— Как интересно, — говорит она. — Мне бы это, наверное, понравилось. Надо же, семейный совет.
— Дело в том, что я не могу избавиться от привычки. Раз в год занимаюсь самокритикой. Вчера вечером как раз об этом думала. Такое ощущение, будто целый год вылетел в какую-то бездонную черную дыру. Жуткий год, который кажется нереальным. Я потеряла Эмму. Нашла Эмму. Точка. И теперь не знаю, что делать дальше. Ведь еще многое может случиться.
Гуфи несколько минут молчит и перебирает руками в воде, вспугивая крошечных рыбок. Они бросаются в разные стороны, их тельца отблескивают серебром.
— Хотелось бы мне быть похожей на тебя, — говорю. — Просто встать и пойти вперед. Начать все сначала.
Если честно, я не знаю, как это — начать сначала. В течение долгого времени для меня не было ничего важнее поисков Эммы. Теперь, когда девочка найдена, я впервые в жизни чувствую себя так, словно мне нечем заняться. Я составляла списки задач и думала о завтрашнем дне. Дома лежит огромное количество непроявленных пленок, до которых вечно не доходили руки — снимки сделаны много лет назад. Может быть, следует начать именно с этого — с работы. А через неделю родится племянница, Маргарет. Жду не дождусь ее появления, так хочется держать крошку на руках, наблюдать, как она растет.
А еще есть Ник — по-прежнему загадка, неисследованная возможность. Легко могу вообразить, как сижу у него на кухне. Мистер Элиот приготовит французские тосты, я пожарю бекон, а потом мы будем сидеть друг напротив друга на длинном диване и читать каждый свою книгу. Как мило.
Он несколько раз звонил мне, но я уклонялась от встречи. В первый раз позвонил через два дня после моего приезда, посреди ночи. Я сидела на кушетке и смотрела телевизор, не в силах заснуть. За то время, какое понадобилось, чтобы взять трубку, успела сочинить целую историю — разумеется, на другом конце провода Джейк. Возможно, он хорошенько подумал, понял, что не может жить без меня, и хочет рассказать, как я нужна ему и Эмме. Не могу ли приехать к нему поскорее?
Но это не Джейк, а Ник.
— Так и думал, что ты не спишь.
— Я не сплю.
— Можно к тебе заглянуть?
— Извини. Это не самая лучшая идея.
С одной стороны, хочется его увидеть, лечь с ним в постель, отдаться соблазну, мучающему меня с момента нашего знакомства. Но другая часть сознания требует не терять веры, которая помогла пережить этот мучительный год; веры в то, что я могу стать женой Джейка и матерью Эммы. Если не сверну с пути и не сбавлю темпа, все наладится.
— Ты когда-нибудь слышала о confabulatores nocturni? — спрашивает Ник.
— О чем?!
— Так в Древнем Риме назывались люди, рассказывавшие истории на ночь. Александр Македонский прибегал к их помощи, когда его мучила бессонница. Если мы не можем увидеться, позволь по крайней мере рассказать тебе что-нибудь интересное. Можешь слушать, пока не заснешь.
— Ладно. — Забираюсь на кровать, укрываюсь одеялом и слушаю. Ник рассказывает о далеком датском городке с необычным названием — Христиания и о каком-то здоровенном рыжебородом исландце, который зазвал его в бар, где ему пришлось выложить всю наличность в обмен на перуанскую флейту.
— Ты выдумываешь, — говорю.
— Нет, — настаивает Ник. — Это правда.
История длинная. Под конец он спрашивает:
— Хочешь спать?
— Да.
И я действительно засыпаю. Кладу трубку и сплю. С тех пор Ник еще дважды звонил ночью и рассказывал истории. Один из самых щедрых подарков, которые мне только доводилось получать. Может быть, он был прав, когда сказал, будто самые серьезные отношения во многом зависят от воли Божьей. Если бы я познакомилась с Ником до того, как встретила Джейка, возможно, я была бы счастлива. Я бы жила в его квартире на Гаррисон-стрит, читала книги и слушала истории, не ведая о том, что это такое — любить и потерять ребенка.
— Мне пришла в голову сумасшедшая идея, — говорит Тина.
— Какая?
— Ладно, проехали. Не стоило даже…
— Нет, скажи.
— Я подумала — может быть, мы станем вроде как семьей. Ну, ты, типа, была бы мне сестрой. — Гуфи смущенно щурится. — Нет, я ни на что не претендую. Мы бы иногда болтали по телефону, посылали друг другу открытки на Рождество. Ну и все такое.
Она действительно застает меня врасплох. Судя по тому, как это прозвучало, «сумасшедшая идея» пришла ей в голову уже давно.
— Конечно. Я не против.
— Круто.
Океан движется под нами в медленном, усыпляющем ритме. Мои ноги словно утратили вес. В девятом классе наш преподаватель физики, доктор Суэйз, объяснил, что волна — это не вода в движении; волна — статичная субстанция, движимая энергией.
Проходит как будто целая вечность, прежде чем Тина кивком указывает в сторону горизонта, говорит: «Вот она» — и начинает грести навстречу приближающейся волне.
Волна набирает скорость. Сердце на мгновение замирает. Мускулы напрягаются, каждый нерв находится в боевой готовности. Думаю об Эмме, о том, как увидела ее первый раз. Стоя в очереди за билетами в кино, она держала в руках маленькую желтую сумочку. Этакая миниатюрная женщина. Вспоминаю, как мы с Джейком впервые занимались сексом, вспоминаю его специфический запах — мыла и ластика. Думаю о Рамоне; он всегда казался мне таким взрослым и сильным, а я пережила беднягу Гуттиэреса уже на пять лет. Вспоминаю залив Шорес и маму, которая сидела на песке и махала мне рукой, пока я стояла по колено в воде и наблюдала, как волны вымывают песок из-под ног. Будто наяву вижу ее в те годы, когда она перестала походить на себя прежнюю, потому что за время болезни ее лицо сплошь покрылось морщинами. «Пообещай мне кое-что, — сказала мама. — Пообещай найти хорошего человека и наконец-то остепениться. Пообещай создать свою семью». Я пообещала и почти поверила в это. Думала, что, возможно, и впрямь смогу это сделать.
Все воспоминания теперь кажутся такими смутными, как будто принадлежат кому-то другому, а ты всего лишь рассматриваешь фотографии в чужом альбоме. Думаю о том единственном, что есть постоянного в моей жизни, — об Аннабель. Об Аннабель на заднем сиденье машины — она лежит, положив ноги мне на колени, и ровно дышит во сне. Об Аннабель на снимке, который она прислала мне недавно, — округлившийся живот, короткая стрижка. Несколько дней до родов.
Вчера я нашла непроявленную пленку, помеченную «Новый Орлеан, Калифорния». Извлекла из кассеты, отнесла в фотолабораторию, намотала на металлическую бобину и проявила, потом дала время просохнуть, разрезала негативы на полоски и выбрала несколько штук для печати. Было так приятно снова стоять в фотолаборатории и заниматься неторопливой, даже монотонной работой: увеличить, проявить, закрепить…
Когда фотографии «созрели», я забрала их вниз и разложила на полу, в должной последовательности. История как она есть, голые факты. Мы с Джейком и Эммой, вместе, в маленьком прибрежном городке неподалеку от орегонской границы.
На пленке запечатлен момент нашего прибытия в пляжный мотель. Эмма стоит под вывеской и указывает на неонового дельфина. На следующей фотографии девочка сидит на пляже, у большой скалы, зарывшись ногами в песок и подставив лицо солнцу. На следующей — они с Джейком съезжают с водяной горки в «Цунами-тауне», обветшалом парке развлечений, названном так в память о знаменитом цунами 1964 года. Высота горки — двадцать футов; она возвышается над миниатюрным макетом города, двадцать девять кварталов которого были стерты с лица земли. Вот Эмма, в купальнике, с косичками; катится, сидя у отца на коленях. На первом снимке оба крошечные — не более чем точки на самом верху горки, а на следующей летят прямо в объектив, рассекая ногами воду.
Во время этих достопамятных выходных я несколько раз позволяла Эмме фотографировать самой. Несложно определить, какие снимки сделаны ею — все взяты крупным планом и сверху вниз (характерный для ребенка ракурс). Вот рожок ванильного мороженого, купленного в каком-то магазине, открытом круглые сутки. Вот раковина в ванной, а на ней — бритва Джейка и крошечный кусочек мыла. Вот аквариум — блестящее брюхо акулы, медуза (вид снизу), несколько снимков морского конька; разноцветное создание с хвостом-завитушкой одиноко замерло в мутной воде словно по волшебству.
Последний снимок сделан мной на парковке, в момент отъезда. Джейк сажает Эмму в машину. Она стоит боком ко мне и улыбается отцу, который ее поддерживает, а сам смотрит в сторону, на машину, тормозящую рядом. Помню этот автомобиль — потрепанный «чеви», влетевший на парковку явно с превышением скорости. Джейк на фотографии — воплощение отца. Прикидывает взглядом, на каком расстоянии «чеви» находится от его дочери, не выпускает Эмму из рук и не сводит глаз с машины; каждую секунду он готов встретить опасность. И на лице девочки написано, что сейчас для нее существует лишь один человек на свете — отец, которому она полностью доверяет.
Вчера весь вечер я разглядывала, сидя на полу, фотографии. У меня не хватало сил оторваться. Момент истины. Июнь, лето в Новом Орлеане. Эмме было шесть, мы с Джейком любили друг друга и собирались стать семьей.
Человек помнит и забывает, а наша память живет собственной жизнью.
Теперь, когда к нам приближается волна, решаю непременно запомнить эту минуту, клянусь описать ее, вернувшись домой: туман странного оранжевого оттенка, подсвеченный солнцем; спина Тины; неровные очертания скал — ближе, чем мне когда-либо доводилось видеть; соленый запах океана.
Думаю о Новом Орлеане и о цунами, снесшем целый город. Двадцать девять кварталов жили обычной жизнью — банкиры считали деньги, почтальоны разносили письма, школьники шли в столовую завтракать. В тысячах миль от них, где-то на Аляске, землетрясение поколебало горы и заставило сдвинуться подземные плиты. В недрах океана началось волнение. Жители Нового Орлеана, занятые повседневными делами, не заметили этого, не ощутили энергии, создавшей гигантскую волну.
Даже если ученые разрешат проблему памяти, ничто не изменится. Память по своей природе ретроспективна, это всего лишь осознание того, как мы стали тем, что есть теперь. Человеку не суждено увидеть молниеносное перемещение атома цезия, и каждая миллионная доля секунды приближает нас к великим переменам. И даже если однажды мы откроем формулу, с помощью которой можно будет управлять прошлым, будущее никогда нам не подчинится.