— Ну-ну?
— Один мужик кипятил воду, а второй спрашивает: «Что ты делаешь?» А тот отвечает: «Была бы мука, пельмени сварил бы, но мяса нет». Так и у нас — были бы доски, смастерили бы желоб и делу конец.
— Да, но у нас гвоздей нет, — рассмеялся Муминов.
— О том и речь, раис…
Когда проходили мимо калитки Сайеры, Муминов невольно придержал шаг, но быстро взял себя в руки. Нияз заметил это и улыбнулся.
Муминов почти весь день пробыл в воде и многие считали, что он свалится от простуды. Но сказывалась молодость, закалка фронтовика, он, как ни в чем не бывало, появлялся среди колхозников и бодро приветствовал их традиционным «хорманг». Правда, месяца через два у него появились резкие боли в пояснице — радикулит. В Джидасае о болезни Муминова никто не знал. Кроме Сайеры…
Наступила осень. Урожаи зерна и хлопка вышли приличными, хозяйство сумело рассчитаться с долгами по ссудам, выполнило поставки, а на трудодень распределило по рублю деньгами и по двести граммов пшеницы. На счете в банке появились деньги, колхоз приобрел новую сбрую, даже на новую арбу раскошелился. Главное, запустили кузницу. Муминов уже было и надежду потерял, что она когда-нибудь станет работать, поскольку не мог найти кузнеца, а теперь, узнав, что в колхозе дали зерна на трудодни, кузнецы повалили сами. Был выбор, и Муминов, по совету Нияза, не стал принимать кузнецов из соседних кишлаков. Им он очень деликатно давал понять, что нужно работать так, чтобы и в своем колхозе давали зерно. Принял старика из районного центра, который когда-то занимался этим делом, а потом стал рабочим хлопкозавода. Он вышел на пенсию и решил поработать в кишлаке. Никаких условий не ставил, сказал просто:
— Как всем, так и мне будете платить.
Через неделю над кузницей появился сизый дымок, а перезвон молотков, с самого утра плывущий над кишлаком, напомнил людям о довоенных днях, о том благополучии, которое было в каждом доме Джидасая. Этот перезвон вселял надежды в сердца…
В конце ноября Муминова пригласили в райком партии. Саибназаров, редко навещавший Джидасай, поздравил председателя с очередными успехами и завел, по мнению Муминова, неприятный для него разговор. Начал секретарь издалека, с того, что советским людям присуще чувство взаимопомощи, приводил много примеров, которые, впрочем, сколько угодно мог бы вспомнить и он сам. Муминов слушал секретаря и терялся в догадках, что же последует за всем этим.
— Я это говорю, — вскоре перешел к делу Саибназаров, — к тому, что члены двух колхозов — «Трактора» и «Учкуна» — изъявили желание объединиться с вашим колхозом. Райком партии приветствует такое стремление, гвардии лейтенант. По нашему мнению будущее села в крупных хозяйствах.
— Они ж лентяи, Хошкельды-ака, — воскликнул Муминов, — разве наши согласятся с ними работать?! Ни за что!
— Поэтому я и решил прежде всего поговорить с вами, фронтовиком-коммунистом, — чуть нахмурившись, произнес секретарь, — чтобы вы подготовили почву, как всегда делается перед большим наступлением. Я не думаю, что джидасайцы воспротивятся, все зависит от того, с каких позиций объяснить им это.
— Как бы я не доказывал людям о пользе такого слияния, найдутся горлопаны, чтобы сбить их с толку. Да тут и без горлопанов ясно, почему соседи хотят идти к нам.
— Вам прежде всего нужно убедить актив в целесообразности объединения, а те воздействуют на остальных. Если сорок родов породнятся, говорят в народе, то им и врагов не бояться. Война, которую мы выиграли, доказала жизненность этой мудрости. Ко всему прочему, коммунисты трех колхозов, объединившись, создадут сильную партийную организацию. А у вас, по-моему, пять человек сейчас? Этого мало…
Вернувшись домой, Муминов поделился новостью с Ниязом. Тот отнесся к предложению секретаря райкома скептически, мол, джидасайцы ни с кем не захотят делиться своим караваем. Однако председатель стал приводить доводы, которые услышал от Саибназарова, и мнение Нияза изменилось, хотя он и не очень-то верил, что колхозники сразу и проголосуют за него. Решили сначала поговорить с активом. И тут неожиданно для всех высказался в пользу слияния хосилот Раим-бобо.
— Вместе сходиться — рекой становиться, — произнес он, — врозь расходиться — ручейками стать. Да, наш колхоз выглядит намного лучше соседних, но это вечно не будет продолжаться. Завтра и они станут жить лучше, потому что государство наше не допустит иного решения. А соберемся мы в одну семью, сколько дел сделаем! Потесним тугаи, если и вовсе не переведем их, уберем межи на границах, перестроим заново оросительную сеть. Думаю, что народ не будет возражать…
Декабрь в Джидасае был бурным. Трижды колхозников собирали на общие собрания, чтобы решить этот вопрос, и дважды они провалили предложение, проголосовав против объединения. В третий раз, уже в конце месяца, на собрание приехал сам Саибназаров. Он долго объяснял людям, что и как, но те, казалось, пропускали его слова мимо ушей. И так обидно стало Муминову за своих земляков, которые ради благополучия сегодня не хотят думать о завтрашнем дне кишлака, что он встал и произнес твердо:
— Вот что, товарищи, с такими, как вы сейчас, я не хочу работать. Прошу райком партии перевести меня в самый отстающий колхоз. Мне стыдно, если честно, Хошкельды-ака.
Это заявление сразу подействовало. Расставаться с Муминовым джидасайцы не желали. И арба жизни двинулась дальше. И хотя порой ее колеса застревали в глубоких колеях тогдашней действительности и требовали невероятных усилий, движение это не прекращалось ни на миг. Нияз Гафуров начал учебу в высшей партийной школе, а комиссаром нового, объединенного колхоза стал Раззаков, бывший председатель «Трактора»…
Черная лента дороги окутана дымкой утренней морозной пелены, в которой уже за полсотни метров тают и стены камыша, и кусты джиды, тамариска и верблюжьей колючки. Из пелены, раскачиваясь с боку на бок, изредка, словно чудовища, выползают грузовики-полуторки и трехтонки «ЗИС-5», которые в простонародье называют просто «зисок». Натруженно гудя моторами, они проходят мимо наскоро расчищенной от камыша площадки, где стоят арбы, задрав оглобли, как зенитные пушки, и несколько юрт. Кони привязаны к колесам арб, они накрыты толстыми попонами, на их мордах мешочки с ячменем. От гула кони переминаются с ног на ноги, навостряют уши и косятся глазами на машины, а те, обдав площадку острым запахом бензина, через полсотни метров скрываются в той же морозной дымке.
Муминов подъехал сюда на лошади. Из ближней юрты вышел парторг Раззаков. Муминов слез с лошади, отдал поводья стоявшему у юрты парню и поздоровался с Раззаковым.
— Почему никто не работает? — спросил он.
— Ночью ведь снег пошел, мокрый, сами знаете, камыш отсырел, решили подождать, — ответил тот.
— А вы пробовали зажечь его? — спросил Муминов.
— Это и так ясно, гореть не будет.
— Родились в тугаях, а простых вещей не знаете. Раз уж камыш высох, он будет всегда как порох, поднесете спичку — вспыхнет. А что был снег мокрый, даже лучше, самый раз кетменем пни выкорчевывать. Иначе пришлось бы искать кирки, брат.
— Значит, работать?
— Только так, Валиджан. — Муминов иногда обращался к нему по имени, потому что парторг был моложе.
Услышав, что приехал председатель, из юрт стали выходить колхозники. Они здоровались с Муминовым, расспрашивали о кишлачных делах, о своих семьях. Уже десять дней, как большая бригада колхоза, в основном мужчины, работает здесь с ночевкой, отвоевывая у тугаев гектары новых земель. На камыш началось, как говорили в райкоме партии, решительное наступление. Стране все больше и больше нужно было хлопка и зерна, фруктов и овощей. И осваивались те земли, которые на первых порах не требовали больших затрат. К тому же тугаи, где веками рос камыш, гнил, насыщая земли плодородием, были удобны в том смысле, что они быстро давали отдачу. Обычно после освоения год-два эта земля покрывалась сорняками, а затем она становилась чистой. Только серой, похожей на пепел.
— Товарищи, — крикнул парторг, — решено работать.
Несколько человек с факелами стали поджигать камыш, и он действительно вспыхивал как порох, и огонь быстро распространялся, перекидываясь с куста на куст; над тугаями поплыли черные клубы дыма, растворив морозную пелену, покрывая копотью кусты джиды. Муминов сбросил чекмень и, взяв топор с длинным топорищем, начал рубить ближайший ствол под самый корень. Дерево рухнуло, и его оттащили в сторону. Муминов тем временем свалил второе. Затем вооружился кетменем и начал раскапывать корни.
— Я, пожалуй, поведу людей на арык, — сказал Раззаков.
— Давайте.
Человек двадцать отправились с ним, а Муминов продолжал работать кетменем, сбрасывая в сторону тяжелые комья мерзлой земли. Принялись за дело и остальные колхозники, и через несколько минут вся округа наполнилась грудными «хык»-«хык», звоном стали, вгрызавшейся в землю. В горячке работы никто не заметил, как подъехал первый секретарь райкома Саибназаров на своем «виллисе».
— Хорманг, товарищи! — крикнул он, сойдя с машины и остановившись у кювета.
— Бор булинг, райком-бобо, — дружно ответили колхозники, — добро пожаловать!
Саибназаров перепрыгнул через кювет и поздоровался с каждым за руки. А Муминову сказал:
— Вот это по-армейски, гвардии лейтенант! Хорошо сделали, что с ночевкой организовали работу. А первомайцы и галабинцы вокруг кишлака копаются. Кстати, почему вы так далеко забрались?
— Территория наша, — ответил Муминов.
— Ну и что? Там у вас вокруг кишлаков черт знает сколько камыша!
— Тот камыш никуда не убежит, Хошкельды-ака, он всегда под рукой. Мы с ним в перерывах между массовыми кампаниями справимся. Мы этот вопрос обсуждали на общем партийном собрании, драли глотки до полуночи и все же фантазеры взяли верх!
— Какие фантазеры?
— Я, Сайерахон, ну и еще несколько человек. Мы сумели убедить остальных вот в чем. Дорога эта не вечно будет такой разбитой, как с