— Я, парень, давал тебе рекомендацию в партию не за тем, чтобы ты вставлял палки в колеса коллектива. Восемь машин для колонны — это полтора процента сверхпланового ее коэффициента использования парка, за которые и ты, между прочим, тоже получаешь премию. — Затем и вовсе миролюбиво добавил: — Не надо ломать дров, не обдумав все до конца, посоветуйся хотя бы со мной. Я не враг себе. Но в твои обязанности входит обеспечение данного показателя. Чтоб это было в последний раз.
Негмат чувствовал себя неуютно, директор своим распоряжением словно бы поставил его в угол, как провинившегося сына, причем обошелся без шлепка по мягкому месту. Но лучше бы он его ударил! Тогда бы Негмат знал, что делать дальше. А тут… обошелся как с несмышленышем. Коллектив это именно так и воспримет. Мол, петушок хотел крикнуть настоящим петушиным голосом, только ему не позволили силенки. Рассвет пропел все-таки главный петух. И от осознания этого хотелось плакать. С другой стороны, то, что директор обходился с ним не как с другими — деликатно, — убеждало Негмата в мысли, что тот его попросту боится. И это не отчаивало его, придавало силы бороться за свои убеждения.
И он не внял совету, тем более, что и главный инженер Бегматов, на которого ссылался директор, одобрял действия Негмата. В присутствии Ташпулатова он помалкивал, но когда заходил к Негмату, подчеркивал, что инженер по «тб» должен быть бескомпромиссным, когда речь идет об исправности машин. Если машина не отвечает требованиям техники безопасности, то она на линии может совершить аварию и, не дай бог, с человеческими жертвами, тогда на скамье подсудимых окажется не директор, не он, главный инженер, а Негмат будет отвечать наравне с шофером. Бегматов преследовал свои цели, о них Негмат узнал спустя годы и за давностью срока простил ему, но сама мысль об ответственности за ДТП была правильной. Это такое дело, от которого нельзя застраховаться. Сегодня нет аварии, завтра будет!
Негмат делал контрольные проверки время от времени, и если попадалась неисправная машина, гнал ее обратно в гараж. Но теперь это были машины с явно выраженными поломками или неисправностями. Директору приходилось мириться с мнением инженера по «тб», делать вид, что его действия не стоят внимания. Но если Негмат позволял себе быть принципиальным в конце месяца, в момент аврала, то попросту отменял его решения, оправдывая свои действия интересами плана или социалистических обязательств.
Прошел еще год. Негмата приняли в члены партии. Это еще больше окрылило его. И однажды… Работал на базе шофер первого класса, мазист Хамид Раимов, уже лет десять. Ездил он только на самосвалах. В последние годы, когда он включился в движение «две пятилетки за одну», ему стали создаваться самые благоприятные условия. План устанавливался ему только на машину, а он ездил еще с прицепом, с тем же объемом вместимости груза. И все, что перевозилось им, шло в счет обязательств. Хотя полагалось и на прицеп устанавливать план, и за него по нормам делать соответствующие скидки, производить доплаты. А не платить двойной заработок. Но базе нужен был такой передовик, вернее, даже не базе, а самому директору, чтобы поддержать его репутацию современного, откликающегося на все новшества, руководителя. Впрочем, Раимов был не один, таких, как он, уже через полгода собралось на целую бригаду, про что в газетах, по радио и телевидению раструбили на всю республику. Ташпулатов тоже ходил в именинниках, сам министр присылал ему поздравления с праздниками, а если он выбирался в столицу с каким-либо делом, входил к нему без доклада. И всегда решал свои дела оперативно и, главное, положительно.
Сначала гремело имя Раимова-шофера, последователя «патриотического почина», затем уже Раимова-бригадира, «дядьки Черномора», как его удачно назвал корреспондент местного радио, узнав, что в бригаде кроме него еще тридцать три водителя. Пока Раимов был один, машину ему меняли на новую через каждые три месяца. За такое время он успевал выжать из нее все, что заводы заложили на несколько лет эксплуатации, потом садился в кабину другой, третьей, четвертой. Когда же собралась целая бригада, меняли им машины в год один раз, но все, что шло для колонны «МАЗ»ов, запчасти, топливные аппараты, резина и другой дефицит, отдавались бригаде Раимова.
Как-то Раимов хотел выехать из гаража на машине с неработающими задними стоп-фонарями прицепа. Их просто он забыл подсоединить. Негмат завернул его в гараж.
— Слушай, мальчик, — стараясь побольнее уколоть его сказал Раимов, выглянув из кабины. Сказал громко, чтобы все вокруг слышали. — Ты знаешь, кто я?
— Знаю, дядя, — в тон ему ответил Негмат, — и тем не менее правила одни для всех!
— Ладно. — Тот отъехал назад, освобождая место для других и, выпрыгнув из кабины, вернулся к нему: — Я пойду к директору и тогда посмотрим, кто из нас кто!
— Хоть к министру, — равнодушно ответил Негмат, даже не обернувшись, что еще больше раззадорило передовика.
Пришел Ташпулатов, начал выяснять, в чем дело. Обошел машину, увидел неприсоединенный провод, воткнул штепсель в гнездо и фонари заработали.
— Теперь выезд разрешается? — миролюбиво спросил он.
— Да, — ответил Негмат, — но было бы лучше, если бы такие пустяки выполнял сам водитель, а не директор автобазы, который годится ему в отцы по возрасту!
— Я вкалываю на плотине и этого достаточно, — огрызнулся Раимов, — хлеб для всех добываю. Подумаешь, забыл подключить стопы!
Вскоре после этого Негмата перевели в райком партии, и все его друзья говорили, что не обошлось без директора. Негмат хороший инженер, но еще лучше, если он будет подальше от автобазы. Провожали его, можно сказать, пышно. На память о работе в автобазе подарили портативный японский магнитофон с записями песен известных в республике исполнителей. Был организован небольшой банкет в комнате «Техники безопасности», где директор, произнося тост, не преминул отметить, что это место отныне будет называться уруновской комнатой. Негмат с тех пор появлялся по делам отдела, не часто, раз-два в месяц, но теперь он был в курсе ее дел больше, чем прежде. Данные поступали в отдел, обрабатывались и обсуждались. Поэтому Негмат в какой-то мере был благодарен Ташпулатову. За содействие перевода в райком, если оно было на самом деле. Здесь Негмат научился мыслить шире, сопоставлять, анализировать, делать выводы. И хоть он был далек от действительной кухни, где пеклись успехи, он знал, где искать их истоки, в каких документах порыться, чтобы подтвердить свои мысли. Словом, партийная работа помогала ему смотреть на вещи шире…
Существует категория людей, для которых в жизни определена самая оптимальная для их способностей должность, вне пределов которой, — будь то вниз или вверх, — они уже непригодны. Хорошо, если кто из них это осознает, тогда и дело идет, и сам он уважаем другими. Но чаще такие люди не хотят мириться с этим, их амбиция не дает покоя, требует преодолеть «потолок», мол, плох тот солдат, который не хочет стать генералом. И люди, поддавшись этому ложному чувству, приходят к краху всего.
Урал Бегматов принадлежал к такой категории, хотя сам, конечно, этого не сознавал. Он тоже, как и Негмат, окончил в Ташкенте институт, автомобилист до мозга костей, машины любит и знает. До автобазы работал в различных хозяйствах, был и инженером по «тб», и начальником колонны, и командовал отделом эксплуатации, ведал службой ремонта, но всюду, где бы он не работал, долго продержаться не мог, потому что не хватало терпения подниматься по ступенькам иерархической лестницы, пытался перепрыгнуть сразу два-три звена, и в результате оказывался в самом начале ее. «Лучший учитель — опыт», — говорит народная мудрость. Бегматов в этом убедился на собственной шкуре. Он понял, что нельзя торопить события, нужно выбирать момент и, главное, стремиться к вершине на плечах других. Тут, если и упадешь, пострадает тот, кто нес тебя.
Ташпулатов взял его главным инженером, когда он после очередного провала сидел дежурным механиком в автобазе соседнего района и уже не надеялся на взлет. Его слишком хорошо знали автомобилисты области, особенно руководители хозяйств, которые тоже спаяны негласной солидарностью между собой, значит, при любых обстоятельствах стараются оградить друг друга от разных напастей. Поэтому Бегматову в этой области уже не приходилось рассчитывать на какое-то продвижение, а начинать все заново, подавшись куда-нибудь на БАМ или Нечерноземье… Было бы это сразу после окончания института, на худой конец, спустя два-три года, когда еще не успел жениться, другой разговор. Теперь же, когда в доме жена и шестеро дочерей, старшие из которых уже почти невесты и требования их растут, как в сказке, не по дням, а по часам, не больно-то решишься! Вот он и сидел дежурным механиком, работал через два дня на третий, а все свободное время стал отдавать приусадебному участку, чтобы таким образом удовлетворить растущие потребности дочерей. Он возмущался до глубины души непостоянством женской моды, считал ее разорительной для отцов. В самом деле, вчера его девочки требовали коротенькие платьица, сегодня им подавай импортные джинсы и — опять же импортные — трикотажные рубашки с погончиками, мужские причем. А до этого были нужны платья из японского «кристалла», каждый метр которого стоил на базаре полторы сотни. Но и отказывать дочерям Бегматов не мог. Сам он инженер, жена — учительница. А дочери… они не хотят считаться с домашними делами, им подай и точка. Конечно, в поселке живут сотни других девушек, которые удовлетворяются малым, но их родители так воспитали, жена же Бегматова, Ханифа, ничего не жалела для своих. Кто-либо из них изъявит какое желание, она разобъется, а достанет!
В том, что у него столько дочерей, виноват он сам. Можно было остановиться и после третьей, но он не согласился, почему-то казалось, что следующий ребенок будет сыном. Ему хотелось сына, это была боль его сердца, не дающая покоя ни днем ни ночью. Ему чудилось, что друзья тайком посмеиваются над ним, мол, неспособен Урал произвести сына, слабак. С тем, что это было определено природой жены или его самого, Бегматов не хотел считаться. Вот и стал обладателем «женской баскетбольной команды», как подшучивали товарищи. И тем самым еще больше подзадоривали его. Он как-то предупредил жену, что, пока не получит от нее сына, не оставит ее в покое, не посчитается с тем, что та каждый год будет по три-четыре месяца находиться в дородовом и послеродовом отпуске. Жена, конечно, возмущалась «тиранством» мужа, но в душе была рада.