Майсара обещала Махмуду решиться, наконец, на выяснение отношений с мужем. Обещала. Но как только предоставляется такая возможность, вся ее решительность исчезает, словно роса на солнце. Жалость закрадывается в душу. К мужу, к свекрови, к собственным родителям, с которыми, к слову, так и не наладила отношений. Со свекровью она куда откровенней, чем с родной матерью. Была. Теперь Майсара ни с кем не делится думами. Попав в сложный житейский переплет, она сама хочет выпутаться из этой паутины, но для этого, чувствует, не хватает ей смелости.
Может, и на этот раз все осталось бы по-прежнему, если бы не Кудрат. Вернулся он из Байсуна на следующий день вечером. Майсара только что пришла с работы и собирала на стол, чтобы вместе с соседкой, которая подоила их корову, сесть за ужин. Занимаясь делами, она думала о Махмуде. Сегодня им не довелось встретиться, директор с утра уехал по бригадам, сопровождая председателя облапо. И неизвестно, когда вернулся, так как даже не позвонил. А ей иногда и телефонного разговора достаточно, чтобы определить его настроение. По его голосу она может сказать — один он в кабинете или там кто-то есть, занят срочным делом или отдыхает. Но он не позвонил, а самой ей это делать не хочется. Потому что чувствует, каждый ее звонок Зульфия воспринимает как личную обиду, отвечает так вызывающе, точно она одна на всем белом свете имеет право общаться с директором. Глупая! Махмуд-ака безразличен к ней, пора бы ей это понять и расстаться со своей надеждой. Ведь ее чувства видны всем. Вот я, думает Майсара, никогда не выдаю себя.
Она и не подозревала, что ее чувства давно не секрет ни для мужа, ни для свекрови. Единственно, что они не знали точно, так это того, кто он, ее возлюбленный.
Кудрат вернулся уставшим. Молча поужинал, выпил пару пиал чая и, оставив Майсару с соседкой, ушел в комнату. Майсара подумала, что он сейчас соберется и уедет в бригаду на своем мотоцикле, но Кудрат не спешил, и она поняла, что сегодня должно произойти, наконец, то, на что она не решалась. Пусть, подумала она, чем быстрее, тем лучше, надоело жить таясь.
Проводив соседку, Майсара убрала дастархан и нерешительно направилась в комнату. Взялась за ручку двери и услышала стук своего взволнованного сердца. Ей не хотелось объясняться, но сделать это когда-нибудь да предстояло. И она вошла.
Кудрат сидел, уставившись в телевизор. Майсара присела на другой конец курпачи и спросила, придав тону как можно больше заинтересованности:
— Как там, в Байсуне?.
Кудрат пожал плечами, мол, чего тут спрашивать, нормально. Он и сам сейчас чувствовал неуверенность, хотя по дороге из Байсуна твердо решил выяснить все-таки отношения с женой. Но одно дело — решить, а другое — сделать это.
— Свадьба началась? — Майсара задавала вопросы как-то механически, лишь бы не молчать.
— Сейчас в самом разгаре, — ответил Кудрат нехотя.
— Остались бы еще на день, чего спешить-то, работа никуда не денется!
— За нее я и не волнуюсь, — сказал Кудрат, — за тебя вот…
— А чего за меня волноваться? — Майсара придала голосу беспечность. — Маленькая, что ли!
— Ну, ладно, Майсара, хватит играть в прятки, — сказал решительно Кудрат. — Давай серьезно поговорим.
— Давайте, — кивнула она и тем самым подтвердила, что подозрения мужа обоснованны. — Слушаю.
— Я не упрекаю тебя ни в чем, ни в чем не обвиняю. Ты вроде бы очень-то уж сильно и не изменила своего отношения, и все-таки я чувствую… стала иной. Верно?
— Верно, Кудрат-ака.
— Так вот, Майсара, — сказал он тихо, — поступай, как велит тебе сердце. Судьба нас соединила случайно и счастьем не очень побаловала. Ни тебя, ни меня. И если вдруг ты поняла, что можешь быть счастлива с другим, — голос его прервался, — я не буду тебя удерживать.
Он встал и стремительно вышел из комнаты, а через минуту его мотоцикл уже трещал за калиткой.
Майсара не проводила его, осталась сидеть на курпаче, отрешенно глядя на экран телевизора. Вот и все, подумала она, когда стих шум мотоцикла. Теперь никто никому не в тягость. И разозлилась. Оказывается, Кудрат никогда не любил ее, жил с ней потому, что «случайно соединила судьба», а она-то до того, как ее сердце завоевал Махмуд, была уверена, что любима. Ну и пусть, так даже лучше! По крайней мере, не о чем жалеть! И все же… Надо признать, что он поступает порядочно. Другой бы в амбицию ударился — муж, имею права! Можно представить, что сейчас у него в душе.
Но дело сделано. Утром надо будет сообщить Махмуду-ака о состоявшемся разговоре, вместе они и подумают, как дальше быть. Может, соберется она и уйдет к нему. Но ночь длинна, пока Майсара, наконец, уснула, много мыслей пронеслось в ее голове. И решение ее изменилось. Все-таки она не последняя спица в колесе, чтобы вот так, с бухты-барахты, уйти из дома. Люди не поймут! Вполне может случиться, что обвинят во всем Шарипова, скажут — сбил женщину с пути истинного, и не просто женщину, а председателя кишлачного Совета, человека, облеченного высоким доверием земляков, В такие моменты не вникают в суть, оправдывать поступки любовью не станут, ее вообще не примут в расчет. Народ-то пошел грамотный и языкастый, ни на какие твои высокие полномочия не посмотрят, выскажет все как есть.
Ей ужасно захотелось рассказать кому-нибудь о своей любви, попросить совета, ведь так это нелегко — разрушить семью, какой бы эта семья ни была. А тем более, если была она благополучной.
И вдруг ей пришла в голову странная идея — признаться во всем, не называя, конечно, имени любимого, первому секретарю райкома партии. Базаров мудрый человек, ему она откроется, как отцу. Решила поехать прямо с утра, не откладывая дела в долгий ящик, понимая, что стоит ей промедлить, струсить, упустить день-два, потом уж ее туда на аркане не затащишь. Если честно, не доверяла себе. Пока не остыло в ней это решение, надо преодолеть робость и стыд, открыться Базарову. А начнутся новые размышления — прощайте, Махмуд-ака!
— Я не интересуюсь именем человека, овладевшего вашим сердцем, — произнес Базаров, внимательно выслушав ее сбивчивый рассказ. — Уверен, он достоин вашей любви. Майсарахон. Посоветовать, как быть? Сначала, пожалуй, одно мнение. Владимир Ильич Ленин, говоря о равноправии женщин, подчеркивал, что настоящее равноправие возможно лишь в том случае, если женщины будут свободны в выборе любви. Что следует отсюда? Не надо бояться своей любви! Ею гордятся, за нее борются! Но только в том случае, если она, любовь ваша, — настоящая. Так вот мой вам совет — не спешите, проверьте себя, проверьте и его чувство. И если убедитесь, что он — ваша судьба, поступайте, как велит сердце. Только, как говорят протоколисты, одна сноска — не принимайте решения, пока не пройдет уборочная, пока не улягутся страсти вокруг нее. Я понимаю, что говорить такое, когда речь идет о любви, о судьбе, не очень-то, вроде бы, и уместно. Но вы ведь и сами знаете, круговерть страды, которая начнется не сегодня-завтра, захватит всех, и вас в том числе. В страду все личное как-то невольно отходит на задний план. Верно?
Поблагодарив его за прием, Майсара вышла из кабинета.
Теплый осенний день встретил ее золотой улыбкой, чинары негромко перешептывались с ветерком. По тротуару спешили люди, занятые своими мыслями и делами. А ей казалось, что все смотрят на нее благосклонно, одобряя ее смелость. Конечно, Базаров догадался, о ком идет речь, но деликатность не позволила ему упомянуть имя Махмуда. Однако не зря секретарь предупредил о страде, дал понять, что догадывается. Базаров прав, страда захватит всех, и ее тоже, уборка не будет считаться с личными переживаниями. Ну что ж, она, Майсара, подождет. Но теперь у нее есть уверенность, что за свою любовь она не предстанет в качестве обвиняемой на партийном собрании. Любовь — запретная тема для собраний. Настоящая любовь.
Белая страда — особая пора в жизни не только хлопкороба, но и каждого жителя республики. Каждый оказывается так или иначе причастным к ее напряженному ритму.
Страда неистова, она стирает грани суток, диктует свой жесткий распорядок и заставляет подстраиваться под ее ритм — так колонна солдат вовлекает случайного прохожего в четкий свой марш.
Нынешняя уборка началась необычно. В середине августа «свыше» поступило распоряжение начать ручной сбор немедленно, собирать все раскрывшиеся коробочки. И оказалось, что то, что собирались делать Махмуд и Шайманов только в трех бригадах тайно, шествовало открыто по всей области. И не только в долине Сурхана, но и в двух соседних областях.
— Отлично, — обрадовался Шайманов, услышав этот приказ, — вегетация продлится, значит, и несозревшие коробочки успеют дойти до кондиции. Вам, Махмуд Шарипович, нужно теперь с высоты своего директорского холма, как главнокомандующему, наблюдать за ходом уборки, умело использовать резервы, не вмешиваясь пока в действия отдельных подразделений. Особенно тех, где командиры опытные, потому что им всегда на месте виднее.
Махмуд кивнул.
— Нам, не без помощи Базарова, разумеется, выделено десять хлопкоуборочных комбайнов специально для тонковолокнистого.
— Добро, передам Абдулле, чтобы сегодня же перегнал их из Термеза. Охотников на эти машины будет много, поэтому, думаю, пусть рабочком сам распределяет их.
— Поступим еще демократичнее, — распорядился Махмуд, — у нас десять уборочных звеньев, каждому выделим по одной машине, и пусть механизаторы сами решают, кого на них посадить…
Подготовка к дефолиации хлопчатника шла нормально. Можно было хоть завтра начинать ее, но Базаров предложил не спешить. Почему? Да потому, что яды, высушив листья, прекратят фотосинтез, и коробочки верхнего яруса так и останутся недозревшими, а это потеря значительной части урожая. Первый секретарь райкома знает тонковолокнистый хорошо, и если он советует, нужно прислушаться, решил Махмуд. Но поступило распоряжение обкома, чтобы эту работу начали немедленно. Заведующий сельхозотделом обкома партии сказал, что это указание лично первого секретаря, и добавил: