Мысли снова вернулись в десятую пятилетку. Балчик-сай оказался плодородным куском земли, в первый же год колхоз там получил по сто центнеров люцерны, а в следующем, посеяв хлопчатник, — по двадцать пять центнеров сырца. Ни в каком отчете эта цифра не нашла своего отражения, как и сама та земля. Это было нужно для того, чтобы подтвердилось слово председателя «Маяка», данное Санамову. Все годы пятилетки каракамышская земля стонала от вилта, урожаи падали год от года, а «Маяк» стабильно давал по сорок одному центнеру с гектара. За что Муминов и был удостоен звания Героя Социалистического Труда.
Начало одиннадцатой пятилетки было для Муминова радужным, колхоз «Маяк» прочно вошел в первую десятку передовых хозяйств. Муминову некогда было как прежде принимать колхозников, выслушивать новости и решать вопросы. Все дни недели были расписаны по минутам и часам. Надо было день уделить выполнению депутатских обязанностей, еще один — обязанностям члена ЦК, третий — званию Героя Соцтруда, в том смысле, что оно обязывало его ходить на встречи со школьниками или студентами, еще один — единому политдню, а оставшиеся проходили в каких-нибудь совещаниях и собраниях, где Муминов обязательно выступал с речью. Он научился говорить до того складно, что даже корреспонденты радио или телевидения не составляли для него специального текста, знали, что он скажет то, что нужно.
И все шло бы хорошо, если б… Теперь, спустя почти четыре года, Муминов сознает, что власть портит людей. Он это знал и раньше, впрочем, из печального опыта своего предшественника Акбутаева, из судеб сотен больших и маленьких руководителей в районе и области. Долгое время Муминов помнил об этом, подавлял в себе желание только наслаждаться властью, но неожиданный взлет, связанный с тем, что он и его колхоз попали в сферу внимания Санамова, изменил все, и Муминов нередко стал забывать свое золотое правило, а потом и вовсе отказался от него.
Муминову нравилось, когда люди, стоящие на служебной лестнице выше него, обращались за советом и помощью, просили вмешаться, если случалась у них беда, а потом при каждой встрече не забывали поблагодарить. Ему нравилось, что в кабинетах его встречали, выйдя из-за столов, и. сделав несколько шагов навстречу, долго трясли руку, похлопывали по плечу, сразу же организовывали чай.
Теперь-то он знает, что поступил тогда просто как свинья. Поддавшись соблазну еще раз показать всем, что с ним шутки плохи, подвел своего лучшего друга Нияза и потерял его. Он горько раскаивался, хотя, правда, ни разу не повинился перед ним, раскаивался про себя в минуты, когда опускался на грешную землю с высот благополучия и всеобщего почета.
В тот день обсуждалась деятельность партийного комитета колхоза по внедрению культуры в быт колхозников. Это был дежурный вопрос в плане работы каждого райкома партии, поскольку республиканскую комиссию возглавлял Санамов. Материалы комиссии — протоколы, справки, рекомендации — были обязательными для обсуждения в партийных органах республики.
Справка комиссии предварительно была обсуждена на совместном заседании парткома, профкома, комитета комсомола и исполкома кишлачного Совета в «Маяке» с участием женсовета, намечены меры для преодоления выявленных недостатков, определены задачи, словом, все было сделано, как положено. Заседание это никого не тронуло, никого не всколыхнуло, ничего не сдвинуло с места, просто легло очередной кипой бумаг в сейф секретаря парткома и была поставлена галочка в план работы райкома. Обсуждение же на заседании бюро должно было стать завершающей точкой.
Отчитывался секретарь парткома Мурадов, всего лишь год как избранный на эту должность. Он сказал, что комиссия райкома партии «поработала очень плодотворно», в ее справке отмечены и успехи, и промахи, и он, секретарь парткома, согласен с ее выводами.
— Если есть вопросы у членов бюро, я готов ответить.
— С проектом постановления ознакомились? — спросил председатель райисполкома, сидевший за длинным приставным столом по левую руку Гафурова.
— Да.
— Как вы расцениваете пункт, где говорится, что партком не помогает кишлачному Совету во внедрении новых обрядов и ритуалов?
— Положительно, конечно. Действительно, в этом отношении мы малость ослабили работу, но партком уже составил мероприятия, и недостатки будут устранены в самое ближайшее будущее. Однако замечу, что и сам исполком Совета обязан шевелиться, не ждать, когда придет дядя и сделает все за него. Я, например, не помню, чтобы председатель исполкома пришла за советом и помощью.
— Раз гора не идет к Магомету, — сказал Гафуров, — значит, Магомет должен идти к горе. У председателя исполкома, сами знаете, сколько забот. То молоко заготовить от индивидуального сектора, то масло, то яйца, То мясо. А весной еще и коконы. Надо бы выбрать время да самому пойти туда. Кстати, вы депутат кишлачного Совета?
Мурадов кивнул.
— Как депутат, вы обязаны бывать в исполкоме, а не только отсиживать на сессии и потом не казать глаз. — Гафуров повернулся к членам бюро. — Странно в районе ведут себя отдельные товарищи. Опьяненные славой своих хозяйств, забывают, что дела-то начинаются с маленьких, порой незаметных. Хотя бы с того же внимания исполкому Совета.
— Вы правы, Нияз-ака, — согласился Мурадов, — забывается в суматохе-то, все откладываешь на потом, да и вовсе упускаешь из виду. Заданий поступает столько, что успевай только поворачиваться!
— Никуда не годится. — заключил эту фразу второй секретарь, — мы сами твердим на каждом собрании, что партийные органы обязаны поднимать авторитет Советов, сами же относимся к ним снисходительно, не удостаиваем внимания.
— А что думает по этому поводу председатель колхоза Тураб-ака? — спросил член бюро, рабочий хлопкозавода Сабиров.
Муминова больно кольнуло замечание Гафурова об опьянении славой, казалось, тот произнес это с намеком на самого Муминова, как предупреждение не заноситься слишком высоко, помнить, что райком тоже не последняя спица в колесе событий, приведших колхоз к славе.
— У него времени вообще нет, — сказал Гафуров, — одних общественных обязанностей целый воз, так что тут голову почесать некогда.
И опять Муминову показалось, что это было высказано с едва заметной иронией, мол, куда такому важному человеку до забот о Совете, до них ли, когда чуть ли не еженедельно надобно докладывать Санамову о том, как строится поселок, о колхозных других делах.
— Почему мое время должно волновать райком? — спросил Муминов со скрытой дерзостью. — Разве «Маяк» не справился с каким-либо своим обязательством, подвел райком? Мне кажется, ценность руководителя в том и заключается, чтобы вне зависимости от того, вникает он в дела или нет, уделяет им время или спит в холодке, хозяйство было передовым. Значит, у такого руководителя хорошие помощники и добрый, все понимающий народ.
— Райком волнует все, товарищ Муминов, — сказал Гафуров ровным, спокойным тоном. В присутствии других он не позволял себе панибратства, обращался официально, но все знали, что эти два человека — верные друзья, и нельзя в присутствии одного критически отзываться о другом. — В том числе и ваше время. Я не утверждаю, что с внедрением культуры в быт маяковцев дело обстоит неважно, иначе не стали бы мы в колхозе проводить семинары, но в любом, даже отличном деле, можно найти — и они, к слову, имеются, — недостатки. В справке комиссии не на всех участках отмечено благополучие, в том числе и по кишлачному Совету, и мы просим вас обратить на это пристальное внимание.
«С каких это пор райком стал для меня директивным органом, — подумал Муминов, — указующим перстом? Ведь и дураку ясно: если „Маяк“ находится на территории Каракамышского района, это вовсе не означает, что районные организации должны вмешиваться в его дела. „Маяк“ с таким же успехом мог бы быть колхозом соседнего района, ведь дело-то не в этом, а в том, кто руководит им, как руководит?! Мы решаем все свои дела на уровне совмина и министерств, лично Санамов проявляет о нас заботу…» Сейчас, вспоминая тот день, Муминов понял, что причиной его недовольства было не то, как с ним разговаривал Гафуров. Муминову не нравилось вообще отношение Нияза к нему, равноправие, даже независимое от него. Он был тем человеком, который, кажется, не преклонялся перед его авторитетом. Он, видно, считал себя тем же наставником и советчиком, каким был в самом начале, лет тридцать назад. Это-то и бесило Муминова, казалось, что он для друга остался беспомощным раисом, котенком, бредущим в темноте, которому нужно освещать тропку свечкой или фонарем. А ведь Муминов давно уже другой!
— В колхозе хватает людей, отвечающих за эту работу, — сказал он, — что председатель, если он вмешается, только испортит все. Пусть и остальные работают, Нияз Гафурович. Долго будем выезжать на моем авторитете?!
— Авторитет вам дал народ, — сказал второй секретарь, — который трудился в колхозе. И если вы небольшую часть посвятите ему же, вас не убудет.
— Правильно, — кивнул Гафуров.
Это еще больше распалило Муминова. Он подумал, что только чувство собственного достоинства и уважение к партийному органу, — вообще к партийному органу, а не к лицам, его сейчас представляющим, — удерживает его, чтобы не встать, как он нередко позволяет себе в отношениях с некоторыми министрами, и уйти, хлопнув дверью. Он промолчал, едва сдерживая гнев.
После бюро вечером Нияз позвонил ему и, как ни в чем не бывало, разговаривал с ним, делился заботами, советовался. Муминов тоже пытался отвечать ровно, как всегда, пытался отвечать на шутки, но делал он это через силу. Недовольство, пока он из райцентра добирался до «Маяка», переросло во злость, в ненависть к «выскочке», который возомнил себя бог знает кем и… «Нет, — думал он, — нам отныне, Нияз, не по пути».
И когда в очередной раз Санамов позвонил ему, расспросил о здоровье и делах, выслушал и сам дифирамбы преданного по гроб председателя и, уловив в его тоне грустные нотки, поинтересовался о причинах, Муминов вынужден был признать, что у него с первым секретарем райкома партии