хозяйство приходят совсем другие люди. Я уже не говорю о специалистах. Подготовка у них что надо, но многое зависит только от их личных качеств. А руководители, которые не обязаны быть узкими специалистами, сейчас тоже другие, они понимают, что ключ ко всяким успехам в деревне — это человек. А раз так, то изволь и относиться к нему соответствующим образом. Влево, влево, — подсказал он на развилке. — Эта деревня — Хыркассы. Тут у нас луга и основные молочные фермы. Своего рода внутриколхозная специализация. У нас в каждой деревне как бы свое производство, свое направление. Ведь специализация, кроме всего прочего, ориентируется на то, что в деревне маловато людей, некому работать. Но ведь у нас в Чувашии людей в деревне живет пока предостаточно. Поэтому нам не стоит слепо копировать то, что делается в других областях.
— Ну, это вы не по адресу, — поспешно сказал Пуговкин и засмеялся. — По этому вопросу надо поговорить с Андреем Петровичем.
У деревни дорога опять расходилась, и Сетнер Осипович показал на ту, которая шла под гору, к Цивилю, которого, правда, пока не было видно. Проехали мимо огородов, и Пуговкин все косил глазами туда, как будто хотел разглядеть, что растет на грядках, но за частой изгородью на ходу мало чего разглядишь. Потом внизу, на самом берегу Цивиля, показались длинные приземистые коровники — розовые, под зелеными крышами. Дорога шла в объезд клеверища, но наискосок по тропке шли от коровников в деревню девушки в коротких платьях.
— На дойку мы опоздали, — сказал Сетнер Осипович и кивнул на девушек. — Вот такие молодые красавицы у нас работают. И молоко отсюда сдаем высшего класса.
— По качеству верно, к вам претензий нет, — подтвердил Пуговкин, оглядываясь на девушек. Про качество молока он сказал механически, вовсе не связывая его ни с Сетнером Осиповичем, ни с этими зелеными лугами, ни с девушками, которые возвращались с фермы после утренней дойки. Все сейчас для молодого Пуговкина было само по себе, и, говоря о молоке, он вовсе не о нем думал. Он еще раз посмотрел на девушек — теперь уже в зеркальце перед собой, но там, за машиной, поднялась пыль, и короткие платья, и красивые молодые лица, и загорелые руки и ноги, — все это неразборчиво увиделось сквозь поднявшуюся пыль. Свернуть бы сейчас к речке, броситься в прохладную воду!..
А Ветлов твердил свое. Оказывается, при малоземелье скот на культурных пастбищах пасти нельзя, потому что при косьбе выход травы в полтора раза больше, чем при стравливании, но в это засушливое лето положение такое, что лучше пасти…
— Да, да, — соглашался Пуговкин. Он теперь уже соглашался со всем, что говорил Ветлов, потому что устал сопротивляться, устал от этого упорного и спокойного натиска разумной и убедительной силы. Порой он даже еще забывал, что он секретарь, самое ответственное лицо в районе, и тогда ему очень нравилось все, что показывал Сетнер Осипович: и маленькие елочки в два ряда вдоль изгороди вокруг фермы, и эти розовые коровники и кормокухню, тоже розовую. Ворота в коровники были распахнуты настежь, и там все было уже убрано, свежая солома ворохом лежала по всему пролету. Наверное, это для подстилки, решил Пуговкин, но ни о чем не спрашивал. И так молча прошли и первый пустой коровник, и второй, и третий, а в последнем стояли только что отелившиеся коровы, вымена у них были набухшие, тяжелые, да и сами коровы показались Пуговкину слишком сосредоточенными, словно были заодно с председателем. А у одной висел еще послед, и рядом с коровой стояла девушка в белом халате.
Когда опять вышли на волю, то Сетнер Осипович направился было в сторону еще каких-то розовых строений, но Пуговкин спросил:
— А там что?
— Там телятник, а в крайнем у нас стоят нетели…
Пуговкин махнул рукой: ладно, мол, не пойдем, все понятно. А Ветлов пожал плечами: дело, мол, хозяйское, а я ничего не скрываю.
— Отчего же в других колхозах ничего этого нет? — с простодушным удивлением спросил Пуговкин. — Я объехал весь район, все хозяйство, но сказать откровенно… — Пуговкин оглянулся, посмотрел на розовые коровники, на ровные, как по линейке, шиферные крыши. Даже окна в коровниках все были целы, точно прошла уже кампания по подготовке к зиме. — Откровенно сказать… Впрочем, поехали.
Наверное, он подумал, что всякие откровенные разговоры были пока с Ветловым преждевременны.
— То, что у вас отличные шефы, это я знаю, — сказал он в машине, когда уже тронулись в обратный путь. — Но ведь шефы — это шефы, приехали, — уехали…
Чтобы не очень огорчать Пуговкина, и без того огорченного картиной, которую представлял весь район в сравнении с одним вот таким колхозом, Сетнер Осипович похвалил шефов:
— Но шефы у нас особые, Станислав Павлович. Ведь сам Алексей Петрович Великанов — наш земляк, так что он старается, и многое тут сделано только благодаря его помощи.
— Великанов — из Шигалей? — удивился Пуговкин. — Вот оно что!..
Помолчали. Машина мягко бежала по песчаной, пыльной дороге.
— Да, в обкоме к нему с таким почтением, что будьте здоровы, — сказал Пуговкин. Удары обрушивались на него необыкновенно крепкие, и Ветлов уже представлялся ему какой-то непробиваемой стеной, из-за которой неизвестно что может появиться в следующую минуту. — Мне бы такого шефа!.. Часто он бывает у вас?
— Раньше частенько наведывался, а в последние годы я сам к нему чаще езжу.
— Когда я учился в Москве, нас возили на экскурсию в колхоз имени Ленина Московской области. В коровниках у них такие же транспортеры, но навоз подают не на тракторные тележки, а со всех коровников собирают в одну емкость, а там стоит компрессор и сжатым воздухом через трубу выбрасывает метров на сто, как из пушки. А на том поле, куда выбрасывается навоз, уже торф навозили, и вот получается компост на месте.
Председатель там толковый, умный, Герой Труда. Вот бы вам съездить туда, посмотреть… — И помолчав, сказал совсем неожиданное — А так, конечно, вам на новый комплекс деньги выбрасывать не стоит.
У Сетнера Осиповича сердце провалилось куда-то, он закрыл глаза и сдержал улыбку, чтобы не выдать свою радость. Возить по своему колхозу всякого ранга гостей и показывать коровники и телятники было для него привычным и обыкновенным делом, своего рода работой, как и у многих из гостей работой считалось ездить по колхозам и смотреть коровники и телятники. Но даже и в праздных поездках и разговорах, от которых не зависел ход дел в колхозе, Ветлов защищал интересы своего колхоза, интересы тысячи людей, которые работали на фермах и на полях. И очень часто бывало, что в таких вот разговорах он отводил неминуемую беду от колхоза, отводил ее то лестью, то хитростью, то умным и своевременным замечанием, а то и намеком на близость с Великановым или самим секретарем обкома Андреем Петровичем. Были минуты, когда казалось, ничто уже не могло оградить колхозную кассу или колхозные планы от сомнительного проекта. Но Сетнер Осипович терпеливо подбирал один ключик за другим, один за другим, один за другим, пока не добивался того, обычного, прочного положения своего колхоза, за которое он всегда беспокоился. И в этой защите интересов тысячи человек, ничего не знающих и спокойно работающих на полях и фермах, и состояла одна из главнейших обязанностей председателя Ветлова, которую он взял на себя по своей воле и по требованию души. И сегодня тоже случилась одна из таких побед Ветлова. Победы над чем? Об этом он не спрашивал, это и не важно было ему, но он сейчас ехал в машине и испытывал такое чувство радостной усталости, как будто отвел от своего колхоза бедствие, подобное землетрясению. Он сидел с закрытыми глазами, сдерживал улыбку и почти не слышал того, что ему продолжал говорить Пуговкин.
— Идея ваша по строительству цеха стоящая, — говорил Пуговкин уже опять строгим хозяйским голосом, возвращая себя на прежнее главное место. — Поезжайте к Великанову, поговорите с ним, он вам поможет. Но вот что, Сетнер Осипович, в пай по строительству межрайонного комплекса вы все-таки входите. А то неудобно как-то. Не обеднеете, и пример будет хороший. Вы понимаете меня?
Да, да, — сказал Сетнер Осипович. — Обязательно!..