И вот, когда уже казалось, на карьере поставлен крест, к нему приехал Ташпулатов. Собственной персоной, что сразу же возвысило его в глазах соседей и знакомых. Не к каждому заявлялся этот человек, да еще и с предложением принять должность главного инженера. Бегматов, понятно, угостил Ташпулатова, как и подобает его разумению о приеме высокопоставленных гостей, и, когда после жирного плова пошла пиала с зеленым чаем, дал согласие.
— Я давно наблюдаю за тобой, Уралбек, — сказал директор, — и должен быть откровенным с тобой, поскольку нам вместе работать. Ты отлично знаешь технику, все болячки и способы лечения, тебя шоферы, как говорится, на мякине не проведут. Ты хороший организатор технической службы, но и только. Если это хорошенько усвоишь, цены тебе не будет. А все, что говорили мне люди, думаю, не стоит выеденного яйца, я тебе верю. Поэтому и приехал сам…
И точно. Бегматов оказался прекрасным главным инженером. Навел порядок в мастерских, добился того, чтобы автомашины вовремя проходили «ТО-1» и «ТО-2», при нем заработали механические нагнетатели масла и смазки, так что люди перестали мучиться со шприцами. Словом, все технические службы работали, как часы. А это не замедлило сказаться на выходе машин в рейс. Правда, ему приходилось мириться с тем, что немало машин уходило с неисправностями, но это уже были допустимые, как он считал, отступления, от которых ни на одном автопредприятии не обойтись. Тем более, на таком. Славу его надо было поддерживать. Не только главному инженеру, но каждому, кто работал тут. Только в этом случае можно было надеяться на успех, ведь говорят, что миром можно и зайца поймать.
Ташпулатов прислушивался к мнению Урала, если у него случался конфликт с кем-то из работников, становился на его сторону, старался, чтобы авторитет технического директора, как он называл его иногда, был непоколебим, как собственный. Постепенно Бегматов забыл о своих прежних неурядицах, ему казалось, что ничего подобного с ним и не случалось, что слава неуживчивого, с большими запросами и высоким мнением о своих возможностях человека принадлежала не ему, а другому, которого он и не знает совсем. С ним начали дружить те, кто отворачивался, не хотел признавать. Одним словом, он уже чувствовал себя на коне. А когда и вовсе утвердился в этом мнении, стал критически оглядываться вокруг. Нет, его не возмущало, что успехи автобазы во многом липовые, что, если ему задаться целью разоблачить все это, никакого труда не составит; пусть, думал он, за это отвечает директор, если это записано в его судьбе, мне же нужно поступать так, чтобы, когда он соберется на пенсию, — случится же это когда-нибудь, — у начальства не было другого мнения о кандидате на его место. Для этого, наряду с добросовестным выполнением своих прямых обязанностей, нужно налаживать дружбу с людьми, не придираться по пустякам, быть доброжелательным к небольшим промахам, но вместе с тем и держать нужную дистанцию, не панибратствовать. Таких люди тоже не любят. Начальник должен быть начальником. В меру строгим, в меру требовательным, в меру всяким другим. Как сам Нурмат-ака, к примеру. Вроде бы никогда не кричит, не ругается, но достаточно сказать слово, и дела как бы сами собой делаются. И он, Урал, приглядывался к методам директора, старался подражать ему во всем, не зная, что среди шоферов успел получить прозвище «тень».
Так бы и ждал Бегматов своего звездного часа, не возмущаясь и не переча директору, если бы не появился Негмат, способный инженер, но еще не побитый жизнью, задиристый и прямой. «Этот не отступится, — подумал он, увидев, как Негмат поставил на место директорского любимчика Раимова, — надо поддерживать в нем сей пыл, авось, до большого скандала дело пойдет, а там…» Но он никак не мог представить себя на месте Ташпулатова, как не пытался, получалось жалкое подобие. Просто не бывал в его шкуре, решил он, а посижу в кресле, пообтешусь, привыкну. Начнут и ко мне ходить начальники колонн после каждой получки, будут провожать на курорты с конвертами «на мелкие расходы», а в доме так вообще изобилие наступит. Все, что нужно, доставят в свежем виде!
Ташпулатов спровадил Негмата в райком партии, и Бегматов немного приуныл, вспомнил о своей прежней тактике и работал не покладая рук. Потом наступили времена резких перемен, на место Ташпулатова пришел Негмат, чего Бегматов меньше всего ожидал, и начал ломку устоявшихся традиций, связей и всего прочего, на чем держалась слава автобазы. Бегматов, опять уже не раздумывая, стал помогать Урунову в его работе, сам вскрывал недостатки, указывал конкретных виновников. И пошло-поехало. Уже на третий месяц шоферы и обслуживающий персонал не получили премиальных. Не все, конечно, а большая часть. Те бригады, что выполняли задания, не остались без нее. Появилось недовольство, по углам стали осуждать нового директора, считали его диктатором, кое-кто «организовал» анонимки в трест и в партийные органы. Приезжали комиссии, убеждались в том, что Урунов гнет именно ту линию, которая нужна, и уезжали восвояси, даже не пожурив его.
Бегматов был на его стороне, доказывал недовольным, что к прошлому возврата уже не будет и самое лучшее, что можно сделать сегодня, это заставить себя самого перестроиться. Ведь план, если честно потрудиться, можно выполнять, значит, и премии получать. Опыт тех, кто так и поступает, лучшее тому подтверждение. Но вот тут с ним не соглашались. Не открыто, разумеется, а мысленно, противились как могли. И все же вынуждены были мириться с перестройкой, тем более, что Урунов устанавливал жесточайший контроль на линии. Он в отличие от своего предшественника больше пропадал там, где работали машины автобазы, проводил хронометражи, измерял «плечи» рейсов — расстояний от места погрузки до места выгрузки, требовал от клиентов, чтобы те заполняли в путевки фактические объемы выполненных работ, а не брали их с потолка.
Все это, как теперь понял Бегматов, послушав, что говорили на Совете треста, было явлением временным. Раз уж начали сравнивать «с тем же периодом прошлого года», считай, что решительные меры не более, чем показуха. Почему-то люди, занимающие очень высокие посты, думают, что все должно происходить, как по мановению волшебной палочки. Ага, решил ты, скажем, что надо обойтись без приписок, тут же все, схватив, как говорится, ноги в руки, бросятся за тобой. Так ведь не бывает. Приписки были средством достижения благополучия не только тех, кто занимался этим непосредственно, а сотен, может, тысяч людей. Взять хотя бы эту автобазу. Все, что она приписывала, делалось не по ее желанию, а было лишь следствием работы клиентов. Нельзя же перевезти того, что не зачерпнули своими ковшами экскаваторы, что не изготовили бетономешалки. Приписанные объемы волей-неволей становились достоянием и автомашин. И все были довольны. Там получали премии и тут. И не только премии, но и ордена, и медали, переходящие знамена, вымпелы, почетные грамоты — все, что положено. Нужен более длительный, чем год-два или даже все пять лет, срок. Перестройка сознания куда сложнее, чем одним росчерком пера отмена традиции. И, словно бы подслушав эту его мысль, заговорил Урунов.
— Вы помните, Урал-ака, одну из работ Ленина, которая была посвящена Сухаревке?
— Гм, — усмехнулся Бегматов, — оттого, что я получил в институте, ничего уже не осталось, брат. Но я с удовольствием послушаю ваш рассказ.
— Так вот, была в Москве площадь, которая называлась Сухаревской, просто Сухаревка, как ее величали в народе. Площадь эта была известна тем, что там располагалось что-то вроде «черного» рынка, барахолки. Там свершались всякие сделки. Совнарком решил снести эту площадь и принял соответствующий декрет. Сухаревку снесли. Так вот Владимир Ильич по этому поводу заметил, что уничтожить площадь не составляло особого труда, но понадобятся десятилетия, чтобы вытравить «дух Сухаревки» из сознания людей. Мне кажется, история повторяется. Очковтирательство и приписки одним росчерком пера отменили, а с психологией пока не решили, как быть. Вернулись опять к старому «по сравнению с тем же периодом прошлого года». Разве за год, за два или пять лет можно устранить то, что вбивалось все последние пятнадцать.
— А ведь я, Негматджан, правда, не зная о работе Ленина, подумал о том же только что. Вы точно прочитали мои мысли. Не знаю, что из этого выйдет, но если будут требовать и «сравнивать»… провал обеспечен! В этом я убежден.
— Что же все-таки предпримем? — спросил Негмат.
— Даже не знаю. Вот если бы был закон, запрещающий принимать ушедшего со своей работы, в связи с перестройкой, шофера на другую автобазу, думаю, был бы резон. А сейчас что? Напишет заявление, два месяца отработает ни шатко ни валко и пошел себе. И его принимают в другом автохозяйстве с распростертыми объятиями, потому что и оттуда ушли недовольные. Может, установить только один день, когда можно менять работу?
— Юрьев день? — рассмеялся Негмат.
— При чем тут Юрий или Иван, — сказал Бегматов, — у наших футболистов такое правило.
— Было бы хорошо, — согласился с ним Тухватуллин.
— Даже с точки зрения трудового законодательства? — улыбнулся Негмат.
— Законодательство это нужно и установить, а мы, профсоюзы, постараемся, чтобы оно соблюдалось. Конечно, такого закона, может, и не нужно принимать, но подумать о том, чтобы люди не летали с места на место теперь уже после двух месяцев стоило бы.
— Предлагают создавать всякие хорошие условия работникам, мол, тогда и не будут уходить, — сказал Негмат.
— Возможно, на каких-то предприятиях это даст эффект, но у нас… у нас же все, что нужно есть, недостает малости — премии, и из-за нее уходят, верно.
— С людьми слабо работаем, — сказал Негмат, повторив мысль инструктора обкома, высказанную им на Совете, — и это касается вас тоже, Хамза-абы…
«Наконец-то!» — мысленно воскликнул Негмат, прочитав решения Шестнадцатого пленума ЦК Компартии Узбекистана. Это был пленум, вошедший в историю партийной организации республики красной строкой. По той откровенности и смелости, с которой были разоблачены допускавшиеся в Узбекистане в последнее десятилетие нарушения норм партийной жизни, приписки, очковтирательство и сопутствующие им другие негативные явления. И, что очень важно, пленум признал, что во всем этом виновны все коммунисты, на каком бы посту они ни работали. Но, в первую очередь, конечно, была вина руководителей. Если бы не их молчаливое согласие с нарушениями, Узбекистану не пришлось бы действовать так решительно и, что скрывать, в ущерб своей славе и авторитету. Молчали, значит, способствовали.