ую форму.
— Тебе бы переодеться не мешало.
— Можешь мне толково объяснить, что происходит? Я ничего не понимаю.
— Нам надо спешить, я тебе по дороге все расскажу.
— Что-нибудь с Аусенсио?
— Да нет, с ним все в порядке. Не спрашивай ни о чем и делай вид, что плачешь, наверняка за нами подглядывают через глазок.
Кармен получила кое-какие деньги, чтобы они могли вместе пообедать в Асторге, а затем взять такси до Понферрады, сумма вполне приличная, однако им лучше не ходить в отель «Модерно», он слишком на виду, да и дороговат, но дорого она решила, лучше поесть в пансионе «Амбосмундос», через окно столовой видно было, что публика там пестрая, в основном простая, какая-то женщина в трауре, с опущенной на лицо вуалью, и ее муж с черной ленточкой на лацкане окончательно убедили ее в том, что зайти надо именно сюда, здесь она будет чувствовать себя как дома.
— Ну расскажи же, я прямо умираю от нетерпения.
— Садись и жди.
Они сели за столик, и официант в рубашке, без пиджака молча поставил перед ними хлеб и кувшин с водой, затем подал листок с меню, края его были заляпаны жирными, а местами и вовсе подозрительными пятнами.
— Что все же происходит? Говори, наконец!
— Сначала давай закажем еду.
— Мне и есть-то неохота.
— Аусенсио хочет тебя видеть, что-то очень важное, не знаю, что именно, меня совершенно не удивит, если он попросит тебя бежать с ним.
— Ты что, серьезно?
— Осторожно, этот тип идет!
— Попроси что-нибудь, ну хоть закуску какую.
Подошел официант, важный и учтивый.
— У нас есть только суп с лапшой.
— Тогда два супа. А на второе отбивные и…
— Есть только рубленые котлеты.
— Из мяса?
— Из мяса и опилок, ну из чего могут быть котлеты?
Ольвидо к еде не притронулась.
— Напрасно не ешь, супец мировой, от него силы будут.
— Не могу даже смотреть на еду, комок в горле застрял, ты уверена, что он хочет, чтобы мы с ним сбежали?
— У меня на такое дело нюх, есть вещи, которые от меня но укроются.
— Но если маме так плохо…
— Не будь дурочкой, детка, твоя мать в полном порядке, она выглядит как огурчик.
— Может, и как огурчик, но если я сбегу из дому, это ее убьет.
— Знаешь что, Ольвидита, думай лучше о себе, у нее своя жизнь, у тебя своя.
— Нет, я не могу. Родители никогда мне такого не простят.
— Ну хорошо, может, речь вовсе о другом идет, но если я угадала, то на твоем месте я бы подумала, счастье стучится в дверь только один раз, у него четыре ноги, и если ты не откроешь, когда оно просится войти, то потом его уже не поймаешь, оно бегает быстро.
Кармен заглянула в глаза девушки, чтобы увидеть в них себя, и она была такая же красивая и юная давным-давно, когда согласилась выйти замуж, но не смогла сдержать своего слова, родители не разрешили, они вымещали на ней свои собственные неудачи, в общем, упустила она свое счастье, всего только раз оно ей и улыбнулось. Она решила не заказывать сладкого, чтобы сэкономить, и попросила кофе.
— Кофе нет.
— Вы что, опять шутите?
— Все претензии к вертикальным[33].
У официанта было весьма своеобразное чувство юмора, рядом со счетом на еду он положил отпечатанную на машинке потрепанную копию циркуляра. «Профсоюз работников гостиниц и смежных учреждений уведомляет, что следующие категории: трактиры, бары и кафетерии могут получить на текущие две недели сахар и мыло но талонам к промтоварным карточкам № 9 и 11 соответственно. Указанные заведения не будут отовариваться кофе в связи с тем, что в настоящее время оно отсутствует. Профсоюз категорически не согласен с подо, ной ситуацией. За Бога, Испанию и Национальную Профсоюзную Революцию! Председатель профсоюза провинции Леон».
— А что бы ты делала на моем месте?
— Ну, Ольвидита, это довольно трудно себе представить.
— Если он действительно меня попросит…
— Слушайся своего сердца и больше никого.
Именно так, следуй советам сердца, и если надо, переступи через всех и вся, я не стану тебе рассказывать своей горькой истории, мне пришлось покориться и остаться в деревне, конечно, он был никчемным мужичонкой, но у меня мог родиться ребенок, и кто знает, может, я бы хоть немного, да была бы счастлива, даже самого малого глотка радости мне бы хватило, чтобы не мучиться от жажды в этой пустыне, обступавшей меня, я осталась в деревне и в конце концов стала зарабатывать себе на жизнь, занимаясь любовью с деревенским дурачком, понимаешь, не с кем-нибудь, а с дурачком, потому что я ведь не прости-господи какая-то, а с дурачком получалось что-то вроде представления на ярмарке, и публика платила за это зрелище, а я подбирала монеты, которые нам бросали.
— Ладно, пошли отсюда.
— Значит, я теперь вроде как беглая.
— Пока еще нет.
— Ну, как только в школе все узнают…
— Разве что они вздумают написать донье Доситее, а так им и в голову такое не придет, у тебя достаточно времени, чтобы все обдумать.
— А может, Аусенсио позвал меня совсем но другому поводу?
— Все может быть, давай-ка приободрись немного, а то у тебя такой вид, словно ты в чем-то провинилась.
В поисках такси они дошли до Главной площади, и как раз напротив муниципалитета их остановила молоденькая цыганка с младенцем на руках, они решили, что цыганка просит милостыню.
— Покажите-ка свои руки, я вовсе не собираюсь гадать, не думайте, просто у вас они такие благородные, руки барышни и в то же время трудяги, по ним сразу видно, что вы меня не обманете, дайте мне что хотите за эти красивенькие картинки, которые я нашла, ничегошеньки не понимаю в бумажках…
Ольвидо с готовностью объяснила ей, что она ошибается.
— Да ведь это же деньги, каждая такая бумажка — пятьдесят песет.
Проходивший мимо господин, господином его мысленно назвала Кармен, так как он был при галстуке и в шляпе, остановился вопле них.
— А ну-ка, ты кого тут хочешь обдурить? Не вздумай бежать! Что ты у них стащила?
Цыганка в испуге бросилась наутек.
— Посмотрите-ка на свои руки! У вас все на месте, кольцо, браслет или еще там чего?
Они помахали в воздухе руками, словно невинные голубки взлетели.
— Нет, вроде все цело.
— Извините, но, по-моему, ее надо догнать.
Кто бы мог подумать, что она воровка! хорошо, не перевелись еще на свете благородные люди.
— Ой, Карминья, а моя сумка у тебя?
— Сумка? Какая сумка, с вещами?
Ко украли, когда она нам зубы заговаривала.
Пока они слушали цыганку, кто-то, подойдя сзади, стащил клеенчатую сумку, которую она поставила на землю, чтобы показать цыганке руки.
— Вот стерва! Надо заявить в полицию!
— Да ты что! Они могут догадаться, что я удрала из школы.
Обе, чувствуя свою беспомощность, понуро смотрели, как из дверей муниципалитета выходят служащие, фасад здания был великолепен, его опоясывал длинный балкон, а на самом верху красовался герб города и над ним часы, чертовы марагаты, чтоб им пусто было! она находила утешение в том, что мысленно кляла их, свиньи, торгаши, ворюги, ноги моей здесь больше не будет, слегка успокоившись, они наняли такси, предварительно объяснив шоферу свое положение, их тут обобрали как липку, настроение было испорчено, они даже не обратили внимания на сказочной красоты башни епископского дворца, творения великого Гауди[34].
— Ну и разиня же я!
— Не грызи себя, Карминья, это я прошляпила сумку, вообще-то ей грош цена, меня больше волнует, что же со мной дальше будет.
Ольвидо не удавалось ни на чем сосредоточиться, в голове у нее все перемешалось, она ничего не могла с собой поделать, как решит ее милый, так и будет, если он предложит ей бежать, то они отправятся в путешествие но морю вдвоем, как две вольных пташки, никаких обязательств перед родными, будут наслаждаться сказочными пейзажами, увидят небоскребы Нью-Йорка, пирамиды Мексики, роскошные пляжи Рио-де-Жанейро, пальмовые рощи на побережье Карибского моря, тропики с их экзотическими фруктами, звуками самбы и маракасов, как в цветном кино, они будут стоять, взявшись за руки, на борту пакетбота. При условии, конечно, что у нее хватит смелости решиться на такое. Машина довезла их до указанного места в Понферраде, они должны были остановиться возле недавно открывшегося кинотеатра «Моран», точной копии мадридского «Капитоля», шел фильм «Одержимая дьяволом» с неподражаемой актрисой мексиканского кино Лупе Велис, очередь за билетами тянулась из-за угла.
— Не пугайся, детка!
Ольвидо вылезла из такси и увидела, что Аусеисио уже поджидает ее, оба с трудом удержались, чтобы не броситься друг другу в объятия у всех на глазах.
— Зачем ты меня позвал?
— Я люблю тебя, Ольвидо, потом все объясню, — и, обращаясь к Кармен — вы обе должны войти в дом, когда стемнеет, чтобы никто вас не видел.
— А ты? Разве ты не пойдешь с нами?
— У меня тут возникли кое-какие трудности, я должен найти дона Анхеля.
— Не задерживайся, а то я умру от нетерпения.
29
После того праздника, что устроил у себя крестный, я не видел ни его, ни кого другого из его семьи, поэтому звонок Хелона меня несколько удивил, наверняка какая-нибудь неприятность, он скорее удавится, чем порадует меня приятным известием.
— Надеюсь, ничего серьезного?
— Ты должен его найти, Хосе, он ушел из дому, и никто не знает, где он, похоже, что это серьезно, неделю назад у него был сердечный приступ, но он ни за что не желает лежать в постели, снова принялся играть в карты как одержимый.
— А почему бы тебе самому его не поискать, он ведь твой отец, а?
— Терпеть не могу картежников, ты лучше меня знаешь все злачные места.
— А если я откажусь?
— Но моему, ты ему тоже кое-чем обязан, или нет?
Этот гусь знал, что я не откажусь, он сказал мне, что кто-то видел, как дон Анхель садился в автобус на Понферраду, и повесил трубку. Не иначе как старик отправился в «Доллар», подумал я, пришлось поехать следом за ним, словно у меня других дел не было. Очутившись в праздничном водовороте бара, я вдруг понял, что впервые пришел сюда один. Фараонша исполняла свою коронную песенку: «Любовь потрясает, любовь ослепляет, не можем мы жить без любви», — она вполне могла адресовать ее мне. Я обратился к бармену, он тут знал всех и каждого.