— Тогда зачем вы им мешаете?
— Дело в том, что иногда они ведут себя совершенно непонятно, сеньор Уильям Уайт. Поверьте, мне совсем не улыбается действовать в качестве агента гестапо.
Гельмут Монсен заговорил, перебивая Шнойбера, стекла его очков угрожающе поблескивали. Дон Гильермо вздохнул, помедлил, собираясь с мыслями, из окна виднелся монастырский двор, какое печальное зрелище! он больше походил на огород с буйно разросшимися листьями салата и репы.
— Вы засели здесь в горах Кабреры и знать ничего не знаете о том, какие трудности переживает Третий Рейх.
— Ошибаетесь, я об этом знаю.
— Нет, не ошибаюсь, у нас очень плохо с финансами, и я сам, как могу, должен решать эту проблему, извлекая деньги абсолютно из всего.
— И для этого вы должны действовать подобными методами?
— Другого выхода у меня нет.
— Но это ведь еще и опасно?
— А что сегодня не опасно?
— Ну хорошо, поступайте по своему усмотрению. Мы не будем вам больше мешать.
— Верю вашему слову.
— Что отнюдь не означает…
— Пожалуйста, не надо, я знаю, чем рискую.
Разговор закончился, и Англичанину не терпелось как можно скорее отделаться от своих собеседников, ступая по краю могильных плит, под которыми покоился прах карраседских аббатов, он прошел в библиотеку, великолепные тома старинных и не очень старинных книг громоздились на полках, валялись на полу, бессловесные жертвы местных мальчишек, вырванные пергаментные страницы они приспособили для игры в телефон — накрывали ими жестяные банки, соединенные между собой бечевкой, получалось что-то вроде телефонного аппарата, во всяком случае резонанс был отличный.
— Эти люди совершенно ничего не понимают и не умеют хранить свои культурные богатства.
— Хорошо еще, что они не устроили в церковном замке футбольного поля, как того хотел кое-кто из местных деятелей.
— Кстати, если вам нужна помощь, мы можем поговорить с губернатором, доном Карлосом Ариасом Наварро.
— Благодарю, предоставьте это делю мне, я сам поговорю с кем надо.
— Я вижу, вы человек щепетильный.
Мистер Уайт предпочел переменить тему:
— Не хотите ли взять на память какую-нибудь книгу? Вот ту, например, «Controversum foresinum»[29], автор Франчисчи Нигри Чириаичи, Мантуя, апрель 1638 года. Посмотрите, какие здесь великолепные иллюстрации!
— По-моему, мы совершили бы кощунство.
— А так ее мыши сгрызут.
Бум для наглядности вонзил зубы в толстенный фолиант.
— Да, книга, конечно, отличная, я ее, пожалуй, возьму.
— Будет лучше, если вы выйдете первыми, чтобы нас не видели вместе.
Антонио Моурело затем рассказывал в таверне об их встрече в монастыре, плел что-то насчет мирного договора и заговора в верхах, но поскольку все считали его дурачком, ему не очень-то поверили.
— Ну и еще что там делали немцы, Галоши?
— Они сперли книгу.
— А Англичанин?
— Он-то ничего не взял, он мужик серьезный.
23
От визга свиньи с непривычки мороз по коже подирает, она начинает визжать еще до того, как в нее вонзают железное острие, ей непонятно, почему накануне ее целый день морили голодом, а утром четыре крепких парня схватили и связали за ноги, свинья визжит, чуя свой смертный час, человек же встречает смерть со сжатыми губами, к счастью для свиньи, она не может осмыслить своего конца, животные расстаются с жизнью, не понимая, что происходит, но при этом испускают страшные вопли, в то время как люди, вернее некоторые из них, зная, что умирают, предпочитают хранить молчание, визг свиньи, когда ее опрокидывают над корытом, пронзителен как сирена, и в тот же миг мясник Вилья ловким ударом ножа перерезает ей горло.
— Вот и вся недолга!
Горячая струя свежей крови бьет фонтаном, и Нисе, отскочив в сторону, подставляет деревянную бадью, где уже лежит нарезанный кольцами лук, затем она встряхивает ее, чтобы кровь не свернулась, нет ничего лучше свежей крови для приготовления пышных блинчиков, ох и хороши на десерт, так и тают во рту, нечто похожее на crêpes, которые делают со свиной кровью в местечке Гран Марнье.
— Любуешься на дело рук своих, палач?
— Ур-ра! Сегодня у нас пир на весь мир!
— Ну-ка, Вилья, спой!
Во дворе царит праздничное оживление, свежие свиные потроха еще дымятся и пахнут одуряюще, пробуждая низменные инстинкты, Вилья напевает похабные куплеты, остальные мужчины ему подпевают.
— Лучше бы язык попридержали, не забывайте, что здесь дамы находятся!
— Ежели вы про меня, то можете не беспокоиться, сеньор священник, я вам приготовлю такой ботильо, пальчики оближете, где вы еще такую вкуснятину отведаете!
Ботильо — особый вид колбасы, делают его только в Бьерсо, толстая кишка набивается мясом с косточками, приправленным острым перцем, и коптится в течение нескольких месяцев, подают ботильо с нежными, как салат, листьями репы или отварным картофелем.
— Да, еще про кровяную колбасу не забудьте!
Падре Ансельмо, священник церкви Пресвятой девы в Ангустиасе, приподнял сутану, как бы не испачкать ее кровью, и процитировал на память:
— Вот скот, который вам можно есть: волы, овцы, козы, олень, и серна, и буйвол, и лань, и зубр, и камелонард, всякий скот, у которого раздвоены копыта и на обоих копытах глубокий разрез, и который скот жует жвачку, тот ешьте. Только сих не ешьте из жующих жвачку и имеющих раздвоенные копыта с глубоким разрезом: верблюда, зайца и тушканчика, потому что хотя они жуют жвачку, но копыта у них не раздвоены, нечисты они для вас; и свиньи, потому что копыта у нее раздвоены, но не жует жвачки, нечиста она для вас, не ешьте мяса их и к трупам их не прикасайтесь…
— Да ладно, падре, ваш закон для сарацинов написан и прочих мавров, а мы их отсюда давно изгнали.
— Так сказано в Библии, Второзаконие, глава 14, стих с 4 по 8.
Однако ветеринар Исидоро Папалагинда не сдавался:
— Библию надо по-научному толковать, там скорее всего имелся в виду дикий кабан, а кому его мясо может прийтись по душе?
— Я лишь напомнил то, что сказано в Библии, наука меня не интересует, не хочу гореть в аду.
— А вы, дон Анхель, что скажете? вы ведь ученый человек.
— Не желаю портить себе праздник. У меня здесь сегодня собрались родственники и друзья, и нам совершенно безразлично, что там говорится в Библии!
Аптекарь был на верху блаженства, он пригласил на обед, как в добрые старые времена, самых близких, родственников и приятелей, а они у него были повсюду, от Вильяфранки до Килоса, всех позвал, кроме Энедины Колдуньи, которую нашли мертвой в ее бамбуковом креслице накануне праздника Святого Роке, все произошло точно так, как она сама себе наворожила.
— Я вовсе не хотел омрачать вам такой праздник, дон Анхель.
— Дон Ансельмо, у нас в церкви, в Ангустиасе, на барельефе двери изображен Младенец Иисус, играющий в карты со Святым Антонием, у него еще «червы» в руках.
— Вы совершенно правы, но с чего вы вдруг об этом вспомнили?
— Раз уж зашла речь о толковании, то ведь игра в карты запрещена, а тут сам Младенец Иисус играет, выходит, в Какабелосе это не считается грехом, а значит, и свинину есть не запрещено.
— Ну если говорить о Какабелосе, то о морали здесь и понятия не имеют.
— Это точно.
— Вы у меня просто камень с души снимаете, я ведь страсть как люблю свиную колбасу.
— Ну и сукин сын наш священник! — встрял в разговор Папалагинда. — Главное, нельзя кастрировать борова раньше времени, тогда он быстрее вырастет и не будет таким жирным.
— Точь-в-точь как наш брат мужик.
Гостей стали приглашать к столу. Ветеринар, решив завершить шутку, глубокомысленно изрек:
— Для Бьерсо лучшая порода — йоркширская.
— Думаю, у нашего борова там черт-те чего намешано, но мясо будет отличное, вот увидите.
После десерта, за кофе, рюмочкой и сигарой потянулись бесконечные разговоры, с удовольствием, но беззлобно перемывали косточки отсутствующим. Кофе было сварено с цикорием, «очень вкусно, а главное, для сердца не вредно». Напитки подавали свои, местные, анис Бергидум, коньяк, его привез дон Овидио, таможенный чиновник, а также водку из Вальдеорраса, приготовляемую из кислого вина путем медленной перегонки, «неплохая штука».
— Галисийцы хоть и поносят вальдеорасскую водочку, но производство ее все же держат в своих руках, таких хитрых политиков поискать надо!
— Ради бога, не надо о политиках!
— Кстати, по радио сообщили, что союзники начали серьезное наступление на Севере Европы.
Сигареты тоже местного производства, «Ла Корунья», вполне приличные, вот только лучше бы их закручивали в бамбуковую бумагу, чтобы на губах не махрились.
— Мы пошли на кухню.
Первой встает Ангустиас, за ней и остальные женщины, послеобеденная беседа сугубо мужское дело, при дамах они не поговорят в свое удовольствие. Аусенсио пристально посмотрел на самую юную из женщин.
— Ты помнишь, где мы встречаемся?
— Не беспокойся.
В воздухе плотно повис дым от сигар.
— Вы что, действительно ничего не слыхали о наступлении союзников?
— Ну, Америку никто не удержит, она-то закончит войну до лета, если не раньше.
— Немцы не сегодня завтра сварганят ракету с дистанционным управлением, эта будет бить наверняка, если только у них дело выгорит, тогда союзничкам крышка, посмотрим, кто будет смеяться последним!
— А пока суд да дело, американцы на своих летающих крепостях колошматят немцев почем зря.
— Да оставьте вы свою политику, Овидио, ради бога, не портите нам беседу!
В разговор вмешался Хелон:
— А то вы свой нос в политику не совали!
— По-моему, ты слегка под парами, сынок, не знаешь, чего мелешь, политикой занимаются щелкоперы и кретины.
— Говорят даже, что вы покупали голоса для Хиля Роблеса.
Дон Анхель сделал вид, что не замечает нахального выпада сына, и продолжал разглагольствовать вслух, еще одна из его слабостей, он даже не считал нужным ее скрывать.