— Много ты понимаешь, лучше пей со мной, наша жизнь — сплошное дерьмо.
Хасинто старался убедить его не пить столько, к Сернандесам он относился с большим почтением, отец Хелона однажды избавил его от солитера, способ был на редкость простым, сначала надо принять слабительное, а потом облегчиться прямо в таз с теплой водой, паразит но может вынести отравленную среду кишечника и вылезает наружу, погружаясь с головой, а это самое главное, в жидкость с приятной для него температурой, бедный аптекарь, видел бы он сейчас своего сыночка!
— Скажи, какого черта ты так налакался, зачем тебе это?
— Ну, по двум причинам, во-первых, потому что мне нравится, во-вторых, плевать мне на все, а в-третьих, я тебе объясняю, а ты не желаешь слушать.
Хасинто вынужден был капитулировать, мундир не позволял ему пьянствовать с другими, «прощай! ни пуха, ни пера!», уж ему-то никакое наследство не грозит, равно, впрочем, как и долги, он бы с радостью расстался со своей формой, если бы смог найти себе другое занятие.
Ольвидо казалось, что электрические заряды пронзили ей желудок, с ней тоже происходило что-то странное, крадучись, она пробралась в дом, чтобы никто ее не заметил, погладила пойнтера, затем с удовольствием стала рассматривать книги, картины, рояль, фотографию Мод, ей очень хотелось открыть дверь в комнату, где было радио, заглядывать туда запрещалось, а когда пришел сеньор Уайт, как бы продолжая игру в прятки, она укрылась на чердаке в каморке, куда ее поместили тайком от хозяина, Англичанин не должен знать, по крайней мере сейчас, о том, что она здесь живет, тут было царство Кармен Дешевки, она хранила здесь фрукты и колбасы, вешала сушить белье, если Ольвидо будет поменьше ходить, ведь даже легкий скрип половиц может ее выдать, то все будет в порядке.
Она изнывала от скуки в тесной клетушке, ожидая Аусенсио, сквозь круглое, как иллюминатор, чердачное окошко девушка видела, как величаво проплывают облака над ухоженной землей, прямо перед окном росло два роскошных персиковых дерева, в ее душе любовь боролась с нерешительностью, если бы она могла рассуждать так уверенно, как Кармен! если он тебе предложит, девочка, беги с ним, единственное, ради чего стоит жить, это любовь, как бы ей хотелось, не колеблясь, принять решение! когда же он, наконец, придет? услышав его голос, она вдруг растерялась:
— Ты здесь?
Аусенсио открыл дверь каморки, и они оба забыли обо всем, нахлынувшее чувство сметало все внутренние преграды, плод строгого воспитания, так ураган опрокидывает соломенные хижины, ведь легкие строения обычно не имеют прочного фундамента, Ольвидо бросилась в его объятия, они больно стукнулись лбами и, потеряв равновесие, упали на турецкую кушетку, зашатавшуюся под тяжестью их тел.
— Любимый, жизнь моя!
— Мое сокровище!
Она задохнулась в поцелуе, затем Ольвидо пришла в себя и непроизвольным жестом натянула на колени юбку, ей не терпелось поскорее узнать, почему ее так неожиданно похитили.
— Постарайся держать себя в руках, Ольвидо, я должен тебе кое-что сказать.
— Держать себя в руках? Любовь дикий цветок, а не садовое растение.
— А иногда просто сорняк…
— Который всегда растет на краю пропасти.
Девушка весело щебетала, молодой человек выглядел озабоченным. Я похож на растерянного детеныша, еще не покинувшего утробу матери, так река не ведает, что она уже не родник, из которого берет свое начало. Любовь овладевает всем моим существом, и я медленно без остатка растворяюсь в ней.
— Ничего себе пропасть! Разве мы не имеем права совершать ошибки, рисковать, стремиться жить по своему разумению?
Руки их переплелись, и Ольвидо поразило, какие они ледяные у ее друга, казалось, он вот-вот лишится сознания.
— Что с тобой? Тебе нехорошо?
— Да уж чего хорошего, все ужасно.
— Не пугай меня.
— Твой отец скончался.
— Нет!
Ольвидо спрятала голову у него на груди, совсем как в сентиментальном романс, неподдельное чувство иногда отдает мелодрамой.
— Боже, какой ужас!
Только много позже она поймет, что вначале в ней заговорил эгоизм, а пока к горю потери примешивались мысли о хлопотах, связанных с похоронами, о том, что если узнают о ее бегстве из интерната, то все их планы пойдут прахом, похоже, они попали в собственную ловушку.
— Как же нам теперь быть?
— Мне надо уходить в горы, настало время действовать.
— Я боюсь, не ходи, нам это ни к чему.
Она заглянула ему в глаза и поняла, что не сможет его разубедить, в его взгляде читалась упорная решимость и непреклонная воля.
— Недаром говорят, если хочешь разбогатеть, отправляйся в горы, только без тебя, Ольвидо, не нужны мне никакие богатства.
— Почему ты так говоришь? Я готова на все.
— Тебе придется перешагнуть через все это и даже больше.
— С тобой…
— Послушай, Ольвидо, поклянись, что не скажешь никому, а своей матери и подавно, то, что сейчас услышишь.
— Клянусь.
— Оказалось, что дон Анхель и мой отец тоже.
— Да ты что! Нет, это невозможно.
Комната завертелась волчком, казалось, что ковер прилип к потолку, а шнур от лампы свешивается с пола, все качалось перед ее глазами, голова закружилась, и стало тошнить, Ольвидо почувствовала, что ее сейчас вырвет, она буквально лишилась дара речи.
— Очнись, пожалуйста, что с тобой?
Он похлопал ее но щекам, и девушка пришла в себя.
— Это неправда, я не хочу ничего слышать, скажи, что ты все выдумал.
— Если бы!
— Такого быть не может, потому что если это правда, то, значит, мы с тобой брат и сестра, а стало быть, не можем любить друг друга, как любим мы.
— Ты мне сводная сестра.
— Ничего подобного, мы жених и невеста и поженимся, если ты захочешь.
— Захочу ли я? Да я только об этом и мечтаю, кузены могут пожениться со специального разрешения Папы, а сводные брат и сестра…
Ольвидо совсем оправилась и медленно возвращалась к действительности, словно из небытия, препятствие было непреодолимым.
— Ты понимаешь, что произошло? Какой ужас! Мы не можем пожениться, иначе бы мы совершили самый страшный грех на свете.
— Но если мы никому ничего не скажем…
— Все равно, это будет грех, даже еще более тяжкий.
— Но я люблю тебя, Ольвидо, пусть ты мне и сестра, я любил бы тебя, даже если бы ты была моей матерью.
— Ну что ты несешь? Не богохульствуй, мне страшно!
— Я говорю правду.
— Мне страшно, но все равно я тоже люблю тебя и хочу быть с тобой, ты моя жизнь.
— Выходит, когда человек хочет жить своей жизнью, то он нарушает закон, как если бы он совершил предательство.
— Мы могли бы жить вместе, как брат и сестра.
— Только этого нам не хватает!
— Что же теперь с нами будет?
Вопрос кружился в голове словно фальшивый снег внутри стеклянного кубика пресс-папье, уже никогда не будет ничего, о чем они мечтали, а ей только и остается, что часами созерцать через круглое окошечко, как медленно ползут но небу тучи, даже с практичной Кармен не посоветуешься, Ольвидо заранее знала, что та ей будет говорить, поверь мне, детка, лучше синица в руках, чем журавль в небесах, беги с ним отсюда, теперь ей все равно, так и так гореть в аду, потому что разве это не пытка жить без его объятий, его ласк, не иметь возможности уткнуться лицом ему в грудь, как она сделала перед тем, как услышала страшную весть, Ольвидо знала, что никогда не сможет вырвать его из сердца, препятствия только еще больше разжигали пожиравший ее огонь, неутолимую жажду любви, ее крылатый лев на минуточку заглянул в окно, улыбнулся, увидев их вместе, их руки, переплетенные как ветви персиковых деревьев в саду, но, услышав слово «табу», они ведь брат и сестра, он широко взмахнул крыльями и рванулся ввысь, окутав их золотистым сиянием, все продолжалось одно мгновение, видение исчезло, нет, не может она взять на себя такой грех, даже добрый дон Десидерио не смог бы дать ей прощения, само се существование теряло всякий смысл, уж лучше умереть, да, смерть, пожалуй, была бы самым хорошим выходом.
31
Мы торопливо и без передышки работали в самом чреве Каменной Кабы, работать — вот что мне сейчас нужно как воздух, активная работа сама но себе исключала возможность думать о чем-то постороннем, так и свихнуться недолго, если продолжать размышлять о возможных последствиях того, что я узнал — внезапной смерти отца и новых узах родства, отныне связывающих меня с Ольвидо, все мои планы рушились, только одно утешение и оставалось — вольфрам, поэтому я как одержимый яростно долбил каменную стену, сейчас здесь решалась моя судьба, или пан, или пропал, мне суждено выйти отсюда богачом или сложить голову, хотя что одно, что другое, если говорить честно, меня уже не волновало, но отступить я не могу, лучше всего не думать ни о чем, в пещере душно, от огромного напряжения с меня градом катился пот, но я страдал не столько от усталости, сколько от клаустрофобии, похожее чувство я испытал когда-то, сидя под лестницей в аптеке, возможно, к этому еще примешивалось смутное ощущение, что враг рыщет где-то совсем рядом, я привык работать на вольном воздухе, а еще бы лучше очутиться сейчас в открытом море, меня преследовала мысль, что здесь я погребен заживо, мы ведь находимся в настоящей шахте, я долбил сразу три жилы, и минерал откалывался вместе с кварцем, Вилья не очень себя утруждал тем, чтобы размельчать его, работенку мы себе, конечно, придумали зверскую, Ховино кайлил в самой сердцевине, отваливая глыбы черных камней, то был вольфрам, настоящий первосортный вольфрам, будь у нас компрессор и пневматические молотки, мы справились бы в два счета, у меня болела спина и прерывалось дыхание, но, несмотря на усталость, я готов был продолжать долбить хоть целую вечность до тех пор, пока не закончится наша операция но удалению опухоли, я весь сосредоточился на своей работе, ничего не видел и даже не слышал, как то стонали, то угрожающе рычали высверливаемые недра, время от времени на наши спины сыпались мелкие куски скальной породы, верный признак неминуемого обвала, когда он произойдет, мы не знали, у нас не было возможностей ставить крепления, кто не рискует, тот не выигрывает, я даже радовался, что ставлю свою жизнь на карту, вот и хорошо, не будет больше никаких проблем, мы подбадривали себя, прикладываясь к бурдюку, вино разбавлено га