— Я еще никому не продавался, даже за фамилию.
— Послушай…
— Мне вас отвести в постель или вы предпочитаете резаться в карты?
— Оставь меня здесь, сынок.
Я поднялся и вышел не простившись, оставив его сидеть за столиком, видеть его больше не желаю, для меня он словно умер, землистый цвет его лица не предвещал ничего хорошего, но со мной произошло самое худшее, что может случиться с человеком, и никто не придет меня утешить, пожалуй, так-то лучше, подумалось мне, я совершенно один, один как палка, зато генеалогическое дерево у меня — лучше не придумаешь, корни — сплошное дерьмо, а плодов вообще никогда не будет, идиот несчастный, прощай трогательная история о высокородной даме, которая из-за каких-то любовных неурядиц вынуждена была оставить свое чадо, завернутое в прелестное голубое одеяльце, у дверей аптеки, конечно, так все выглядело намного интересней, бедная Виторина, значит, ты моя мать, представляю, как ты настрадалась. Я облокотился о стойку.
— Мне рюмочку Бергидума, пожалуйста.
Словно загипнотизированный, я смотрел не отрываясь на красно-черные, цвета анархистского флага повязки Фараонши, ее роскошные бедра всегда были спасательным кругом для тех, кто, потерпев кораблекрушение в бурном море жизни, отчаянно пытается ухватиться за что-то надежное, она плавно движется по сцене, исполняя свой любимый номер, пустенькие куплетики, разжигающие ура-патриотизм слушателей, успех у нее всегда шумный.
Лучшего вина, чем в Бьерсо,
Не найдете вы нигде,
В нем потонут все печали,
Коль очутитесь в беде.
Возможно, я мог бы найти утешение в ее объятиях, меня поражало, с какой легкостью она читала в моей душе, как чутко угадывала настроение, может, но чистой случайности, а возможно, профессия у нее такая, как бы то ни было, но она никогда не ошибалась, ясно как божий день, свою песню она посвящала мне, я уже чувствовал себя потерпевшим кораблекрушение и мечтал как можно скорее ухватиться за нее. Она сошла в зал, сопровождаемая громкими аплодисментами и похотливыми взглядами, проходя мимо столиков, Фараон-ша раздавала направо и налево улыбки, кого-то бегло поцеловала, кого то погладила но лысине, она пристально посмотрела мне в глаза, отведя в сторону копну полос, от такой ничего не скроешь.
— Какие любовные неудачи привели тебя в мои объятия?
— Хочу, чтобы ты меня утешила, Фараонша.
— Не очень-то ты выбрал для этого удачный денек, мне сегодня стукнуло тридцать, и я сама ищу сук, на котором повеситься.
— Вот и отпразднуем вместе наши горести.
— Я с ума но тебе сходила, почему ты так долго не появлялся?
Она умела найти нужные слова, чтобы доставить удовольствие клиенту, ни на что большее я и не рассчитывал, я походил на того обреченного, который, прежде чем пойти ко дну, хочет, чтобы исполнилось хоть одно его желание, история с вольфрамом наверняка закончится для меня полной удачей, с Фараоншей я пересилю, и вообще мне во всем будет сопутствовать успех, но зачем мне это нужно? а низачем или затем, чтобы, опускаясь на дно, помнить, что я забыл Ольвидо и убил своего отца.
— Тебе хорошо, милый?
Фараонша любила все обставить со вкусом, кровать с деревянным ажурным изголовьем была широкой и удобной, красное шелковое одеяло того же тона, что и ее нижнее белье, прелестное биде из майолики, кактус с экзотическими цветами и огромный зеркальный шкаф, все внушало почтение к самому себе, и как апофеоз на ночном столике — серебряное ведерко с бутылкой шампанского, не какой-то там сидр «Эль Гайтеро», а настоящее французское шампанское, чья-то вдова, перевела она мне, Veuve de Cliqiot[35].
— Ну и роскошь у тебя здесь, сеньорита Села.
— Как раз то, чего ты заслуживаешь, во всяком случае, тебе ни за что платить не надо.
— Ну-ка ложись в постель, но-моему, я прямо сгораю от любви.
У нее было нежное податливое тело, аж дух захватывало, она пошла ко мне легко и радостно, и мне было с ней необыкновенно хорошо, прелестная женщина, с трудом верится, что она могла спать со всеми этими неотесанными мужланами в галстуках, они еще позволяли себе потом говорить о ней мерзости, а ведь каждого из них она хоть на миг, но делала счастливым, благодаря ей они могли немного забыться и не думать о своей никчемной пустой жизни, она была для них настоящим бальзамом, для многих то были лучшие минуты, я в своем одиночестве — ведь меня не зря прозвали Аусенсио, Отсутствующий, — судорожно цеплялся за нее, как утопающий за соломинку, ища утешения, когда занимаешься любовью, лучше узнаешь другого человека, познаешь себя, перестаешь думать о том, что гвоздем сидит в голове, забыть Ольвидо, убить моего отца, сеньорита Села Тринкадо ласково врачевала мои раны, «ну пожалуйста, не думай ни о чем, наслаждайся минутой», очень может быть, что мне повезет и меня убьют в ночь вольфрама, это, пожалуй, было бы неплохим выходом.
— Господи, ну чего им надо!
Слабый стук в дверь спальни отозвался у меня внутри пушечным залпом, она выскользнула из моих объятий, пришлось открывать, работа есть работа, я смотрел на ее обнаженное тело, она стояла ко мне спиной и разговаривала с кем-то через полуоткрытую дверь, в этот момент она как никогда походила на фараоншу.
— …когда Лоли принесла ему еще один двойной коньяк, он ущипнул ее за грудь, тут его кондрашка и хватила.
— Да у него, верно, просто сердце зашлось, у некоторых такое бывает, когда очень распалятся, уложите его поскорее в постель и вызовите врача.
— Ничего не зашлось, крышка ему, помер.
Фараонша повернулась и пристально посмотрела мне в лицо.
— Дон Анхель умер, он тебе никто?
— Никто.
Внутри у меня стало пусто, к не убивал своего отца, я не мог его убить, так же как не в силах забыть Ольвидо.
— А я думала…
— Позаботься обо всех формальностях и о том, чтобы перевезти тело в Какабелос, расходы я беру на себя.
30
Говорят, что в природе существуют особые зоны с повышенным магнетизмом, который но таинственным законам возрастает накануне каких-то важных событий, похоже, что именно таким местом была сейчас Бимбрейра. Как люди, так и животные начинали вести себя весьма странно, куры страдали запором, у кошек прерывалась течка, собаки лаяли на всех подряд, а кабаны опустошали картофельные ноля вовсе не потому, что были голодны. Кто-то из местных возвестил, нарушив молчание: «Не иначе как погода меняется», хотя понимал, что происходит что-то другое.
В Кадафреснасе Приска пребывала в мерзком настроении, ее бесило вынужденное воздержание, и она во всем винила Ховино, он отсутствовал уже несколько ночей, и кровать казалась непривычно широкой для оставшейся троицы, Селией вдруг овладела стыдливость, и она стала вести себя как целомудренная девица, Элой считал, что в его бессоннице виноваты обе женщины. В баре люди ссорились из-за пустяков, в довершение всего появился дон Пако Гонсалес с геологом из Леона, вид у него был непривычно мрачным, куда девалась обычная шутливость, он был балагур и весельчак, людям это нравилось, «две порции коньяка, да поживее». Ему распечатали бутылку Терри.
— Что же это будет, сеньор Франсиско?
— Не знаю, похоже, кое-кто готовится начать бомбардировки.
— Может, так надо?
— Может быть, но лучше бы бог не допустил такого.
Судя но всему, они говорили о разных вещах.
В Золотой долине Мануэль Кастиньейра, Горемыка, до изнеможения бродил по скалам, он хотел вымотать себя физически, только бы не думать о том, что лишало его сна, он чувствовал, приближается его час, и эта мысль вселяла в него ужас, его брат умер естественной смертью, когда тебе пускают нулю в лоб, то само собой, что ты должен умереть, незадолго до этого брат сделал ему подарок, на сей раз живыми они меня не возьмут, новых ударов палкой мне не вынести, он покрепче сжал пистолет.
— А ну, прочь с дороги, сволочь, или я тебя пристрелю!
Четвероногое, с которым он столкнулся, оказалось волчицей, видать, она только что ощенилась, волчица посмотрела на него презрительно и вместе с тем безразлично, повернулась, не обращая внимания на угрозу Горемыки, и с достоинством пошла восвояси, ее обвислые соски почти касались земли.
— Надеюсь, в следующую встречу мне наконец повезет.
В Оэнсии завсегдатаи бара дона Сандалио обсуждали тревожную обстановку, все им было не то и не так, сигары казались безвкусными, вино кислым, даже за карты садиться не хотелось.
— Это все электричество, воздух прямо насыщен им.
— А что предсказывает твоя метеостанция?
— Что пойдет дождь.
Речь шла о гигрометре, изображавшем фигурку монаха, тонкой стрелкой он водил по шкале погоды, чуткий механизм прибора представлял собой туго натянутую кошачью кишку.
— Точность у него, я вам скажу, как у флюгера, если кишка вибрирует, значит, дует ветер, а если увлажняется, стало быть, идет дождь.
— Я заплатил за эту штуку пятнадцать песет.
— Надо что-то делать…
— И побыстрее, Карин, тот, что из Килоса, куда-то запропастился, и мне это совсем не по душе, по-моему, гут что-то замышляется.
Пепин, Галисиец, купил двухствольный «сараскет» у Тибура и рвался поскорее его обновить.
— Пусть только мне попадется этот прохиндей с его колдовскими штучками, я ему всажу пулю в башку!
— Но только, если произойдет то, чего я боюсь, дружище.
В Какабелосе, в казино, принадлежащем Макурро, Холоп, наследник дона Анхеля, пытался залить тоску мальвазией урожая сорокового года, конечно, как старший сын, он был главным, но не единственным наследником и стоял перед выбором: или попытаться за любые деньги продать аптеку, или пойти учиться в университет и получить диплом, это в его-то годы! Он сказал об этом сидевшему рядом жандарму.
— …не могу я, прямо дышать нечем, а все из-за проклятых магнитных волн!
— А по-моему, это от спиртного, от тебя так и разит…