Далее по кругу был итальянский факир. Его родители умерли, и он работает в бродячем цирке повелителем огня. Я видела, как он засовывал в рот горящие шары и крутил огромное подожженное йо-йо. Пако, пьяный старый пилигрим, любил его как родного сына и обнимал больше всех. Самому Пако около шестидесяти лет, последние двадцать лет после смерти сына он ходит по Камино. Его паспорт пилигрима можно было растянуть, как гармошку, таким длинным он был. Он его бережет и очень им гордится.
Рядом с Пако сидел кудрявый испанец, друг Интеллигента. Ничего про него не знаю, больно молчаливый. Также в городе бездомных жил еще один хиппи, я увидела его только утром, он спал в палатке неподалеку.
Все, кроме француза, Босса Ольги и Джонатана, были порядком пьяны, шумны и радостны, насаживали грибы на палки и сыпали сахар из маленьких пакетиков в огонь, наблюдая искры. Ольга то и дело отправлялась в свой пластиковый дворец за едой. Мы жарили хлеб с сыром и делали чай на костре. Мы говорили с Интеллигентом об идее Толстого непротивления злу силой, о Махатме Ганди, об эволюционном и революционном пути развития. Закончив свою мысль о мире, он смачно рыгнул и повернулся к кудрявому испанцу для продолжения дискуссии с ним.
Через час я уже была своя в доску. Меня никто не стеснялся. На меня никто не обращал внимания. Я говорила с Джонатаном о книгах, с французом о его путешествии, о судьбах других жителей этого небольшого городка из веток и пакетов. Я наблюдала за странной дружбой Пако и Факира, ела жареный бутерброд с сыром, пела песни под гитару поляка. Я знала, что запомню эту ночь на всю жизнь.
Утром я проснулась от солнечных лучей, прогревших воздух в палатке, принадлежащей французу. Он отдал мне ее на ночь, сказав, что на улице ему не впервой спать, а мне нужно себя беречь и не простудиться с непривычки. Шпили кафедрального собора вдалеке были окружены солнечной дымкой. Я потянулась, повернулась вправо-влево и увидела рядом с палаткой свой завтрак, аккуратно разложенный на большом листе лопуха. Это были кусочек хлеба, масло, яблоко и немного варенья из киви в пластиковом стаканчике. Я чуть не расплакалась от этой трогательной заботы француза обо мне.
Француз был свободен весь день, мой автобус был только в шестнадцать, и мы пошли гулять по городу. Он рассказал мне, как в Сантьяго-де-Компостела устроена жизнь бездомных. Есть специальное общество, которое организовано католической церковью, которое заботится о них. В городе есть специальное место, где можно мыться и стирать вещи. Он, кстати, с утра сам принял там душ.
В Сантьяго-де-Компостела есть социальная столовая. Бездомный может получить карточку на месяц бесплатных обедов. Тот, кто не смог получить карточку, может поесть там меньше чем за один евро в день. У француза карточка была, и он позвал меня пообедать в этой столовой с ним. Рядом со столовой дежурила полиция. Мы вошли в помещение размером около сорока квадратных метров. В помещении рядами стояли столы, а за ними сидели бездомные всех мастей: мужчины и женщины, молодые и старые, испанцы и иностранцы, с собаками и без. Все они выглядели обычными людьми, таких часто можно встретить в метро, на улице, в кафе. Но что-то выдавало в них отклонение. Я все пыталась понять, что именно было не так. И поняла: они были одеты хорошо, но одежда была с чужого плеча, всегда немного не по размеру, верх и низ могли не сочетаться между собой. И что-то в глазах и теле было не так. Какая-то доля безумия и в том и в другом. Некоторые были невероятно игривые, словно им пять лет, они привлекали к себе внимание как могли: громким смехом, прыжками через стулья, нарочито размашистыми движениями. Кто-то, наоборот, был чересчур заботливым: отдавал соседу свой апельсин или газировку. И почти всех выдавали плохие зубы.
Кормят в этой столовой вкусно и обильно: на обед была большая порция печеных свиных ребрышек, рагу из тушеных овощей, два апельсина, хлеб и газировка в баночке. Завтрак и ужин тоже есть. Персонал в столовой очень приветливый и добрый, как в том монастыре для душевнобольных.
В Сантьяго любой бездомный может получить бесплатную медицинскую помощь и даже зубы полечить за бесплатно. В библиотеке есть выход в Интернет, многие имеют профайлы в соцсетях и много друзей-пилигримов. Остается только место ночлега найти.
Насколько я поняла, быть бездомным в Испании не так уж и плохо и не так уж и тяжело. Я спросила француза, какая у него цель в жизни. Он сказал, что хочет любить каждый день.
Странно, раньше при виде бездомных я в лучшем случае испытывала жалость или злость, в худшем – пренебрежение. Я осуждала их за выбор такой жизни, даже если лично мне они не сделали ничего плохого. Мне казалось, что если я стою выше них на социальной лестнице, моя жизнь стоит дороже. Сейчас я думаю, что глубоко ошибалась. Ценность жизни не может определяться количеством произведенных материальных благ. Она не связана с тем, какую одежду носят люди и как она пахнет. Она даже не связана с радостью или безрадостностью бытия. Ценность жизни – это что-то совсем не связанное с экономическими показателями, чистой рубашкой и местом для жизни. Жизнь ценна фактом существования и своей конечностью. А уж что люди будут делать с ней за определенный промежуток времени – это их дело. Не мне судить. Пренебрежение исчезло.
Я рада, что не испугалась в ту ночь отправиться за город в это странное место и узнала немного больше о жизни бездомных. Среди них, как и везде в мире, есть более и менее счастливые, с желанием отдавать и брать. Они не страдают и не чувствуют себя жертвами судьбы. Да, они ничего в материальном смысле не производят, но и не много потребляют, донашивают одежду за другими, не эксплуатируют инфраструктуру домов и городов, поскольку не пользуются канализацией, светом и водопроводом, не используют энергию машин, фабрик, самолетов. Жаль только, что о зубах они не заботятся.
Возвращение в Севилью
Мой поход пешком через всю Испанию подошел к концу. Распрощавшись с французом, я села на автобус до Севильи. За один день и одну ночь я проехала ровно столько, сколько прошла за месяц. По приезде в Севилью я подошла к женщине на остановке, чтобы спросить, где находится железнодорожный вокзал. Она сказала: «О, это очень далеко. Вам нужно сесть на автобус. Пешком даже не думайте идти. Это долго. Минут сорок». Я поблагодарила ее, а сама посмеялась внутренне. Я только что вернулась в город после того, как прошла тысячу километров пешком. Для меня понятия «далеко» и «долго» стали сильно размытыми.
Я дошла пешком до железнодорожного вокзала и села в первый поезд, который привез меня к подруге, побрившей меня перед началом похода. Я крепко ее обняла, показала свой отросший ежик, приняла ванну в ее чистом доме и легла спать на мягкой кровати. Утром я проснулась совершенно больной. Тело требовало обновления и покоя. Оно было деревянным от рюкзака и пройденных километров. Я думала, что больше никогда не смогу подпрыгнуть вверх с разбега, сделать колесо, встать на мостик и сесть на шпагат. Мне казалось, что огрубевшие ступни никогда не станут прежними. Мне не верилось, что это я, шмыгающая носом и ослабшая от температуры, еще три дня назад в разваливающихся ботинках шагала по снегу и ледяным речкам, купалась в океане, встречала и провожала солнце, уставала, натирала мозоли, ночевала на улице.
Три дня я не вставала с кровати и размышляла о том, что дал мне этот долгий путь. Я смотрела на карту, которую нашла во второй день пути. Ту самую, с изображением мужчины, у которого из сердца уползали змеи. Во время пути я тоже вытаскивала из своего сердца змей осуждения, страха и непринятия того, что меня окружает. Самые большие удавы и анаконды, длинные, как веревки, мерзкие, как ленточные черви, уползали из моего сердца вместе с болью в душе и теле. После их ухода даже дышать становилось легче.
Я соприкоснулась со своим духом, побрившись. На время я лишилась пола, социального статуса и всех своих ролей в обществе. Я была человеком, одетым в джинсы и безразмерную ветровку. Просто человеком. И это хорошо.
Я поняла, что в ближайшее время мне не хочется жить в городе. Раньше большой город ассоциировался у меня с большими возможностями: учеба, работа, интересные люди, искусство. Во время путешествия я стала видеть в городах суету, людей, которые отгораживаются от мира наушниками и экранами телефонов. Я стала слышать шум машин, который никогда не замолкал. Деревня мне стала милее. Раньше мегаполис мне нравился бесконечным безликим потоком людей, дребезжащим метро, кофе на вынос, театрами и кино. А теперь мне стали милее спектакли облаков и закулисье лесов, где главная героиня – весна, а дожди дважды выходят на поклон под аплодисменты раскрывающихся зонтов. Когда цветы можно подарить в антракте, не срывая их с полей. Когда режиссер – это знакомый пастух, выгоняющий стадо овец на новое пастбище, а ветер дирижирует звоном колокольчиков, привязанных к мохнатым шеям барашков. Мне полюбились виноградники, которые стали декорациями ко второму эпизоду моего похода. Пересвисты птиц стали самой часто прослушиваемой радиостанцией. Человеку не создать того, что создала природа. Природе не создать того, что создал человек. И это хорошо.
Я познакомилась с людьми, которые настолько по-разному распоряжаются жизнью, доставшейся им в дар. И это хорошо.
Я прочувствовала, как сформулированная цель упрощает и структурирует жизнь. Были дни, когда город Сантьяго-де-Компостела буквально поднимал меня с кровати и тянул к себе невидимыми веревками. Не нужно было заботиться о смысле жизни и бороться с тщетностью бытия. Нужно было просто идти. Когда было особенно лениво и тяжело, я вспоминала слова одной путешественницы, с которой мы познакомились в походе: «Надо идти, путь сам себя не пройдет». И это хорошо.
Передумав все эти мысли за три дня, я решила, что мне хватит болеть, и встала с постели. Коммуна, затерянная в испанских горах недалеко от Севильи, ждала меня в гости.