даст, молитвы и помогут.
— Как бы я хотела, чтобы ей хоть что-то помогло, сил моих нету больше!
— Аллах милостив, дугонаджан, — сказала соседка, — давно бы вам надо было самой позаботиться о Гузаль. До первого сентября еще целая неделя, за это время вам нужно успеть побывать у муллы, дугонаджан, иначе начнется учеба, а там всех погонят собирать хлопок…
Весь вечер Зебо-хола уговаривала Гузаль поехать в Каратал и та, подумав, согласилась. Гузаль уже были невмочь страдания…
Если порыться в биографии мулл или ишанов, то за исключением редких из них, окончивших медресе или семинарию, можно найти столько грязи, что ничем их отмыть нельзя. Мулла Акберген не был исключением. Ему тридцать два года, правда, отец его, мулла Халмурад, — тоже без специального образования, но с многолетней практикой, — считает, что уже тридцать три, поскольку девять месяцев рос в чреве матери, а по исламу они входят в исчисление возраста.
Акберген закончил среднюю школу, а после того, как отслужил в армии, подался в дальние края искать счастья. И десять лет, как один день, куролесил в разных уголках страны, пил, курил анашу, играл в карты, был спекулянтом, несколько раз женился и расходился, — выгоняли жены, потому что не любил работать. Когда же становилось совсем невмочь, возвращался в отчий дом, где отец проводил с ним долгие душещипательные беседы о смысле жизни, а более всего напоминал, что пора бы уже ему и честь знать, взяться за ум и жить нормально, продолжить его дело. Так было не раз, отец наставлял на путь истинный, он слушал, поддакивая, соглашался, обещал следовать советам, но чуть набирался сил на домашних харчах, забывал обо всем, незаметно смывался, прихватив часть сбережений отца. Два года назад он вернулся с твердым намерением остаться в кишлаке. Годы напоминали о себе, да и в душе было пусто, и он, едва переступив порог отчего крова, обнимаясь с родителем, поклялся именем пророка, что отныне из отчего дома ни одного шага не сделает.
— Добрые намерения — половина успеха, ягненок мой, — произнес растроганно мулла Халмурад, сердцем почуяв, что сын на этот раз искренен в своем обещании, видно, действительно надоела безответственная жизнь. — Пора уже, сынок, давно пора! Аллах сотворил нас мужчинами, чтобы мы продолжили род свой, да и за дело нужно взяться теперь, ведь я не вечен, скоро и на покой! Мулла снова в почете. — продолжал отец с нескрываемой радостью, — и похоже, это надолго. Раз есть работа, жива и надежда, что не умрем голодной смертью. Не думай о другой работе, моего тебе хватит до конца.
— Долго мне учиться?
— Начнем с малого, с «Хафтияка», того, что нужно правоверному мусульманину каждый день, а там посмотрим. — Поинтересовался, хихикнув: — Сам-то, небось, не истрепался?
— Порох есть.
— Надо в первую очередь жениться. Мулла, если он молод, не должен быть холостым, иначе не будет ему доверия. Женщины не придут лечиться от бесплодия, их мужья не пустят. Поищу-ка я тебе жену в окрестных кишлаках, вдовушку какую, чтобы сиротой была от роду, тогда и родственников-нахлебников не будет, да и сама она станет послушной женой.
— Выбирайте достойную, — попросил он, — а то приведете кикимору какую.
— Не волнуйся, выбором останешься доволен…
Мулла Халмурад развил бурную деятельность, познакомил сына с несколькими молодыми женщинами, на одной из них — двадцатисемилетней Караматхон Акберген остановился. Это была невысокая, крепко сбитая женщина из целинного совхоза. У нее рос пятилетний сынишка, муж погиб в автомобильной катастрофе. Акберген ей тоже пришелся по душе, мулла обвенчал их по мусульманскому обычаю, и она тут же переехала к ним, к радости отца и сына, взвалив все хлопоты по хозяйству на свои плечи.
Акберген понемногу научился быть скромным, стал одеваться, как отец, в простенький ситцевый халат, на голову наматывал чалму из марли, был вежливым и почтительным. Но молитвы давались ему с трудом. Отец порой выходил из себя, называл его ослом, но в конце концов махнул рукой.
— Одно ты обязан вызубрить, как дважды два, — сказал он, — джанозу, молитвы поминовения на похоронах. Люди, конечно, не понимают арабского языка, но по напеву молитвы некоторые способны определить, правильно ты читаешь или нет. Не приведи бог, если напутаешь, они тебе никогда не простят такого кощунства. — И у Акбергена день начинался и заканчивался заучиванием джанозы.
— В других случаях не обязательно придерживаться точных молитв, — сказал мулла Халмурад, — людям ведь все равно, посвящены они бракосочетанию или против хвори, важно, что ты бормочешь под нос непонятные слова и венчаешь их здравицей в честь творца и пророка его Магомета.
— Вы говорите так, точно я сам разбираюсь в тех словах! — воскликнул Акберген. — Мудренно и непонятно, это мне ясно!
— Ты ведь тоже один из смертных, сынок. Таких священников, которые все понимали бы, можно найти в разрешенных властями мечетях, туда их присылают медресе или семинария. Все же остальные разбираются примерно на нашем уровне, ведь я тоже не бог весть какой богослов, а всю жизнь занимался этим делом и не был обделен милостынями аллаха. Разве мы плохо живем, а?
Этого Акберген при всем желании сказать не мог. К отцу приходили хворые и обиженные за молитвами и советами, платили деньгами, петухами и нередко — овцами, так что стол муллы всегда был изобильным, а карманы набиты купюрами.
Акберген постепенно стал забывать о прежней жизни, а если и вспоминал, то только для того, чтобы еще раз обозвать себя круглым идиотом. Настоящая-то жизнь, оказывается, вот где! Не надо обманывать, юлить, заглядывать кому-то в рот, делай свое дело скромно и с достоинством, не обижайся, если кто-то даст мало. Сегодня мало, завтра будет больше.
— Кстати, — как-то заметил мулла Халмурад, твердо убедившись в том, что сын сможет работать и самостоятельно, — никто из моих знакомых в этом районе, да и в соседних, не ведают, где ты пропадал все десять лет. Аллах как знал, надоумил тебя скитаться по чужим краям. Молитвы ты вызубрил, голос у тебя приятный, так что я могу с полной уверенностью обронить фразу, что ты учился в медресе. Это придаст тебе авторитета. Не думай, бог простит нам этот маленький обман, ведь мы свершаем ради него самого же!..
Мулла Халмурад знал законы и поэтому устроил сына сторожем в магазин. Формально к Акбергену никто придраться не мог. Отец его был на пенсии и первое время, когда обзавелся невесткой, сторожил магазин сам, а когда признак появления в доме еще одного члена семьи нельзя уже было скрыть даже под широким узбекским платьем, Акберген и сам работал, особенно в те дни, когда отца приглашали в дальние кишлаки. Намек отца о том, что сын превзошел его в знаниях, поскольку учился у самого шейха, постепенно обрел почву, стал распространяться по долине. И теперь уже к нему шли лечиться, заказывать тумары[7] от сглаза, от болезней, он «наговаривал» на съестное молитвы, чтобы удержать мужа-гуляку возле жены, чтобы отвадить сына-пьяницу от водки, но более всего он вроде преуспел в лечении от бесплодия. Как правило, молодку расспрашивал сам Халмурад-мулла, дотошно вникал во все интимные мелочи, узнавал, где и когда она была у врачей, что они сказали и прочее. Если же женщина была безнадежна, он предупреждал ее, что не может поручиться за лечение, в тех же случаях, если чувствовал, что она неудовлетворена мужем, нет между ними совместимости, то оставлял ее на недельку в своем доме и поручал заботам сына. Из десяти, может, из пятнадцати одна-две, переспав с Акбергеном, уносили в себе ребенка, а довольные мужья этих женщин рассказывали о силе молитв новоиспеченного муллы, добавляя славу к славе. Пожалуй, ни одно из средств массовой информации не обладает возможностями молвы, она распространяется от дувала к дувалу, бежит по улицам кишлаков и поселков, и те, кто потерял надежду в медиков, валили к нему и ничего не жалели.
Так подробно о муллах автор рассказывает только потому, чтобы еще раз подчеркнуть, как много дураков в нашем просвещенном обществе. Они — результат нашего равнодушия, недобросовестного отношения к своему делу, нередко — грубости, высокомерия, лжи и лицемерия. И пока эти пороки живы среди нас, особенно тех, кто по долгу своему обязан быть внимательным к простому человеку, — начальство религию не признает! — тропы к домам священников не зарастут травой.
Вот к такому мулле и приехала Зебо-хола с дочерью во второй половине дня. Их встретила приятная молодая женщина с малышом на руках, пропустила во двор и, узнав в чем дело, отвела в мехманхану — большую гостиную, где обычно жили приехавшие полечиться. Вскоре появился и старик с Акбергеном. Поздоровались, пригласили к чаю и за дастарханом, в неторопливой беседе стали выяснять цель визита матери с такой уродливой дочерью. Рассказывала в основном хола, вопросы задавал старик, Гузаль так и не пришлось раскрыть рта и лишь пару раз кивнула, чтобы подтвердить слова матери. Следя за разговором взрослых, она поняла, что старый мулла куда больше хочет знать, чем доктор, и в душе у нее появилась надежда с помощью его молитв избавиться от любви.
— Вы посидите минут десять, а мы с Акбергеном посоветуемся и тогда объявим свое решение, — сказал старик и, кивнув сыну, вышел. — Девушка, скорее всего, влюблена, — обратился он к сыну. — Она созрела, и это ей не дает покоя. Через две ночи с тобой, сынок, будет здорова, как лошадь!
— Вы что, отец! — воскликнул Акберген. — Меня же вывернет наизнанку!
— Не гневи аллаха, — сказал мулла, — довольствуйся тем, что он дает. Один раз некрасивую прислал, потом, глядишь, будет сотня писаных красавиц. Заставь себя.
— Попробую, — выдавил Акберген.
— Оставьте ее на пять дней, сестрица, — сказал старик, выйдя к Зебо-хола, — мой сын попробует полечить ее. — Видя, что она сует ему деньги, добавил: — Пусть аллах будет к вам милосердным. — Уже у калитки, провожая ее, предупредил: — После лечения день-два она может недомогать, так вы не обращайте внимания, пройдет…