Если бы кто-то попал сюда вдруг с Большой земли, он, может быть, и не заметил ничего. Так же, как обычно, работают все службы станции. Гремят огромные, тысячесильные дизели электростанции, в положенные сроки пищат точки и тире и стучат телетайпы рации, в темноту на опасный припай или в окружающие горы уходят вездеходы научной группы, в штабном доме моряков насторожённо хрипят атмосферными помехами динамики и дежурные прислушиваются, не раздастся ли откуда-то из ночи голос далёкого водителя с просьбой о совете или помощи. В ангарах эскадрильи механики ремонтируют вертолёты и самолёты к предстоящей весне. Чиф Грейаме и этот русский учёный отправились на крохотном, грохочущем гусеничном вездеходике «Визел», что значит «Ласка», по только им известному маршруту, останавливаясь время от времени у одиноких шестов с флагами, чтобы пробурить дырку сквозь лёд и определить его толщину, узнать, как нарастает новый лёд в проливе Мак-Мердо. Среди ужасного беспорядка из мокрых сушащихся носков, кальсон, курток и обуви вперемешку с книгами и раскрытыми на середине журналами полуспит-полузабылся усталый лидер научной группы Арт Дифриз.
Всю ночь он со своим «полевым ассистентом» Питером Курвицем провёл среди темноты, полярных сияний и заметающей следы и огни Мак-Мердо позёмки. Они перевозили свой «рыбацкий домик» на новое место. Мотопилами и ломами они сначала выпилили глубокую квадратную яму в уже метровом льду, затем пробили и раскрошили дно этой ямы. А потом они вернулись к «рыбацкому домику», подняли со дна и освободили от улова самодельные верши, выкопали дом из сугробов, погасили печку, сдвинули с места, перевезли на новую лунку, снова разожгли печку и опустили на дно свои верши, наполнив их приманкой. После этого весь улов, сложенный в большой бак с морской водой, быстро довезли до аквариума биолаборатории. Ну а уж там Арту оставалось «покорячиться» совсем немного. Надо было вдвоём с Питером снять тяжёлый бак с уловом с вездехода, дотащить до аквариума и вылить в него содержимое. И так изо дня в день.
А в это время другой американский учёный, Джим Солсбери, меняет ленты на своей автоматической станции по наблюдениям за полярными сияниями и ионосферой. Он с трудом добрался в эту ночь в свой одинокий домик в двух милях от станции. Сильный ветер, дорогу найти трудно. Именно из-за заносов, отсутствия видимости его коллега по изучению верхних слоёв атмосферы Луи Капплери уже третий день живёт не выходя на улицу в своём тоже одиноком домике в получасе езды на вездеходе.
Вечером пришелец с Большой земли тоже не почувствовал бы ничего особенного на станции. Как всегда, работает и офицерский клуб, и клуб чифов, и матросские клубы. Как всегда, в них идут фильмы, правда обычно плохие. По-видимому, «нэви», который приобретает их, экономит, покупает бросовые вещи. Так думают все.
По-прежнему работают по вечерам различные кружки и классы: классы иностранных языков, кружок по художественной эмали на металле, кружок по навигации в открытом океане при плавании на малых яхтах. Его ведёт мастер этого дела начальник новозеландской станции Эдриан Хайтер. Уж он-то знает, как это делать, ведь это он три года плыл в одиночку из Англии в Новую Зеландию.
Только присмотревшись, пришелец с Большой земли почувствует: и всё-таки что-то здесь не так. Слишком уж много смеха, даже когда смеяться и не над чем. Слишком много выпивают в клубах. Вот где-то вспыхнула и мгновенно погасла перебранка по пустяку.
А на радио у меня разговор со станцией Восток, с её начальником и моим старым другом Сашей Широчковым. Взаимные поздравления с Днём середины зимы и конечно же разговор о том, что уже скоро придёт солнце. И у них те же заботы:
— Ах, Игорь, живём на юморе. Будем встречать солнце, как язычники, — на коленях, — шутит через эфир Саша.
О, этот День серединьТ зимы! В этот день все экспедиции шлют друг другу поздравления. Да что экспедиции! Главы правительств СССР, США и других стран, чьи люди работают в Антарктиде, тоже присылают длинные телеграммы.
Но вот и кончается праздничный ужин «Дня середины зимы». Много пунша, много пива, общее хмельное веселье. Кто-то, ужасно бородатый, лохматый, сидит в углу, обхватив голову руками. Это сержант Плинт, механик нашей электростанции, я знаю его немного. Когда-то нас знакомили. Я поздоровался. Он поднял на меня усталые, измученные глаза:
— Послушай, зачем ты приехал сюда, к нам, на нашу станцию? Ты, проклятый русский. Ведь ты шпион. Я уверен, что ты шпион. Я воевал в Корее. До сих пор у меня в ноге дырка от пули ваших дружков. Но ничего, я убью тебя, если буду иметь возможность.
Все поплыло перед глазами. Кровь так стала бить в голову, что, казалось, голова оторвётся.
— Ах, ты… ты… ты слышал что-нибудь про Сталинград? — спросил неожиданно для самого себя я. А дальше опять услышал, как вроде и не я, а посторонний человек, к моему удивлению, продолжил так:
— Тогда ты предупреждён. А теперь пойдём на улицу, зайдём за барак и решим все вопросы. Но только не обижайся.
«Боже мой, да что же это я делаю-то, что говорю, что играю в дешёвую мелодраму?» — пронеслось в мозгу.
— Нет, проклятый доктор! У меня семья, двое детей. Я не могу сейчас оставить их сиротами или идти из-за тебя под военный трибунал. Но я когда-нибудь сделаю то, что сказал.
«Ах я дурак, дурак», — думаю я сейчас. Полез как боевой петух: «пойдём за барак». Но ведь кто-то же сделал его таким, что, дай ему в то время палку, а на конце штык, он бы «не дрогнул»…
Тогда я отошёл в сторону оскорблённый: «Как же так? Без повода! Без предисловия!»
Так вот, значит, как выглядит это в жизни? Да нет, несерьёзно все это. Надо просто забыть и все.
— Игор, стой! В чем дело? Мне передали ваш разговор. Кто это был? — Передо мной стоял лейтенант-комендер Джон Донелли, заместитель начальника станции. Многие на станции не любили Донелли. Он был слишком прямолинеен, что ли, слишком ура-патриотичен. Например, тогда, во время ведения Америкой войны во Вьетнаме, многие военные здесь считали, что это необходимо, но соглашались с тем, что война эта грязная, старались избежать личного участия в ней. Донелли же везде говорил, что он мечтает после Антарктиды отправиться во Вьетнам. Нет, я не мог объяснить ему, что произошло. Поэтому я сказал только:
— Все в порядке. У меня нет никаких претензий ни к кому. Я не знаю, о чём разговор.
— Игор, ты должен сказать все. Ты не понимаешь, как это серьёзно, — начал умолять Донелли. Но мы так и не договорились ни о чём.
«Пустое», — подумал я.
На другой день, когда я утром готовился к выезду на лёд, позвонил телефон:
— Игор, это я, Дасти, — раздался в трубке голос начальника станции, — если можешь, брось все дела и зайди ко мне. Я дома. Дело очень срочное.
Через минуту я уже снимал парку в просторной прихожей «дома адмирала». Дасти ждал у входа в большую светлую комнату, увешанную эмблемами и вымпелами кораблей и военных частей. Вид у него был расстроенный.
— Кофе, Игор? Садись. Джон Донелли мне все рассказал.
Он выложил на стол пять фотографий, на одной из которых был Плинт.
— Скажи, Игор, кто из них?
— Послушай, Дасти, зачем ты развиваешь это? Забудь. Ничего не было. Я не могу тебе ничего рассказать.
— Нет, ты должен, Игор. Джон прав. Дело серьёзное. Дело даже не в тебе. Но как это все отразится на содружестве наших экспедиций? И потом, Игор, если что-то случится, я не получу повышения по службе, — улыбнулся он. — Скажи, кто он? Я только поговорю с ним, объясню, что он не прав. Ведь это он, да? Ну посмотри, — он показал на Плинта.
Я кивнул.
— Боже мой, это Плинт, я так и чувствовал, а ведь это такой исполнительный солдат…
— Послушай, Дасти, ну что ты скажешь своему Плинту? Ведь он действительно хороший солдат. Он же готов рискнуть жизнью, чтобы разделаться с одним из потенциальных врагов, каким он меня считает. Ну что ты скажешь ему: не верь всему, чему учат тебя наставники?
Мы помолчали, а потом Дасти полез в шкаф, где хранились напитки из адмиральских запасов. Ведь сегодня был не обычный день. Так закончился для меня самый большой праздник Антарктиды — День зимнего солнцестояния — День середины полярной зимы. Ну а с Плинтом мы потом, через несколько месяцев, сидели за одним праздничным столом. Смеялись и шутили и не вспоминали о том, что было. Что помогло? Беседы Дасти? Думаю, нет. Мы с ним вместе пережили полярную зиму. Зимовали вместе. Это уже много.
Чифы
Когда началась настоящая полярная ночь и выезжать на лёд мы стали реже, я лучше познакомился с тем удивительным племенем людей «нэви», которые называются «чиф-петти-офисерс».
Старшим среди чифов был Миллиген, являющийся одновременно и «мастер эт армс» (что-то вроде шерифа в США). Он один имеет право арестовать любого дебошира на станции. В знак его особых прав на груди у него висит огромная белая металлическая бляха, что-то вроде шериф ской звезды. По-видимому, чиф Миллиген гордится этим, так как он никогда не снимает этой «медали», хотя она, наверное, мешает ему, болтаясь при ходьбе, да и каждый человек в Мак-Мердо и так знает, что он «мастер эт армс».
Его специальность — радиолокационный привод и обеспечение посадки самолётов. Но сейчас зима и нет самолётов. Да и как «мастер эт армс» он тоже бездействует. Никто никого не бьёт и наручники ржавеют в его кармане. Миллиген шуточно переживает это. «О-о! — сокрушённо говорит он. — Если бы где-нибудь поблизости жили хотя бы десяток женщин, я бы имел работу, но их нет — и нет нарушений по службе. Никто не ходит в самоволку, никто не теряет рассудка. Если кто и выпил больше, чем надо, то его выдают только неверная походка и слишком громкий разговор».
Миллигену сорок пять лет, из них уже двадцать лет он служит в «Нэви». Чиф чуть выше среднего роста, худой, с лихо закрученными усами. Дома семья, пятеро детей.
— Тебе хорошо, Игор, у тебя ребята, а у меня одни девочки, — говорит он, вздыхая.
Помолчали. Посерьёзнели. Мы разговариваем в клубе чифов. Играет весёлая музыка.