И мысли бегут уже вперёд, в мир, абсолютно не связанный с тем, в котором пока живёшь. Надо уточнить программу работ. Правда, это трудно, очень мало известно об условиях у американцев. Надо поговорить с теми, кто там был. Необходимо достать и подготовить все приборы и оборудование. Может быть, там этого не достанешь. Взять побольше литературы, всё, что может понадобиться в работе. Правда, книги, журналы слишком тяжелы, лучше сделать микрофильмы. С языком неважно. Как буду разговаривать с американцами? Нужда научит? Как вообще буду чувствовать себя там? Что за люди встретят? Я уже был на станции Мак-Мердо, но лишь два дня, когда советские самолёты, вёзшие нас в Антарктиду, останавливались там по пути. Но два дня с сотней своих товарищей или год одному — «две большие разницы».
Но к черту такие вопросы! Надо думать конструктивно.
Нужно составить план работы, все подготовить. Хорошо, что о тёплых вещах не надо заботиться, их получу в Арктическом институте в Ленинграде. Нужно оформить документы для поездки, паспорт, визы, делать прививки. Остальное покажет жизнь.
Еду к американцам
Жизнь, которая последнее время текла размеренно, снова понеслась. И снова, как и перед первой экспедицией, засосало где-то в животе от ожидания неизвестности: новых городов, людей, морей, встреч. От сознания того, что все будет зависеть только от тебя самого. Труба протрубила, и от размеренной жизни не осталось и следа. Старший сын отлично понимал это чувство. Оторвавшись от уроков, он с затуманенными глазами крутил на проигрывателе «Бригантину» и весь набор песен такого типа. Младшего тоже захватывала романтика путешествий. Но он был ещё мал и напирал на то, чтобы папа привёз ему «перо от орла и зуб от акулы». Хуже всех было их маме. Её ждало долгое одиночество.
Пожалуй, одинокой она стала уже за месяц до моего отъезда. Потому что я уже практически уехал. Мы были вместе, но думы уже были разные: у неё — как справиться одной с двумя ребятами, у меня — как жить тоже одному среди чужих на другом краю света. Мне было проще. Я занимался только подготовкой к отъезду. О всем остальном старался не думать. Так всегда бывает перед длительным отъездом туда, куда не приходят даже письма, — в море, на полярные станции.
Отправляюсь в Ленинград, в Институт Арктики и Антарктики. Здесь обсуждается план моих работ на станции Мак-Мердо. Этот институт финансирует мою поездку. Я фактически становлюсь его сотрудником на время экспедиции.
Доставь необходимые мне приборы оказалось легче, чем я думал. В какие бы конторы и бухгалтерии я ни приходил, когда люди узнавали, что это нужно для Антарктики, они вдруг сразу сбрасывали сухую официальность. У скучных начальников загорались глаза. И многие из них готовы были поменяться со мной местами. Но кому-то надо «делать дело». Они остывали немного:
— Да! Интересно это все. Так чем мы можем вам помочь?
И как правило, помогали. Была поздняя осень, конец года. Хорошие приборы уже были распределены по заявкам каким-то могучим институтам, а я был, так сказать, кустарь-одиночка. Но начальники смеялись.
— Ничего, институты подождут ещё. Они и так богатые.
И все появлялось, как по щучьему велению. Сколько я за это время встретил за канцелярскими столами хороших людей, романтиков! Это было не ново для меня. Так же мы доставали оборудование первый раз, несколько лет назад.
Время шло быстро. Уже послана в Вашингтон телеграмма, где сообщается моё имя и спрашивается, когда мне целесообразнее быть в Антарктиде. Уже получены почти все приборы. В лаборатории лежат кучи книг.
Вот и телеграмма из Вашингтона. «Отдел антарктических программ США приветствует поездку Зотикова на зимовку на станцию Мак-Мердо. 16 января 1965 года руководитель научных программ США в Антарктиде доктор Крери будет ждать Зотикова в Новой Зеландии в аэропорту города Крайстчерч».
Доктор Крери! Тот самый доктор Крери, чьи данные я использовал в докладе Междуведомственной комиссии по исследованию Антарктики при президиуме Академии наук СССР.
Снова Ленинград. Получено тёплое обмундирование. Последние напутствия директора Института Арктики и Антарктики Алексея Фёдоровича Трешникова. Опять Москва. С одной стороны, каждую свободную минуту хочешь побыть дома, с другой — думаешь о том, как бы чего не забыть, не упустить какой-нибудь «мелочи» при отъезде. Наконец билет на самолёт заказан. Маршрут: Москва — Карачи — Сидней — Крайстчерч. Пересадки в Карачи и Сиднее. Получен ОК, сокращённое от «о'кей», то есть компостирование на самолёты в Карачи и Сиднее. Это очень важно для меня, ведь мой английский так плох, а я везу шесть тюков груза. Вдруг где-нибудь застрянешь или, ещё хуже, потеряешь что-нибудь. А в Антарктиду потом, даже если груз найдётся, ничего не доставишь — скоро кончится навигация.
Даже последний день прошёл в спешке. Попрощался с ребятами из отдела гляциологии, получил билет, деньги, заграничный паспорт, сделал последнюю прививку, побывал на радио. Домой вернулся часов в девять вечера. А улетать завтра утром. Дома сидят жена, дети, мама, папа. На столе бутылка вина, закуски. Но даже выпить на прощание не удалось: только что сделал прививку против чумы, а после этого надо воздерживаться хотя бы сутки. А через сутки где я уже буду?
Легли поздно, часов до трех ночи перепаковывали вещи. Я мог взять не более 200 килограммов, а набралось куда больше.
На другое утро встал рано. Последние часы дома. Младший сын в постели, он простудился. С ним расстаться придётся уже здесь. Что ему скажешь?
— Выздоравливай, малыш… Слушайся маму. Я скоро вернусь!
Попили чайку. Пришла машина. Это Андрей Капица. Он поможет мне улететь. Поднял сына, обнял. Висит, прижавшись, горячее тельце. Плачет, маленький. Понял вдруг:
— Папочка, не уезжай! Не надо мне пера от орла! Сели. Посидели.
Поехали!
Последнее в памяти — стоит в окне первого этажа фигурка в пижаме, за ней мама. Машут руками…
— Всё! Из дома уже уехал!
Прощание в аэропорту с женой, старшим сыном. На этот раз легче, как-то тупо.
И вот стюардесса уже раздаёт конфетки. Тягач потащил тяжёлый Ил-18 на полосу, и все скрылось. И сразу стало совсем легко. Мысленно я уже улетел. Ещё самолёт стоял на земле, но дорога уже вела. В мире дорог, путешествий все просто. Спрятал понадёжнее документы и деньги, уселся поудобнее. Мысли уже в будущем: как пройдёт пересадка в Карачи?
Дорога ведёт в Карачи
В этот день мы не прилетели в Карачи. Туман в Ташкенте заставил самолёт изменить маршрут и сесть в Алма-Ате. Там и заночевали. Лишь на другой день стюардесса объявила: «Пересекли Государственную границу». Под крылом — выженные плоскогорья, они становятся все выше и угрюмее, потом снега Гималаев и, наконец, серовато-зелёный ковёр долин. В самолёте не много народу. В основном советские специалисты, летящие за рубеж работать на стройках. В туалеты самолёта — очередь. Идёт переодевание. В Москве было минус 10, а в Карачи, как объявили по радио, плюс 25-Выходят принарядившиеся.
На световом табло зажглось: «Не курить, пристегнуть ремни».
Снижаемся, и все быстрее мелькают под нами одинокие домики, пальмы, бетон полосы. Сели. В лицо ударяет влажный, какой-то очень плотный горячий воздух. И запах. Запах Востока.
Впервые он поразил меня год назад, когда мы так же выходили из самолёта, прилетев в Индию. Это было в Дели. Потом то же повторилось в Бирме, в Рангуне. Сейчас в Пакистане — тоже. Запах сложный — дыма сгоревших пахучих трав, каких-то пряностей, неизвестных растений. Этот запах преследует вас всюду. Он варьирует от страны к стране по силе и оттенкам, но по нему вы с закрытыми глазами можете сказать, что вы на Востоке.
Был уже вечер, короткие минуты полыхающего лимонным цветом заката перед полной темнотой. И на этом фоне особенно резко, контрастно, но почему-то гармонируя с окружающим, горели ртутные лампы на столбах.
Первый незнакомый иностранный город всегда волнует. А у меня для волнения были двойные основания. Мы опоздали, и самолёт, на котором я должен был продолжать полет, уже улетел. Я стоял в низком, современном, из стекла здании аэропорта перед своими шестью неподъёмными тюками, а несколько высохших — кожа и кости — полуголых носильщиков, отталкивая друг друга, почти требовали, чтобы я разрешил им тащить свои вещи. Тащить их, наверное, куда-нибудь было надо, но я не знал куда именно. И зачем.
Через стеклянную дверь я видел такси, хозяин которого также изо всех сил махал мне рукой и что-то кричал.
Такие же худые служащие у весов также что-то кричали друг другу, временами указывая на меня. По отдельным словам я понял, что они говорят по-английски. Я начал им объяснять, что мне надо лететь дальше, но мой самолёт улетел. Теперь мне надо найти компанию, самолёт которой доставил бы меня в Сидней. Я хотел бы улететь как можно скорее.
Из моей фразы клерк понял лишь то, что я пытаюсь говорить по-английски. По-видимому, у нас обоих были очень сильные, но разные акценты, которые, сложившись, лишили нас возможности понимать друг друга.
Наступила ночь, все наши, кто прилетел вместе со мной, уже уехали. Вдоль стены шли конторки представителей различных компаний: английских, американских, итальянских, нашего родного Аэрофлота… Красочные плакаты над каждой конторкой приглашали лететь в любой пункт мира именно их самолётами. Но клерков за стойками не было. Никто не боролся за то, чтобы я согласился лететь на их самолёте.
И тут я услышал у одного из окошечек русскую речь: «Черт побери…» Через минуту мы познакомились. Его звали Юра Кошелев. В Москве мы бы прошли мимо друг друга, не улыбнувшись. Но здесь мы сразу же стали почти что родственниками. Юра тоже спешил, только в Токио. Он тоже пытался пробиться через языковый барьер, но более удачно, чем я.
Наконец кто-то заинтересовался нами. Выяснилось, что можно лететь по-прежнему английским самолётом, но тогда надо сидеть весь день в Карачи. Можно лететь итальянским. Он улетает завтра в семь утра. Правда, меняется маршрут. Самолёт будет садиться в Индии, Таиланде, Сингапуре. У меня нет виз в эти страны. Короткий разговор клерка с какой-то мисс из «Алиталиа» (так называется итальянская компания) и на меня дано магическое «О'кей». Это значит, ваши билеты закомпостированы.