— В поле, где же еще! — ответил Махмуд.
— Слушай, у вас что, Базаров целый день провел?
— Было дело.
— Вот здорово! — воскликнул Бахрам.
— Это для кого как, — усмехнулся Махмуд.
— У меня задание — написать отчет. Материал нужен в номер. Расскажи о главном, остальное… дело техники… Я бы приехал к тебе, давно не виделись, да, сам понимаешь, времени в обрез.
Конечно, Махмуд понимал его, сам не раз попадал в цейтнот. Рассказал другу об основных моментах знакомства Базарова с совхозными делами, его советах и рекомендациях.
Потом начался у Махмуда с Бахрамом обычный, как они, журналисты, выражались, треп.
— Если не секрет, с кем ты был тогда у меня? — спросил Бахрам.
— Секрет, старик. Совершенно секретно!
— Тогда молчу! — Бахрам начал рассказывать о какой-то азербайджаночке, которая появилась недавно в районе. — Понимаешь, очень яркой показалась, а при ближайшем знакомстве увидел — гримируется она.
— Ох, не люблю я накрашенных, — поддержал его Махмуд. — Ненастоящими мне кажутся.
В кабинет вошла Зульфия, как обычно, вся в обтяжечку. Она подошла к столу, поздоровалась негромко и стала ждать, пока Махмуд закончит разговор.
— Почту просмотрели? — спросила она, когда он положил трубку.
— Не успел, но сейчас я это сделаю. — Махмуд подвинул папку и раскрыл ее.
Зульфия не уходила. Махмуд поднял на нее вопросительный взгляд.
— Директор-бобо, — девушка заметно волновалась, — кого вы имели в виду, когда говорили, что не любите слишком модных? Меня?
— Что ты, сестренка, — смутился Махмуд и обругал себя мысленно идиотом — кричал на всю вселенную, а она за дверью была. — Ты — совершенно иное дело, Зульфия. Ты, пусть тебя не оскорбляет сравнение, как дом моды в кишлаке. Глядя на тебя, и другие девушки преображаются.
Зульфия радостно улыбнулась:
— Спасибо.
— А вообще-то, — осмелел Шарипов, — честно говоря, мне нравятся женщины, одевающиеся просто, но со вкусом. И не скрывающие настоящего своего лица под маской из косметики.
Она смотрела на него с удивлением, затем повернулась и молча пошла к двери, а Махмуд отметил, что сегодня походка у нее более спокойная, она даже бедрами не покачивала, как обычно.
Надо было работать, и он открыл папку с очередной почтой. Это занятие каждое утро приводит его в уныние. Столько бумаг, что удивляешься, как это бумажная промышленность страны успевает обеспечивать учреждения, главным образом, вышестоящие, своей продукцией. Сколько машинисток стучат на «оптимах» и «ятранях», чтобы сообщить ему о том, что нужно экономно расходовать поливную воду или минеральные удобрения! Скольким людям приходится протирать штаны, чтобы придумать это, отредактировать, согласовать с инстанциями? Директору не дают покоя ни рапо, ни облпо, ни министры — союзный и республиканский — по прямой линии, и десяток других — по косвенным, которым нужно отвечать или хотя бы подписывать ответы, придуманные работниками совхоза. Сколько хозяйство должно угробить бумаги на эти ответы, на конверты, затратить денег на пересылку по адресатам!
Сегодня опять полная папка. Большую часть бумаг Махмуд адресует отделам, часть заявлений — в партком или рабочком, а жалобы на табельщиков решает оставить при себе, чтобы лично заняться расследованием. В них идет речь о приписках механизаторам невыполненных работ. Табельщики надеялись часть суммы положить в карман. Хитро. Махмуд решил проверить факты. Если они подтвердятся, подумал он, придется кое-кого строго наказать…
Махмуд накладывает резолюции на бумагах, а думает о Майсаре. Рука как-то автоматически выводит: «Гл. буху! К исполнению!», «Гл. зоотехнику! Прошу разобраться!», «Гл. инженеру! Срочно обеспечьте!» И так до последнего листа.
Зульфия принесла чай, молча поставила на стол и, забрав папку, вышла. Надо бы сказать ей что-нибудь приятное и смешное, как всегда, поднять настроение, но, как назло, ни одна шутка, ни один комплимент не шли на ум. Даже за чай не поблагодарил.
Зашел Шайманов, поздоровался, спросил:
— Оправдали Наркомноса?
— Ага. Потерпел я поражение, Рахим-ака, — ответил Махмуд, — и не могу понять — почему?
— Потому, директор-бобо, что вы недостаточно хорошо познакомились с жизнью совхоза, — сказал главный агроном.
Появился Суяров, и Шайманов замолчал. Секретарь парткома стремительно прошел от двери к столу, поздоровался с Махмудом и главным агрономом, сел. Он знал об идее Шайманова, поинтересовался:
— Что показывают расчеты, Рахим-ака?
Шайманов вкратце изложил суть предстоящих преобразований, если, конечно, начинание будет одобрено.
— Вот именно, — охладил его пыл Махмуд. — У нас первоочередная задача — тонковолокнистый.
— Тогда я еду в четвертое отделение, — сказал Шайманов. — Заниматься первоочередной задачей.
— Меня пригласили на семинар пропагандистов, — засобирался и Суяров, — повезу всех руководителей кружков.
— Добро, а я побываю на полях, — сказал Махмуд, — загляну в первую бригаду, посмотрю, что за скот они купили. Вечером встречаемся здесь.
— У Сахибова я был уже, — сказал Суяров, — пять бычков двухлеток он купил. Но главное — снес бульдозером насыпь коллектора и, распахав это место, посеял тыкву. На корм.
…Шарипов пропадал в бригадах, распекал кого надо, советовал, требовал. Весь без остатка отдавался делам, и все-таки образ Майсары незримо сопровождал его. Нет, спасения от любви не было. А увидеть любимую не удавалось, даже звонить ей не решался.
А на следующий день ему преподнесла сюрприз Зульфия. Утром вошла в его кабинет скромница в платье из ханатласа, на голове — голубая прозрачная косыночка, волосы заплетены в две тугие косы, одна из которых небрежно брошена на грудь. И никакой косметики. Девушка была свежа, как утро, и прекрасна, как Зухра.
— Ого! — воскликнул он невольно. — Неужели у меня такая красивая секретарша?
— Что делать, Махмуд-ака, — ответила она грустно, но не без кокетства, — секретарши обязаны подстраиваться под вкусы своих директоров.
— Спасибо, сестренка, что сделала мне приятное, — произнес Махмуд растроганно, — почту я просмотрел, можешь забрать. Если крепким чаем обрадуешь, расцелую.
Она вспыхнула и опустила глаза. А Махмуд, глядя ей вслед, подумал, что ему обязательно нужно поговорить с ней откровенно. Сказать правду. Конечно, не упомянув имени Майсары…
И случай такой представился. Вернее, сама Зульфия вновь удивила его. Обычно девушка являлась точно в восемь. А тут до начала рабочего дня оставалось не меньше часа. Вид у нее был не то растерянный, не то обиженный.
— Почему мы сегодня так мрачны? — спросил Махмуд, поздоровавшись.
— Мне нужно поговорить с вами, Махмуд-ака, — сказала она и, не дожидаясь приглашения, вошла за ним в кабинет.
— Прошу, — Махмуд указал на кресло за журнальным столиком.
Она долго собиралась с духом, потом как-то обреченно махнула рукой и объявила — быстро, на первый взгляд, бессмысленно, но для него понятно.
— Я люблю, ради вас готова на любую жертву… А вы… все шутите. Неужели я вам не нравлюсь ни капельки? — Она замолчала, испуганно посмотрела ему в глаза и вдруг воскликнула: — Господи, какую околесицу несу!
— Может, ты устала, сестренка, — смущенно произнес Махмуд, догадываясь, почему девушка решилась на этот шаг. Он не скупился на комплименты, на приятные слова, а она… построила на этих комплиментах надежды на счастье… — Отдохни, я дам отпуск.
— Ничего вы не поняли, Махмуд-ака, — прошептала Зульфия чуть не плача.
— Я все понял, — сказал серьезно Махмуд. — Но пойми и ты меня. Мое сердце отдано другой. Я тебя люблю, как сестренку, оставайся ею.
— Догадываюсь, кто она. Вот дура, почему я раньше не хотела этого замечать? — Зульфия вскочила и поспешно вышла из кабинета.
За полгода, товарищ директор, сказал себе Махмуд, оставшись один, ты уже столько драм и комедий повидал в своем кабинете… Но то, что случилось только что… Захочешь, не придумаешь. Не предугадаешь. Так тебе и надо, директор! В другой раз умнее будешь, не станешь так необдуманно говорить девушкам комплименты.
Ему было искренне жаль Зульфию. Но что он мог поделать с собой? Любил-то он другую.
…Хвала счастливому случаю! Пусть никогда не иссякнет река его сострадания к людям, пусть он всегда приносит: страждущим — теплый угол, жаждущим — глоток воды, а влюбленным — желанные встречи!
Тетушка Зебо собралась в Байсун, на свадьбу какого-то родственника. И Махмуд был рад этому случаю.
— Кудрат должен отвезти мать и вернуться, — сказала Майсара, заскочив будто по делу на минуту в гостиницу. — Завтра буду вас ждать!
И тут же ушла. Он обратил внимание на то, что она назвала мужа просто Кудратом, без обычного уважительного «ака», и подумал, что Майсара, видно, сделала уже выбор и ему теперь недолго осталось мучиться ревностью. Только бы не покинула ее решимость.
Тетушка Зебо не очень-то и хотела ехать в этот Байсун! Трястись сто пятьдесят километров по горным серпантинам даже на такой комфортабельной машине, как «Жигули», согласитесь, не для ее возраста забава — ей уже за шестьдесят.
Зебо-хола несколько раз пыталась поговорить с сыном по душам. Согласие в семье стала разъедать невидимая ржа, а ведь хола, не зная покоя, делала все возможное, чтобы в доме не иссякал ручеек взаимного уважения и любви. Ей казалось, что она добилась этого. Ходила по кишлаку с гордо поднятой головой, не стыдилась смотреть людям в глаза, при случае хвасталась перед сверстницами своей счастливой старостью.
Но что-то вдруг незримо изменилось в семейных отношениях. Что именно — она еще пока не понимала, но чувствовала — исчезли теплота, открытость, доверие… Тетушка мучилась неведением, ей хотелось понять, откуда она исходит, эта тревога, чтобы знать, как изгнать ее, как восстановить ту душевную теплоту, что объединяла их под одной крышей?
Но от ее попыток затеять откровенный разговор сын всякий раз отмахивался, мол, все в порядке, мать, не терзай себя и меня оставь в покое. А однажды он даже рассердился, сказал, что ему порядком надоели все ее охи да ахи!