— У меня много дел. Тебе лучше уехать.
— Пожалуйста, не надо. Нужно всего лишь немного времени. Я — все та же Эбби, на которой ты хотел жениться.
— Ошибаешься. Мы оба изменились.
Он прав. Знаю, что прав.
Направляясь домой и вдыхая холодный морской воздух, врывающийся сквозь опущенные стекла, чувствую на плечах всю тяжесть предстоящего выбора. Я вспоминаю, как в день первого свидания, едва вернувшись домой, позвонила Аннабель и в течение часа говорила о Джейке. Рассвет нового дня встретила, сидя на кушетке, глядя в окно и мечтая о совместном будущем с мужчиной, с которым познакомилась не далее чем накануне. Он тоже не остался равнодушным, я знала это, и просто не верила своему счастью. До сих пор отчетливо помню, как в восемь утра зазвонил телефон, и, не успев еще взять трубку, я поняла — это Джейк.
— Не разбудил? — спросил он.
— Нет. Я вообще не ложилась.
— Какое совпадение! Может быть, встретимся вечером?
— Конечно.
По моим тогдашним ощущениям, все встало на свои места.
Глава 60
Весь следующий день провожу в Интернете: заказываю билеты на самолет, ищу расписания автобусов и карты городов, изучаю излюбленные пляжи серфингистов. В сети говорится, будто в Коста-Рике можно прожить на тридцать пять долларов в сутки. Учитывая нынешнее состояние моего банковского счета, денег хватит на три месяца. Да, но ведь все это время по-прежнему будут регулярно приходить счета за квартиру. Кое-кто из клиентов по-прежнему мне должен, но не так уж много. Когда произвожу подсчеты, результат оказывается неутешительным. Тянуть деньги у Аннабель, когда ей предстоит прибавление семейства, просто нечестно. Единственный выбор — что-нибудь продать.
В квартире нет ничего более-менее стоящего, и все же есть одна штучка, которой моя подруга Джанет домогается уже не первый год. Джанет коллекционирует работы Рэндольфа Гейтса — фотографа начала двадцатого века, известного своими южными пейзажами. Эта фотография называется «Рассвет в Аризоне»; ее подарил мне Рамон за день до моего отъезда в колледж. Всегда восхищалась тем, как фотографу удалось передать жутковатое ощущение, возникающее при взгляде на пустыню, освещенную ущербной луной, но раньше мне ничего не было известно об истинной ценности «Рассвета». Я много раз любовалась ею в квартире Рамона, где она висела над старым кирпичным камином. В нашу последнюю ночь мой возлюбленный встал, принялся чем-то шуршать в гостиной и через несколько минут вернулся с большим плоским свертком в грубой бумаге.
— На память обо мне. — Он положил сверток в изножье кровати. Еще не успев развернуть подарок, я догадалась, что внутри.
— Но ведь тебе так нравится эта фотография.
— Тебе тоже нравится, и потому ты ее возьмешь.
— У нас есть еще сорок пять минут. Иди сюда.
Он осторожно прислонил фотографию к стене, пообещал скучать по мне и поклялся любить до конца дней. Я попыталась ответить чем-то не менее значимым, но в голову приходили какие-то нелепицы, и, в общем, все звучало фальшиво. На следующий день уехала в Ноксвилл, с фотографией на заднем сиденье. С тех пор она неизменно оставалась у меня, от нее невозможно устать. И дело не только в красоте самого снимка. Это прощальный подарок Рамона, словно обессмертивший моего первого любовника. Глядя на нее, я, наверное, вспоминаю не столько реального Рамона — мужчину, которого недостаточно любила и которого оставила, — сколько Рамона идеального. Совсем как в случае с картинами Маньяни: образ, хранящийся в моей памяти, не столько сам Рамон, сколько я в дни нашего знакомства.
Когда Джанет впервые увидела «Рассвет», висевший в коридоре моей квартиры, предложила шесть тысяч долларов.
— В другой раз, когда буду по-настоящему нуждаться в деньгах, — отказала я.
Впоследствии Джанет повторяла свое предложение еще дважды. И каждый раз я не задумываясь говорила «нет».
— Сделка выгодная, — твердила она. — В галерее предложат максимум пять тысяч.
— Наверное, я вообще никогда ее не продам.
— Скажи, если передумаешь.
И вот нахожу номер Джанет в записной книжке и звоню.
— Вот это да, — говорит подруга. — Сто лет тебя не слышала. С тех пор как… — Смущенно откашливается.
— Кажется, я забыла поблагодарить за то, что пришла на похороны.
На другом конце провода голоса и музыка. У Джанет, судя по всему, вечеринка. До случившегося она каждый раз неизменно приглашала и меня, но в последнее время большинство друзей один за другим переставали звонить. Это моя вина: если хочешь, чтобы тебе звонили, — звони сама.
— Как дела?
— По-разному.
— Если чем-нибудь могу помочь…
— Собственно, за этим и звоню. Помнишь фотографию Рэндольфа Гейтса?
— Спрашиваешь!
— Она тебя все еще интересует?
— Естественно.
— Очень нужны деньги. Привезти ее прямо сегодня?
— Конечно.
Вешаю трубку и ощущаю дрожь. Как все просто. Будто только что продала часть своей души. По правде говоря, продала бы все, лишь бы найти Эмму; нет такой сделки, которую я не заключила бы. Много лет назад, когда отец ушел из семьи, чтобы жениться на молодой женщине, с которой познакомился во время деловой поездки в Германию, я спросила, как у него достало сил просто взять и бросить маму. «В каждом из нас затаился маленький Фауст, — сказал он. — И мы все готовы продать душу за блага земные. Вопрос лишь в том, сумеем ли в итоге победить дьявола». Тогда я подумала, что отец не более чем оправдывается, но теперь понимаю — он оказался прав.
Перед тем как отвезти фотографию Джанет, необходимо кое-что сделать. Иду наверх и беру «лейку», потом убавляю свет в коридоре и вешаю снимок прямо. Очень забавно стоять в собственной квартире, уподобившись дураку туристу, и фотографировать фотографию. Но если я все сделаю правильно, добившись нужного соотношения света и тени, смогу отчасти передать дух оригинала. Конечно, это не то же самое и я никогда не приму свою поделку за подлинник, но по крайней мере так приятно будет иметь хотя бы копию…
Глава 61
День двести тридцать первый. Половина третьего ночи, Валенсия-стрит. Всюду мрак, если не считать голубых отблесков телевизоров в окнах нескольких квартир и красного света светофора. У меня осталось еще около ста листовок. Вчера вечером я решила предпринять последнюю попытку перед отъездом в Коста-Рику и пустилась в марафон по Сан-Франциско. Перемещалась по городу пешком и на автобусе, дабы избежать проблем с парковкой. За минувшие шестнадцать часов побывала буквально везде, включая самые опасные районы Хантерс-Пойнт и Саннидейл. Ноги отказываются служить, глаза болят, пальцы липкие от скотча. Если доберусь до дома к семи утра, останется время собрать вещи, вручить Нелл чековую книжку, список инструкций и успеть на регистрацию пассажиров. Рейс — в два часа.
Приклеиваю листовку на витрину мексиканского кафе «Ла Рондалла». Мы часто бывали здесь, и уличные музыканты, облюбовавшие этот угол, знали Эмму по имени. Ей нравились буррито с жидкой начинкой, яркие гирлянды из гофрированной бумаги, громкая музыка и полная официантка, всегда приносившая чипсы «с верхом».
Пересекаю улицу и направляюсь к букинистическому магазину, где Эмма любила сидеть и листать книжки, в то время как у нее на коленях нежилась полосатая кошка. Сейчас кошка смотрит на меня через стекло и лениво моргает.
— Тебе тоже не спится? — постукиваю по стеклу. Кошка зевает, сворачивается клубочком и закрывает глаза. Перехожу к следующей витрине. Сумка хлопает по бедру. Глубокая ночь — самое лучшее время для расклеивания объявлений. Можно работать гораздо быстрее — нет транспорта, не мешают пешеходы и детские коляски. Двумя кварталами дальше мимо проносится такси, внезапно останавливается и делает крутой разворот, совсем как в кино. Ускоряю шаг и с запозданием осознаю собственную опрометчивость. Всем известно, что в половине третьего ночи женщине нечего делать в этих местах одной. Такси останавливается совсем рядом, и я, не замедляя шага, спешу в сторону, по направлению к жилым домам.
Окликает знакомый голос.
— Знаешь, мне уже надоели эти полуночные встречи.
Салон машины освещен. Там сидит Ник Элиот и скалится как мальчишка.
— Напугал до чертиков!
— Забирайся. Подвезу.
— Вот только расклею последнюю сотню объявлений…
— Брось. Ты скоро свалишься. Поедем ко мне, приготовлю что-нибудь поесть.
— Я завтра уезжаю — то есть уже сегодня. Хотела закончить все дела.
— Знаешь что? — говорит Ник, распахивая дверцу. — Оставь мне свои листовки. Займусь этим завтра же. А тебя сначала накормлю, а потом отвезу домой.
— Ты уверен?
— Абсолютно.
У некоторых людей есть дар успокаивать собеседника одним своим присутствием, и Ник — из их числа. Совпадение настолько странное, что на секунду и впрямь хочется поверить в существование некой космической силы, взирающей на нас сверху вниз и дергающей за веревочки. Будь я суеверной, приняла бы это за хороший знак перед отъездом в Коста-Рику.
Забираюсь в теплый салон. На полу, в ногах у Ника, стоит его портфель, а на сиденье между нами — пакет.
— Припозднился ты. Я думала, все уже спят, кроме меня.
— Возвращаюсь домой из аэропорта.
— Откуда на этот раз?
— Из Любляны. Не доводилось там бывать?
— Нет.
— Обязательно побывай. Великолепная архитектура, замечательные музеи. Похоже на Прагу двадцать лет назад, до того как туда нахлынули туристы. — Элиот кладет руку мне на колено. — Ты в порядке?
— Да. Спасибо за заботу.
От его руки исходит приятное тепло, и я понимаю, что моя радость при виде Ника несколько превосходит чувства, которые обычно испытывают при встрече со случайным знакомым. Джейк всегда умел выводить меня из растерянности одним лишь прикосновением, но это как будто было много лет назад. Мимо мелькают дома, в ночном городе тихо, как в церкви. Провода троллейбуса поблескивают при лунном свете; кажется, будто низко над улицей висит стальной балдахин. Ник смотрит прямо перед собой и горбится.