Говорят, если бы нам удалось увидеть полноту истины, мы бы в любой день смогли наблюдать, как сотни тысяч духов покидают землю, подобно бесчисленным молниям, направленным ввысь. Говорят, что из космоса это выглядит как фейерверки в разгар празднования Дня независимости. На случай, если я начну забывать, что в день моей смерти умрут 250 000 людей, в июле умерли многие мои старые друзья и пациенты. Опадающие листья грудой лежали у корней великого древа.
Во время размышления об ушедших друзьях моей юности мой ум с испугом осознал, что «последний год жизни» был прожит больше, чем наполовину, что осталось времени меньше, чем прошло. И он начал выпрашивать дать ему больше времени. Он настаивал, что «последний год» начался лишь спустя шесть недель после Нового года, когда процесс пошёл полным ходом, и я начал писать о нём. Ум доказывал, что у него есть время на жизнь до следующего дня святого Валентина, и нет необходимости уходить до этого. Я предложил своему уму немного печенья и стакан тёплого молока, сказав, чтобы он расслабился и готовился умирать. Он немного поворчал, а затем громко расхохотался. Так я учился доверяться происходящему.
25Том
Я не видел Тома со времён Хейт-Эшбери.
В записке говорилось, что у него рак ротовой полости.
Он ответил на телефонный звонок, и мы тут же заговорили, как прежде.
Он сказал, что жена и дети «хорошо держатся»,
но также упорна была и опухоль. Он обладал лучшим из худшего.
Он сказал, что сделал всё возможное, чтобы вылечиться,
но исцеления не последовало. Он звучал немного растерянно, но,
как он выразился, «держал себя в руках».
Когда я предложил ему заняться совместной медитацией, он сказал,
что, правда, не хотел бы расширять сейчас границы своего мира,
что в его руках едва умещалась та реальность, с которой он взаимодействовал.
Он купил микроавтобус Volkswagen 1967 года, чтобы отправиться в последнее паломничество – обратно к дому детства на Восточном побережье, и уже наполовину отпустил всё, что у него имелось, сказав, что не так уж много всего накопилось, ведь он всегда был оптимистом.
Почти тридцать лет назад, стоя по колено в воде южного рукава реки Ил, я играл роль священника на его свадьбе.
Летописец его жизни,
Фотограф бунтов в Хейте, Вудстоке и Чикаго,
у которого почти не осталось времени.
Теперь они собирали вещи для путешествия.
«Когда тебе говорят, что жить осталось всего пару месяцев,
Кажется, будто нужно безумно много всего сделать.
Но как только я приведу в порядок свой карбюратор,
Я отправлюсь в поездку к неизведанным далям».
26Кто умирает?
Мы проживаем жизнь, делая вид, что мы реальны. Из каждого охраняемого угла нам говорят, что мы должны быть «добропорядочными гражданами», достойными людьми. Мы чувствуем облегчение, замечая, что никого, по всей видимости, не заботит, что мы едва существуем, что мы – лишь одна-другая мысль, лишь какие-то чувства, проплывающие сквозь нас, останки выцветших воспоминаний, покалывания в кончиках пальцев, зачарованность противоречивыми желаниями и убеждениями. Мы смело продолжаем разыгрывать роль, изумляясь, что никто не разоблачает нашей уловки. Изображая личность, которая по нашим представлениям является «добропорядочной», мы просто не знаем, что думать, и хватаемся за намёки других участников действа. Все другие люди кажутся нам гораздо более реальными, чем мы сами, и из самого сердца нашей обусловленности, полной противоречий, мы задаёмся вопросом: сможет ли этот спутанный клубок предстать перед лицом смерти, а уж тем более – иного мира.
Мы боимся, что недостаточно реальны, чтобы умереть, и потому начинаем исследовать, что собой на самом деле представляет жизнь. Мы обращаем взор внутрь, подобно полному новичку, ничего не воспринимающему как данность и видящему всё словно впервые, мы вступаем в поток сознания, чтобы понять, кто ответственен за все эти мысли и кто за всем наблюдает.
Подобно идеальному учёному, обладающему «несведущим» умом, не имея никаких предубеждений, открытые любым возможностям, совершенно обнажённые перед истиной, мы исследуем всё происходящее. Одно из первых убеждений, с которым мы сталкиваемся, таково: мы воображаем, будто умрём, единственно по той причине, что мы уверены в своём рождении. Но мы не можем доверять информации из вторых рук! Нам нужно выяснить всё собственноручно. Были ли мы рождены? Или рождён был лишь сосуд, в котором временно пребывает наша вечность? Что на самом деле родилось? И кто умирает?
Когда мы вглядываемся в содержимое сознания, на основе которого определяем себя, то обнаруживаем, что всё здесь достаточно быстротечно. Любая когда-либо возникшая у нас мысль появляется, развивается и исчезает. Всё внутри сознания непрестанно умирает и вновь рождается. Одна мысль растворяется в другой. Одно чувство развивается в другое. Будто нет ничего постоянного, всё уже находится в процессе умирания. И находясь в самом сердце такого непостоянства, мы задаёмся вопросом, существует ли нечто достаточно «реальное», что пережило бы смерть.
Жизнь длится всего лишь миг. Затем наступает следующий миг и исчезает в потоке. Мы живём от мгновения к мгновению, никогда не зная, что произойдёт дальше. Но затем во всём этом нечто привлекает наше внимание. Мы понимаем, что каждое переживание нашей жизни было и остаётся преходящим, кроме одного. Что существует неизменная открытость, в которой пребывают все изменения. Как мы могли совершенно не заметить чего-то столь очевидного? Каждый миг мы сознавали, что сознаём: будь то позавчера, на уровне сердца или нутра, что бы при этом ни происходило, всегда остаётся нечто одно, неизменное. Остаётся непреходящее чувство самого бытия. Не бытия «тем» или «этим», но «таковость», в которой наше драгоценное «то» или «это» неизбежно исчезает. В сущности, это основополагающее чувство бытия присутствует настолько, насколько присутствуем мы сами, и не меняется от рождения до смерти. Это непрестанный гул бытия, звучащий в наших бренных клетках. Когда мы прямо обращаем взор на это чувство таковости, когда мы входим в него, когда мы спокойно в нём пребываем, то обнаруживаем, что оно бесконечно. Если мы спросим себя, можно ли обнаружить у этого чувства бытия начало или конец, родилось ли оно когда-то и способно ли умереть, мы сможем ответить только, что ранее нам сообщали неверные сведения о бессмертной природе нашей сущности, что «слух о нашей смерти был сильно преувеличен», как выразился бы Гекльберри Финн.
Не пытайтесь дать этому имя: так вы лишь положите начало священной войне. Поэтому некоторые зовут его Неименуемым. Это чистое внимание, существующее до начала движения сознания. Это пространство между мыслями. Это океан, в котором плывёт наш крошечный пузырёк. Это бесформенность, от которой зависит форма, то бессмертное, что снова и снова умирает – только чтобы бы доказать, что не умрёт никогда.
Нас научили, что для существования мы нуждаемся в нашем теле, но всё обстоит как раз наоборот. Когда наша истинная сущность покидает самость, которой мы себя считали, тело поникает и мгновенно начинает представлять собой проблему, от которой надо избавиться. Это основной принцип естественного сохранения, в процессе которого отбрасывается оболочка, а содержимое вновь пускается в оборот.
Всё, что может умереть, умрёт. То, что не способно умереть, не умрёт. Поймите, как можно извлечь для себя уроки из всех этих граней бытия и вместить целое в сердце, полное заботы и служения. То, что преходяще, привлекает сострадание. То, что вечно, даёт мудрость.
Что заставляет вас думать, что вы были рождены, и что заставляет вас думать, что вы умрёте? Внимательно наблюдайте за такими мыслями и отмечайте необъятность, в которой они разворачиваются.
Мы потеряли разум в поисках устойчивого центра, но его нет. Наш центр – это ширь пространства. Ничто не умирает, и не за что держаться.
27Изначальное лицо
Некоторые люди убеждены, что сердце человека останавливается, когда он умирает. Другие чувствуют, что его жизнь продолжается. Что заставляет нас вопрошать не только о том, что, или кто, умирает, но и о том, что бессмертно? Что происходит с тем, что наполняло жизнью тело? Откуда оно возникает и какова его дальнейшая судьба?
В ходе обучения в дзен-буддизме учитель иногда спрашивает: «Каким было твоё лицо до того, как ты родился?». Какова ваша изначальная природа? Что в вас никогда не рождалось и не умрёт? Этот вопрос часто застигает учеников врасплох. Они пытаются изо всех сил напрячь глаза, чтобы увидеть внутри какой-то образ. Они видят только растерянность, приобретённую ранее.
Наше изначальное лицо – это лишённое лица присутствие. Отражённое в зеркальных порождениях ума, это то, что переживает мысли и чувства. Это свет, которым зажигается сознание. Оно смотрит сквозь маску личности и даёт жизнь.
Обнаруживать своё изначальное лицо – значит, видеть то, что за маской. За пределами мышления, за пределами известного, за пределами непостоянства есть вечносущая безымянная таковость бытия: наша вневременность, бессмертие, энергетическая сущность. Всего один взгляд на наше изначальное лицо может быть столь же пугающим, сколь и освобождающим. Он расширяет нашу жизнь до вечности. Он трансформирует смерть.
Вы тысячу раз глядели в зеркало, чтобы увидеть то лицо, из которого смотрите на мир. Вы изучили и оценили это лицо, приобретённое благодаря рождению, со всех перспектив, доступных той личности, которая вам досталась вместе с ним. И всё же вы не можете увидеть большую часть себя: лик своей изначальной природы.
Многие рассказывают о «внетелесном опыте», в котором они парили над своей телесной обителью и наблюдали за событиями с лёгкостью и удивлением. Подобное иногда происходит с людьми, страдающими от серьёзных заболеваний, а особенно с теми, кто находится при смерти. Они убеждены, что в своём существовании не зависят от разрушающегося тела. Они замечают, что внутри их физического тела будто бы есть более тонкое тело, даже тело света, которое независимо от плотной внешней оболочки.