– Может, и так, – согласился он, – да только юркость моя не дешевле твоего приданого.
Жители соседней деревушки объяснили, где следует оставить откуп, но никто не рассказал, что произойдет потом. Прилетит ли сам Сармат-змей? Выступят ли из-под воды воины его брата? Когда перенесли все сокровища, то связали лодки между собой. Лутый легко впрыгнул в ту, что была не украшена, и перехватил весла. Оркки Лис подошел к нему, находясь по бедра в дымчатой воде, и запустил пальцы в вихры волос. Натянул, потрепал – не то сердито, не то ласково, а потом поцеловал в макушку. Спрятал лицо в сгибе локтя и отошел и не подходил даже тогда, когда прощались остальные и когда Совьон вела драконью невесту. Рацлаву она, стараясь не замочить платья, посадила в другую лодку, затянутую поверх сундуков и ларчиков лиловым и сизым шелком, с рассыпанными по дну жемчужинами.
– Видать, это все, – бесцветно заметила Рацлава, качнув головой. Тонко зазвенели височные украшения.
– Видать. – Совьон похлопала ладонью по вырезанному изваянию: скалящемуся крылатому змею, обвившему лодочный нос. Воительница, также стоя в воде, опиралась на него выпрямленной рукой.
Прежде чем упасть на скамеечку, Рацлава потянулась и неуклюже обняла Совьон. Уткнулась в ее плечо закрытым фатой лицом. Вдохнула запах ее волос и кожи: полынь, дым и сталь. Звякнули браслеты, застучали бусы – ничего не оставалось, кроме как обнять ее в ответ. Из-под качающейся лодки бежала рябь, слабый ветерок скользил над гладью, и в его потоках, распластав крылья, летел ворон… Матерь-гора восставала на той стороне озера, прямо напротив. Исполинская, великая – на нее старались не смотреть.
– Ну, полно. – Совьон мягко, но настойчиво отодвинула от себя Рацлаву. – Чем дольше прощаешься, тем горше становятся слезы, драконья невеста. Садись. – Ладонь Совьон безвольно сползла по ее спине, по ткани платья и кружеву рукавов.
Та Ёхо не рисковала заходить в воду так же глубоко, как и остальные, поэтому стояла недалеко от берега, тяжело опираясь о сук.
– Раслейв. – Она даже не успела утереть слезы, пролитые по Лутому, как глаза снова заблестели в щелочках век. – Раслейв, пожалуйста, играть своему мужу так, как никогда раньше. Чтобы эта гора лопнуть от песен и чтобы Молунцзе снова заснуть на тысячу лет.
Лутого она просила быть хитрее всех лис на свете – и Рацлава, печально улыбнувшись сквозь фату, ответила так же, как он.
– Я постараюсь.
А потом воины отряда обрубили веревки, связывающие лодки с берегом, и подтолкнули их к середине озера. Рябь заструилась яростнее – она перечертила солнце, отражавшееся в матовой глади. Лутый опустил весла – Рацлава не умела грести, и между двумя лодками натянулась толстая бечева. Первая медленно увлекла за собой вторую: жители из соседней деревушки рассказывали, что, благо, на водах подле Матерь-горы никогда не поднималось даже мало-мальски сильных волн.
Совьон, сидя на берегу, хмуро надевала сапоги.
– Тяжело, воронья госпожа? – тихо спросил Оркки Лис, расправляя штанину.
– Тяжело, – согласилась Совьон и поднялась.
Лодки неспешно достигли середины озера и застыли. Совьон смотрела, как легко качались змеиные головы над водой; как Лутый неуверенно приподнял весла, а Рацлава, сидевшая на застланной шелком скамеечке, теребила вплетенную в бусы свирель, – из-за расстояния Совьон скорее догадалась об этом, чем увидела своими глазами.
– Что теперь? – спросил Гъял, пощипывая щетину на горле.
– Ждать, – обронил Оркки Лис. Он не сводил с лодок настороженного взгляда и все ходил вдоль берега. Долго ходил – солнце успело разгореться. И, видимо, от горя и напряжения Оркки забыл об осторожности.
За их спинами остался редковатый лес – с соснами, местами обугленными дочерна, и подпаленными липами. Когда Оркки закричал, птицы испуганно взмыли с деревьев и поднялись над лесом шумным облаком.
– Эй, Сармат! – Он раскинул руки. – Где же ты? Отчего же ты не летишь? – Голос ухал набатом. – Где же ты?!
Но ответом ему были лишь птичий грай и легкое волнение на озере. Да Лутый приподнялся на лодке – наверное, пытался различить слова, и Рацлава запрокинула голову.
– Не тратить зря крик, – посоветовала Та Ёхо, устроившись в ногах Совьон. Ее слезы высохли, отдав место зеркальному блеску звериных глаз. Раскрасневшееся лицо снова стало лицом не печальной женщины, но воина и охотника. – Неужели ты думать, что тебя услышать Молунцзе?
– Может, не он, – задумчиво протянул Гъял, – так хоть его мамка.
Оркки зарылся носом сапога в тонкую траву и мелкие камешки. В горле саднило.
Из воинов на берегу Совьон первая распознала неладное: она пристально наблюдала за Рацлавой. И драконья невеста, мгновение назад сидевшая спокойно, почувствовала то, что заставило ее развести руки и испуганно сжать лодочные борта – словно в попытке удержаться.
– Течение.
– Что – течение? – не понял Гъял, оборачиваясь. – Нет здесь его.
– Появилось, – уточнила Совьон, стискивая кулаки. – Вода движется.
Оркки откашлялся, а Та Ёхо приподнялась на здоровой ноге. За множество локтей от них Лутый бросил весла под скамью – змей на носу его лодки вздыбился над гладью. Прикрыв глаза, Совьон могла представить, что находится рядом с Рацлавой, слышит, как стучат ее бусы и браслеты, как катается жемчуг по шелку; ощущает, как пузырится озеро вокруг.
Лодки сдвинулись с места, подгоняемые течением, возникшим из ниоткуда, – ветер не стал сильнее. Казалось, что это Матерь-гора, стоявшая на самой кромке, затягивала в себя воду с плескавшимися в ней богатствами.
– Как бы не перевернулись, – вырвалось у Совьон.
Лодки скользили к Матерь-горе. То отдалялись друг от друга так, что упруго дрожала веревка между ними, то опасно приближались, грозя зацепиться бортами. С такими потоками было бесполезно соперничать, и оттого Лутый не прикасался к веслам. Первой сейчас шла лодка Рацлавы, увлекая Лутого за собой, – драконья невеста сидела в ней ни жива ни мертва. Она острее прочих чувствовала, как вода под ней толкалась и струилась, набирая скорость.
Оркки Лис приподнялся на цыпочках. Судорожно выдохнув, перекатился на пятки.
– А в Матерь-горе – ворота?
…Ворота, но с берега их никак не удавалось разглядеть. Их увидел Лутый, когда достаточно приблизился к подножию горы, – с неба нависала чудовищная громада камня. Озеро лакало огромную, вытесанную из породы дверь: исполинская драконья голова с разинутым ртом. Внутри – извивающийся раздвоенный язык. Из ноздрей змея текла вода, тут же обращавшаяся в пар.
– Что за шипение? – Рацлава обернулась, силясь перекричать шум озера. Ответа Лутого она не разобрала.
Раздался грохот – с таким звуком разошлась драконья голова, образуя проход. Лутый в последний раз взглянул на солнце, а затем их лодки увлекло вглубь. Ворота захлопнулись за ними, и с потолка и стен поднялись клубы каменной крошки.
Сначала были лишь темнота и журчание внезапно успокоившейся воды. Лодки вело и вело вперед, втягивало в плавные повороты – скорость стихала. Затем глаз Лутого привык к полумраку и различил самоцветное свечение – голубое и дымчато-зеленое; после выступили очертания стен.
– Где мы? – Изо рта Рацлавы выпорхнуло облачко пара. Голос стал непривычно громким и гулким. – Ты видишь берег?
Лутый несколько раз моргнул.
– Я вижу лабиринт.
Вместо пола у лабиринта – вода, по которой по повелению Матерь-горы скользили лодки. Веревка между ними обвисла. На вытесанных из породы стенах – россыпи самоцветов и увековеченные в камне истории. Их Лутый сумел разобрать позже: неведомый мастер изобразил моря и горы, леса и горящие пашни. Сталкивающиеся армии, крылатых змеев и девушек, привязанных к столбам. Картин было много, их вязь текла по бесконечным стенам лабиринта – поворот, дорога прямо, следующий поворот, петля, полукруг… Вода тихо журчала под лодками – Лутый заметил, что она светилась. Будто кто-то собрал в пригоршни не то звезды, не то самые яркие белые самоцветы и рассыпал их по дну.
Даже Лутый, как он ни старался, не сумел бы запомнить дорогу назад: слишком длинен был лабиринт, чересчур загадочен и запутан… Да и открылись бы перед беглецами тяжелые ворота? Наступило время, когда глаз Лутого настолько привык к темноте, что с легкостью мог рассмотреть все картины, вырезанные на стенах: вот вёльха, ткущая судьбу. Вот грозный дракон, спящий в недрах своей тюрьмы, – его опутали бесконечные цепи. Вот воин, которого не смогли одолеть мужи нескольких стольных городов. Вот красавица-княгиня, вся в шелках и самоцветных подвесках, медленно обрастающая горной породой…
Рацлава зачесала кожу под лоскутками – от холода ее руки снова начали зудеть и наливаться краснотой. Лутый, рассматривая стены лабиринта, незаметно для себя оттягивал ошейник большим пальцем – чтобы жал меньше. Лодки плыли и плыли, вода текла и текла, одни истории на стенах сменялись другими. Рацлава откинула фату с лица, и пар из ее рта засочился яростнее, толчками.
– Ни конца ни края?
– Да, – ответил Лутый, выдыхая. Он сполз со скамеечки, устроившись между сундуков, и сложил ладони на груди. – Славно нас путают, Рацлава Вельшевна. Чтобы не нашли дороги.
Они прошли еще несколько поворотов, когда Лутый заметил, что воздух вокруг загустел; веревка, которая связывала его лодку с шедшей впереди лодкой Рацлавы, задрожала.
– Эй, драконья невеста. – Он резко сел прямо. – Ты не бойся.
Подул ветерок – словно чья-то бесплотная, невидимая рука появилась в воздухе. И принялась медленно развязывать узлы.
– Что это? – Рацлава встрепенулась. В бельмах ее глаз отражалось мерцание самоцветов, рассыпанных по исполинским стенам. – Что происходит?
– Разделяют нас. – Лутый скрестил ноги и взмахнул пальцами. – Негоже рабу сидеть рядом с будущей Сарматовой женой.
Веревка ослабла и змеею нырнула в воду. С негромким плеском медленно пошла на дно.
– Лутый!
До чего же страшно было бы остаться здесь одной – так, как сначала задумывалось. Рацлава не ощущала ничего, кроме холода. Не слышала ничего, кроме журчания воды и поскрипывания лодочных досок. Коченеющими пальцами она стиснула борта. И вновь звякнули браслеты, беспокойно зашевелились серебряные височные украшения, сейчас ставшие не теплее воздуха.