— Народ не пойдет на эту авантюру, — решительно заявил Уразов.
— А вы почему от имени народа говорите! — вспыхнул Суяров. — Думаю, люди поймут, что перестройка продиктована временем.
Уразов — старый, кадровый руководитель. Раньше лет пятнадцать председательствовал в колхозе. Было это сразу после войны. Чувствовал себя в номенклатуре прочно. Но колхоз был в горах, считался малоперспективным, и когда обком партии призвал горцев переселяться на целину, дехкане охотно откликнулись на призыв. Уразов противился переезду, но в конце концов и ему пришлось покинуть родной кишлак. Члены этого колхоза образовали в совхозе новое отделение, а управляющим опять-таки поставили Уразова. Теперь, видно, он чувствует, что с этим постом ему придется расстаться, тем более, что Шайманов предупредил — агроучастками будут руководить молодые агрономы, и не просто агрономы, а те из них, кто наиболее предприимчив, умеет считать народную копейку.
— Мы двадцать лет были вроде бы на хорошем счету в районе, — произнес Уразов, — но не догадывались связать свои надежды с тонковолокнистым, а он, оказывается, самый подходящий для наших почв. И, как видите, смогли получить высокий урожай и при старой структуре. Выходит, что структура тут ни при чем. Согласен, кормодобычу нужно выделить в отдельную отрасль, а все остальное трогать не следует.
— Так, по-вашему, и усадьбы укреплять не надо?
— Разве небольшие кишлаки помешали нашему успеху? — вопросом на вопрос ответил управляющий. — Мне кажется, надо семь раз отмерить, а уж потом отрезать. Ведь перестройка касается судеб тысяч.
— Что же вы предлагаете? — спросил его Шайманов.
Уразов пожал плечами.
— Кто будет, скажем так, курировать кормодобывающую бригаду? — произнес Исаков. — Я как главный зоотехник вроде имею право, а вы как главный агроном, Рахим-ака, тем более. Не окажется ли отрасль слугой двух господ?
— Не волнуйтесь, — ответил Шайманов, — она будет слугой дела.
— Бригадир приравнивается к рангу главного специалиста.
— Я за то, чтобы исчезли крошечные кишлачки, — сказала Майсара, — и потому готова голосовать за проект.
Суяров предложил, наконец, проголосовать. Голосование сделали тайным. Получив протокол совместного заседания, Махмуд написал обширный приказ по совхозу. Правда, вопросы назначения начальников агроучастков остались открытыми, но руководители укрупненных бригад были утверждены. Как ни странно, руководителем отрасли кормопроизводства и севооборота партком и совет специалистов рекомендовали Самада-тога Уразова. Махмуд удивился поначалу, тем более, что Уразов был против нововведений. Но, поразмыслив, он решил, что, может быть, это и правильно. У Самада-тога большой опыт руководящей работы, кроме того, и это главное, как горец он отлично знает животноводство, разбирается в кормовых культурах, да и у людей пользуется авторитетом. Заменить никогда не поздно, думал Махмуд, подписывая приказ на него, а будет у него получаться — пусть работает.
Зебо-хола поездкой осталась довольна, она и не заметила, как вместо трех дней прогостила целую неделю. Свадебные хлопоты подхватили ее, закружили. Два первых дня шла свадьба, дом ее родственников был полон гостей, под очагами непрерывно горел огонь, в котлах варились шурпа и плов, над двором стоял пряный дух жарящихся шашлыков. Потом еще два дня ушли на то, чтобы обслуживать запоздавших по каким-либо причинам родственников и знакомых, считавших своим долгом зайти и поздравить молодоженов. Ну, а последние три дня из этой недели молодожены и их родственники, в том числе и хола, сами ходили в гости к близким, родителям невесты и их родственникам. Хола уже и не помнит, сколько домов ей пришлось посетить и сколько разных блюд отведать.
Торжественное и радостное настроение передавалось и ей, тревога за сына и невестку, за дом как-то отошла на задний план. Вспоминая о доме и скотине, хола думала, что они не останутся без присмотра, соседка позаботится, да и сноха, наверно, будет что-то делать, зная, что свекрови нет дома. Когда тетушка Зебо собралась обратно, хозяева приготовили ей дастархан, пожалуй, не меньше, чем привезла она, положили туда и патыров, и самсы, отрезы на платья — ей самой и Майсаре, рубашку для Кудрата. Помогли сесть в автобус.
Шофер оказался парнем жизнерадостным и услужливым, когда доехали до «родного» перекрестка, помог вынести дастархан и даже через дорогу перенес. От такой доброты хода расчувствовалась и спросила парня, не довезет ли он ее до дома.
— Сделай, сынок, доброе дело, — принялась она упрашивать шофера, — чаем напою.
— Нет, апа, — рассмеялся тот. — Автобус рейсовый, ходит по расписанию, сворачивать не имею права.
Было еще жарко. В автобусе жара эта не чувствовалась, там ветерок гулял по салону, а как только сошла, так и обволокло ее зноем.
Постояв малость, хола отошла под акации и осмотрелась. В поле, что примыкало к магистрали, женщины собирали хлопок. Она не поверила своим глазам, протерла их платком — нет, точно, собирают. Что же такое творится с нашим директором, подумала она, почему он отдал под ручной сбор поле, где испокон веку работали машины? Прежний-то это поле держал до тех пор, пока на нем все коробочки не раскроются, чтобы начальство, проезжая мимо, видело — под машинный сбор оно готовится. А этот… видать, никого не боится. Молод, вот и петушится.
Приехала хола в кишлак на попутке, которую в кишлаке называют «летучкой». Совхозный механик, что сидел в кабине рядом с шофером, увидев ее, велел остановиться, помог дастархан донести, втиснул его в закрытую коробку кузова, подсадил и холу. Машина была на жесткой подвеске, так что хола ехала, точно на арбе. Она уж и не рада была, что села, но, слава аллаху, добралась до кишлака целой и невредимой.
Дома никого не было. Хола поставила свой груз на супу в тени дерева, присела на шалчу[3], отдохнула с полчаса. Со стороны сада дул ветерок, вероятно, с поля, что за коллектором, которое поливали, и хола, взбодрившись немного, встала и оглядела двор. Сходила в хлев, побывала на кухне. Всюду чистота, видно, что подметали нынче утром. Нашла ключи под половиком у двери, вошла в комнаты, но и там все было прибрано. Она развернула дастархан, выложила все из него, затем почаевничала со сладкими свадебными патырами и, прихватив кое-что из угощенья, решила заглянуть к соседке, поинтересоваться, как тут без нее молодые обходились, часто ли бывали дома, да и вообще… Дома тревога снова овладела ее душой.
Соседка обрадовалась ей, усадила на супу, приготовила чай, принялась рассказывать новости. Оказывается, команду собирать хлопок руками дал не директор, указание поступило сверху, так что Шарипов тут ни при чем. И хорошо, что так распорядились, сказала соседка, люди хоть немного чистый хлопок пособирают, а не подбор, как всегда. Что касается дома холы, то тут все в порядке. Правда, Кудрат совсем редко появляется, все там, на полевом стане, ночует. Но это и понятно, уже дефолиацию начали, не сегодня-завтра пойдут машины, а их ведь проверить нужно. Зато сноха холы вечером всегда дома, корову сама доит и утром всю скотину сама отгоняет в стадо, двор подметает, и только потом уезжает на работу. Но и ей, бедняжке, видно, нелегко, мотается по всему совхозу, к тому же и молоко собирает у рабочих, а по вечерам на хлопкозаводе пропадает.
Хола едва удержалась от соблазна спросить, не сходились ли ее дети вдвоем за ужином или обедом, но вовремя спохватилась, подумав, что соседка сразу догадается, в чем дело, и, не дай бог, начнет сама расспрашивать. Она такая сорока — вытянет все, что нужно, а потом растрещит по всему кишлаку. Поблагодарив соседку за помощь, хола вернулась к себе, обильно полила супу, расстелила на ней палас, на который бросила курпачу и подушку, и прилегла. Очнулась она, заслышав стук калитки и голос Майсары:
— Приезжай к восьми часам, Тахирбек, как всегда.
Тахир был шофером кишлачного Совета, и хола не стала слушать, что сноха еще будет говорить ему. Этот молоденький паренек не мог быть соперником Кудрата, потому что, во-первых, Майсара не такая дура, чтобы связываться со своим подчиненным, а во-вторых, что может взять зрелая женщина от такого сопляка?
Увидев свекровь, Майсара спросила ласково:
— Хорошо ли съездили, анаджан?
Это «анаджан» — мамочка — растрогало Зебо-холу, она сразу же позабыла про все свои обиды. Простила снохе недавнее равнодушие, решив, что просто устает она — работы много, потому и бывает порой неразговорчива, сдержанна. А вот неделю не видела свекровь и вон как подобрела, аж светится вся от радости, мамочкой называет, как всегда бывало.
— Спасибо, дочка, — ответила хола, засуетившись, — ты садись вот тут, отдохни, я соберу быстренько поесть и расскажу тебе обо всем, если время у тебя будет.
— Два часа в моем распоряжении, — ответила Майсара, подойдя к супе и дав свекрови обнять себя и поцеловать в лоб.
Было шесть часов. Солнце еще стояло высоко, но уже не палило, как в полдень. С поля все дул ветерок, было свежо. Хола, собрав на поднос легкий ужин из продуктов, что привезла со свадьбы, поставила все перед невесткой, устроилась рядом на супе. Разлив чай, Зебо-хола принялась расспрашивать о здоровье, о делах, наконец, решилась задать вопрос о сыне.
— А как Кудратджан? Видитесь с ним?
— Редко, — ответила Майсара, — когда он появляется дома, меня не бывает, и наоборот. Встречаемся на полевом стане — днем и ночью механизаторы работают, готовятся к уборке. Да и у меня самой минуты нет свободной.
— Ну, теперь, дочка, можешь заниматься своими делами спокойно, — сказала хола и замолчала. Хотела было спросить, не поговорила ли невестка с Кудратом откровенно, но побоялась обидеть ее; прежде чем сделать это, она должна узнать все от сына. Может, и не возникнет необходимости вмешиваться в их дела.
Дня через два после приезда холы заскочил домой и Кудрат. Мать угостила его вкусным борщом, сваренным по-узбекски, увидела, что он все такой же ровный, спокойный, и не стала интересоваться тем, что ее волновало. Подумала, видимо, наладилось все у детей, иначе заметила бы она тревогу, волненье сыновнее, это ведь, как шило, которого не утаишь в мешке. Собравшись вновь в бригаду, Кудрат предупредил, что не появится теперь, видимо, до конца уборки, разве что переодеться да помыться заскочит.