Впрочем, версия с похищением не единственная. Полиция уже начинается склоняться к версии о том, что Эмма утонула.
Вчера, вскоре после прибытия патрульных, появился и катер береговой охраны. Я стояла на берегу, отвечала на вопросы и наблюдала, как он рассекает ледяную воду. Над пляжем иногда подолгу зависал оранжевый вертолет, слегка наклонившись носом к воде; громкий шум лопастей отчего-то напомнил мне фильмы о Вьетнаме. Спустя несколько часов, когда стемнело, катер уплыл, вертолет улетел. Океан стал зловещим, темно-синим, поднялся ветер и разорвал туман. Едва лицо и шею закололи песчинки, я вспомнила, что на Эмме один лишь свитер, недостаточно теплый для такой погоды. И хоть убей, не помнила, надела ли она носки.
Потом приехал Джейк. Не помню, в какой момент это случилось — долго-долго его не было, а потом вдруг появился. Огни патрульных машин озаряли темный пляж синим и алым, от костра по ветру сильно тянуло креозотом. К машинам подвели группу серфингистов в черных гидрокостюмах, блестящих и скользких, как тюлени, и полиция принялась их допрашивать.
Наконец к нам подошел сотрудник из береговой охраны. Его униформа казалась тщательно выглаженной, хотя человек весь день работал.
— В темноте мы бессильны. Возобновим поиски рано утром.
— Если она утонула — каковы шансы? — спросил Джейк.
Спасатель опустил глаза и зарыл мысок ботинка в песок.
— Трудно сказать, зависит от силы прилива. Иногда тело выбрасывает на сушу, иногда нет.
— Эмма боится воды. — Я взглянула на Джейка за поддержкой. — Она бы ни за что туда не полезла.
Шербурн занимался кем-то другим, но вдруг повернулся ко мне. Страницы его записной книжки трепетали на ветру.
Терпеливо объяснила, что недавно Эмма ходила на день рождения к девочке по имени Мелисса. Детишки с визгом перебрасывались мячом в бассейне, тогда как наше сокровище сидело, скрестив ноги, в шезлонге и мучило божью коровку, упавшую прямо в стакан.
— Ребенок отказался войти в воду. — У меня закружилась голова — пропажа в голубом купальнике словно наяву предстала передо мной. Тогда кроха искоса поглядывала на сверкающую водную гладь бассейна и слегка ерзала, как будто вот-вот должна собраться с духом и присоединиться к остальным. Так и не решилась. В машине, по пути домой, когда я спросила, хорошо ли повеселились, Эмма закинула худые ножки на переднюю панель и сказала: «Не люблю Мелиссу».
Шербурн с сожалением взглянул на меня — дескать, это еще ничего не доказывает, но судя по тому, как склонил голову и положил руку Джейку на плечо, детектив очень хотел, чтобы правда осталась за мной.
— Эмма — умная девочка. — Мною овладело отчаяние. — Если бы я хоть на секунду могла себе представить, что она подойдет к воде, ни за что бы ее не отпустила.
Джейк отвернулся и посмотрел на океан; несчастный отец где-то в глубине души всерьез над этим задумался. Его рациональный ум сейчас поглощен мимолетной, но отчетливой мыслью: Эмма могла утонуть.
— У меня у самого двое детей, — буркнул Шербурн. — Сделаю все, что смогу.
…Джейк возникает на пороге, с опущенной головой. Касаюсь его плеча, когда встречаемся посреди комнаты, — он вздрагивает словно от удара и поднимает на меня глаза, красные и опухшие. С очевидным усилием он протягивает руку, стискивает мои пальцы и тут же выпускает.
«Как ты могла? — Первое, что он спросил, когда узнал о случившемся. — Господи, Эбби, как ты могла?»
Мы говорили тогда по телефону; голос Джейка дрожал, и теперь, глядя на его лицо, я понимала — бедняга с трудом сдерживается, чтобы не сказать это еще и еще раз. Думаю: «Действительно, как я могла?» Чувство вины становится физическим ощущением. Постоянная тошнотворная боль…
Следователь стоит на пороге, руки на поясе, улыбается лучезарно, совсем как добрый сосед.
— Норм Дубус. — Его рукопожатие крепко, даже слишком. — Готовы?
Комната пустая, белая, очень теплая. Под окном гудит электрообогреватель, его спирали накалены докрасна. Пахнет потом и жженым кофе. Норм закрывает дверь и указывает на стул. Опутывает меня проводами и датчиками, велит сесть прямо и прислониться к спинке стула, так чтобы ступни твердо стояли на полу.
— Расслабьтесь. Всего несколько вопросов.
На столе перед ним лежит блокнот, а рядом стоит какой-то золотистый аппарат с иголкой. Норм нажимает на кнопку, аппарат начинает жужжать, а игла движется и чертит на бумаге четыре ровные синие линии. Первые вопросы очень простые.
Вас зовут Эбигейл Мейсон?
Родились в Алабаме?
Окончили Университет Теннесси?
Сейчас живете в Сан-Франциско, штат Калифорния?
Следователь записывает ответы в блокнот, изучает ломаные линии, делает пометки. Затем характер вопросов меняется.
Вы с Джейком ссорились в последнее время?
Есть ли у вас дети?
Вы хотите детей?
Когда-нибудь ссорились с Эммой?
У Норма настоящая шевелюра, черная, блестящая, над ушами несколько седых прядей, на лбу маленькие лиловые пятнышки. А еще от него пахнет зелеными яблоками, и, должно быть, всего пару дней назад он покрасил волосы. Может быть, даже сегодня утром.
С начала процедуры прошло полчаса.
Вы когда-нибудь наказывали Эмму?
Знаете, где она?
Как-нибудь связаны с ее исчезновением?
Вы потеряли терпение?
Утопили ее?
Убили ее?
Когда все заканчивается, у меня сдают нервы. Норм протягивает платок и наклоняется, чтобы отстегнуть провода. Запах яблочного шампуня становится еще ощутимее.
— Эмма любит яблоки, — говорю неожиданно для самой себя.
Следователь приподнимает бровь, рассеянно улыбается, и мне слышится какая-то нелепая мелодия — что-то вроде песенки, которую учат в детском саду: «С «я» начинается яблоко, с «я» начинается ясень…»
— Мы закончили, — сообщает Норм. — Можете идти. — И добавляет, уже мягче: — Это всего лишь необходимая процедура. Через нее все проходят.
— Понимаю.
На улице, перед полицейским участком, стоят журналистка и оператор Седьмого канала. Джейк смотрит прямо в камеру и говорит в протянутый микрофон:
— Если Эмма у вас — пожалуйста, отпустите ее. Оставьте где-нибудь в людном месте и уйдите. Никто даже не узнает вашего имени.
Журналистка сует микрофон мне под нос. Ее лицо блестит от макияжа, точно пластмассовое; губы очерчены чуть выше их естественной линии.
— Каким образом вы связаны с пропавшей девочкой?
— Невеста ее отца.
Журналистка втискивается между мной и Джейком:
— Приготовления к свадьбе продолжаются?
— Я хочу найти свою дочь, — угрюмо бросает он.
Телекукла задает Джейку еще несколько вопросов, даже не удосуживаясь выслушать ответы.
— Как вы себя чувствуете? Где мать Эммы? Как думаете, кто мог похитить девочку?
Этой до зарезу нужен красивый кадр: внезапный взрыв горя, сенсационное заявление, упоминание о злом соседе или сумасшедшем дядюшке — все, что может заинтересовать аудиторию.
Джейк отвечает на вопросы с профессиональным хладнокровием, он прекрасно подготовлен к таким неожиданностям, стойкий калифорниец, который никогда не теряет контроля над ситуацией. Ни разу не выказывает нетерпения, не начинает плакать. Прапрапрадедушка был золотоискателем, отец — звездой футбольного поля, и его имя по-прежнему мелькает на спортивной страничке газет. Отец был невероятно талантливым человеком, умер от алкоголизма, когда ему едва перевалило за сорок. Джейк и сам играл в футбол в школе — кстати сказать, у него неплохо получалось, — но после смерти отца окончательно завязал со спортом. И все-таки в нем по-прежнему сохранилось что-то от центрфорварда — добродушная уверенность, которая неизменно располагает окружающих.
Наблюдая за Джейком, я понимаю, что телезрителям он понравится. Публика просто восхитится его спокойной сдержанностью; густой, волнистой шевелюрой, всегда в легком беспорядке; полной нижней губой, которую он прикусывает, раздумывая над ответом; очками в тонкой оправе, придающими ему облик интеллектуала. Понравится мальчишеская улыбка, ямочки на щеках и то, как здоровяк опускает взгляд, когда слышит комплимент в свой адрес. Представила себе, как люди сидят у телевизоров, смотрят на нас и оценивают — сама так делала в лучшие времена.
Подъезжаем к дому, и там нас караулит еще один репортер. Джейк уделяет ему немного времени и вновь обращается к похитителю с просьбой вернуть Эмму целой и невредимой. Войдя в дом, задергиваем занавески и стоим в темной гостиной — молча, не касаясь друг друга. Просто стоим опустив руки, лицом к лицу. По комнате разбросаны детские вещи — на кофейном столике лежит волшебная палочка, обернутая блестящей фольгой; в корзинке у лестницы — кухонная прихватка, сшитая в подарок учительнице; под диваном — красные балетки, в которых непоседа любила ходить дома.
Прижимаюсь к груди Джейка и обвиваю его руками. Так нам всегда было очень уютно; он обнимал меня, и я чувствовала себя под надежной защитой. Всегда обнимал, а теперь — нет. Всего лишь хлопает по плечу — трижды, словно на похоронах.
— Прости меня, — говорю. Слов нет, куда-то разбежались.
Он безвольно роняет руку.
— Это не твоя…
Не может сказать, что это не моя вина. Не может сказать, что прощает. Потому что это моя вина и потому что не прощает.
Он размыкает кольцо моих рук, идет наверх, в спальню Эммы, и закрывает за собой дверь. Скрипят пружины кровати; слышу глухие рыдания. Я вспоминаю кровать Эммы — желтое стеганое одеяло в белый цветочек, маленькие подушки, под которые она так любила прятать всякую всячину — карандаши, кукольные платья, монетки. Проходит несколько минут, прежде чем Джейк выходит из комнаты. Слышу тяжелые шаги, щелчок дверного замка и шум воды в ванной.
Лесли Грей с Седьмого канала подает грязную новость следующим образом: «Шестилетняя жительница Сан-Франциско, внучка легендарного футболиста Джима Болфаура, вчера исчезла на пляже Ошен-Бич. Хотя отец девочки и его невеста не считаются подозреваемыми, нам сообщили, что обоим тем не менее пришлось пройти тест на детекторе лжи. Местные власти пытаются определить местонахождение матери девочки. Полиция опасается, что ребенок мог утонуть».