– Может, еще встретимся, – предположил Лутый, всплескивая ладонями. – Гора-то у нас с тобой одна, Рацлава Вельшевна. Передавай жениху мой поклон.
– Лутый!
Рацлава извернулась всем телом, будто пыталась разглядеть его напоследок. А на следующем повороте лодку Лутого осторожно увело в сторону – Рацлаву же подтолкнуло прямо.
Драконья невеста не видела самоцветов, не видела историй на камне и донного свечения – до чего была хороша бегущая по нему рябь! Когда ей показалось, что она провела в подгорном лабиринте не меньше часа, Рацлава, немного раздвинув сундуки и ларчики, попыталась лечь. Она принялась перебирать бусы замерзшими руками. И свирель – она нежно поглаживала свирель, будто любимого зверька, свернувшегося на груди.
Долго ли сказочке не сказываться, да закончится. Долго ли страннице не хаживать, да остановится. Долго ли птичке не летать по краю, да поймают.
Наконец лодка Рацлавы пристала к берегу. Вода выплюнула ее глубоко на сушу: волны покачивались лишь под самой кормой. С невероятной осторожностью, стараясь разбудить затекшее тело, Рацлава поднялась. Медленно, сминая шелка, переступая через ларцы, свертки и рассыпанные жемчужины, добралась до борта. Подняла юбки, оперлась, чтобы спуститься наземь, – ее нога наступила на удивительные камешки. Позвякивающие, круглые, металлически холодные. Рацлава раскинула руки, чтобы удержать равновесие, но через шаг споткнулась о что-то большое и звенящее: оно покатилось дальше, издавая эхо. Кубок? Чаша? Рацлава наклонилась и запустила искалеченные пальцы в то, что лежало под ее башмачками, – монеты. Нити цепочек. Колечки.
Драконья невеста выпрямилась и отряхнула руку. Она неустойчиво стояла на несметных змеиных сокровищах – они устилали берег, к которому пристала лодка, и даже уходили под воду. Рацлава выдохнула и неспешно покружилась на месте, надеясь нащупать хоть какую-то опору, – тщетно. Студеная вода лизала корму ее лодки и богатства на берегу. С оставшихся трех сторон восставали стены уже не лабиринта, а чертога Матерь-горы – шершавые, сложенные из разных пород. Они были глубинно-зеленые и дымчато-синие, темные и грубо обтесанные, ровно такие же, как и потолок, но откуда Рацлава могла знать об этом?
Опустив фату, девушка сделала шаг, и монеты гулко и весело покатились под ее ногами.
Отряд довез дань Сармату и теперь мог не бояться ни воровства, ни косых взглядов. На ночь воины остановились в той самой соседней деревушке – в небольшой уютной корчме, заменявшей странникам постоялый двор. Здесь было тепло, сухо и пусто, а кормили сытно и дешево – Оркки Лис оставил не так много сбережений, чтобы добраться до Бычьей пади. Большего отряду не требовалось, да и какой из них отряд – всего четыре человека, один из которых собирался уезжать.
– Сов Ён. – Цепкая смуглая рука Та Ёхо ухватила ее за запястье. – Сов Ён, взять меня с собой. Пожалуйста.
Женщины находились в маленькой комнате, снятой на втором этаже: здесь пахло сеном, похлебкой и какими-то резкими травами. Та Ёхо, поджав кривоватую раненую ногу, сидела на коечке, застеленной грубым стеганым покрывалом, но и это – невероятная удача: наконец удавалось поспать не на земле. Хотя Та Ёхо, выросшая в высокогорном племени, была неприхотлива в быту даже больше, чем Совьон, сейчас мерившая шагами пыльный дощатый пол.
– Ну куда я тебя возьму, – ответила она миролюбиво, но строго, ловко высвобождая руку из захвата. – И дело не только в ране: не нужно тебе со мной.
– Почему?
– Просто не нужно. – Голос стал усталым. – Что за радость тебе быть подле меня, Та Ёхо? Сплошные дороги и преследующая меня ворожба – может, я пытаюсь сбежать, да только она всегда настигает.
– С тобой – хоть куда. – Айха вскинула лицо, некрасивое по здешним меркам, но такое яркое: тонкогубый рот, неровные мелкие зубы, часто мелькающие в улыбке, жидковатые волосы темнее самой черной ночи. И ноги у нее были плотные и короткие, но попробуй не любоваться, когда Та Ёхо по-звериному переступала по земле.
– Зачем?
– Сов Ён! – воскликнула Та Ёхо укоризненно. – Ты что, бросать меня одну?
– Ты не останешься одна. – Совьон хмыкнула. – У тебя будет мужчина, который тебя любит, и Бычья падь – скоро зима, и там тихо, но, клянусь, по весне в город съедутся воины со всех княжеств.
– Что за дело есть у них в Бычьей пади?
– Вот ты и узнаешь. – Совьон закинула за спину походную суму. – Для меня же это – мутная вода, в которой ничего не разобрать. Лечись, Та Ёхо, а как окрепнешь, сможешь уйти, куда пожелаешь. А пока здесь леса – никто не заметит, что одной лосихой стало больше.
Как и в прошлые дни, сегодня на ночном небе должна была загореться ущербная луна: Та Ёхо передвигалась с трудом и, натягивая на себя шкуру животного, не уходила далеко, предпочитая отлеживаться в густых зарослях. Сейчас ей было нечего бояться: знала ведь, что Оркки Лис хитер и прозорлив и не допустит, чтобы с ней случилось еще больше дурного.
– Ты приехать в Бычью падь по весне?
– Не знаю, – призналась Совьон и, улыбнувшись, погладила айху по переброшенной на плечо прядке волос. – Ничего не знаю, но здесь мне искать нечего. Прощай, Та Ёхо.
– Сов Ён. – В ответ она горестно покачала головой и приподнялась на коечке. – Есть ли сила, которая суметь тебя остановить? Прощай.
…Оркки Лис с Гъялом ужинали в зале на первом этаже, когда женщинам еду слуги подняли наверх. В корчме было безлюдно, и даже хозяин скрылся в кухне. Здесь стояли круглые крепкие столы, хоть и немного треснувшие, пахло хлебом, сидром и неказистыми пряностями. А еще неуловимо веяло домашним уютом, который Совьон был почти неведом. Оркки увидел ее, собранную в путь, шагающую вдоль горящих лучин, лавок с расписанными горшочками и стен с засушенными цветами.
– Далеко ли собралась?
Гъял, услышав его, обернулся.
– Далеко, – ответила Совьон.
Оркки пригубил из большой деревянной кружки, которую спустя мгновение тяжело поставил на стол.
– Присядь.
– Нет, – покачала головой. – Уезжаю, Лис.
– А как же Черногород?
– Я не вернусь туда.
– Ты клялась служить нашему князю.
– Да, но не всю жизнь, – Совьон пожала плечами. – Я служила ему и выполнила то, что он на меня возложил: привезла Сармату его невесту, живую и невредимую. На этом мое дело закончено. Вы благополучно доберетесь до Бычьей пади – рукой подать после всех верст, которые мы покрыли, а я поеду своей дорогой.
– Так, значит. – Оркки повел подбородком и оперся рукой о столешницу. – Так… Ну, не мне удерживать тебя.
– Не тебе, – согласилась Совьон и, сделав шаг назад, скользнула взглядом по внутреннему убранству корчмы, по пылающему очагу, по Гъялу, ссутулившемуся на скамье. – Выйдешь провожать?
Совьон уезжала вечером, а ночь обещала быть такой глухой и темной, какой отряд еще не видел на Змеином взгорье. Проступал масляный ущербный месяц – точь-в-точь такой, как на ее скуле. У горизонта утробно рокотала приближающаяся гроза, а с леса несло дождем, ветром и сырым звериным мехом.
– Ничего-то ты не боишься, – беззлобно проворчал Оркки Лис, вытирая рот от кусочков пищи. – Не удивлюсь, если ты и с грозой беседуешь, как с родной сестрицей, а твой ворон выносит молнии из ее нечесаных косм.
Совьон улыбнулась, поглаживая шею коня, но обронила:
– Не беседую.
А потом ее взгляд стал серьезен.
– Послушай, Лис. – Она понизила голос, чтобы не слышал Гъял. – Береги Та Ёхо, а если обидишь, я найду тебя и убью.
Но за пеленой серьезности в ее глазах плескалось тепло: не обидит, конечно, не обидит, и оттого у зрачков млела ровная синева.
– Без тебя разберемся, матушка. – После всего, что произошло, Оркки было трудно смеяться так, как прежде, но он старался. – Ладно, Совьон. Мы с тобой не очень ладили… и, может, я все же не стал бы тебе слишком доверять…
– Ой, Лис. – Совьон скривилась и оправила сбрую Жениха. Промозглый ветер задул сильнее, и на черную землю сорвались первые дождевые капли. – Избавь меня от своего брюзжания. А тебе еще терпеть его, Гъял.
Тот что-то ответил, но никто не разобрал этого в звонком громовом раскате.
– И до утра не переждешь? – Гъял повысил голос.
– Не пережду, – ответила Совьон, взлетая в седло. Жених, гарцуя, выпустил из ноздрей клокочущий рокот – ничуть не хуже грозового. Оркки Лис отошел и отвел за собой Гъяла, чтобы лютый конь ненароком не лягнул их в грудь.
– Свидимся еще, Совьон?
– Если так любопытно, спрашивай у своих богов, не у меня. – Ее голос взвился перед вторым раскатом. Ворон обогнул корчму, в оконцах которой горел теплый желтый свет, и опустился на хозяйское плечо. – Мне это неведомо.
– Ну что ж… – Оркки приподнял руку в знак прощания. По круглой крыше корчмы застучал дождь. – Славных тебе дорог, Совьон.
Воительница попрощалась в ответ и, ударив пятками в вороные бока, сорвалась в лес. Вечер загустел в ожидании грозы. В бархатном небе вились ниточки молний – они мерцали над деревьями и вокруг Матерь-горы, отсюда казавшейся хоть и не такой огромной, но по-прежнему грозной. Оркки Лис стоял под дождем, даже когда ушел Гъял, и смотрел Совьон вслед – ждал, пока она не скрылась из виду, пока не затихли цокот копыт и карканье ворона, пока не исчезло все, что напоминало бы о ее присутствии. А потом воротился на крыльцо.
Зов кровиIX
Она пряла не шерсть, не лен, не шелк – человеческую судьбу. Ее работу освещало танцующее свечное пламя; по стенам скользили языки теней. Хиллсиэ Ино, вскинув матовый кинжал, обрезала нити, завершая одно полотно и тут же начиная следующее. Сколько у Хозяина горы было невест, сколько жен, но никто из них не вызывал в вёльхе-прядильщице такого отвращения. Если бы она могла, то выткала бы бельмяноглазой девице худшую судьбу, но Хиллсиэ Ино не имела таких прав: все решала ее богиня, суровая Сирпа. И по ее наставлению в Хиллсиэ Ино не должно было быть ни жалости, ни злобы.
Сейчас прялка не крутилась: Хиллсиэ Ино даже не смотрела на нее, принявшись за шитье. Первым на новое полотно, белое-белое, будто снег на перевалах, выполз паук, сотканный из серых нитей. Все его восемь глаз были молочны и слепы. Как же ты, бездарная самозванка, посмела совершить то, что совершила? Как решилась посчитать себя пряхой, ткущей если не судьбу, то музыку? Украсть инструмент у певца камня – все равно что похитить прялку у Хиллсиэ Ино. И назваться вёльхой, не нося в себе ни отголоска силы. Глупая, наглая, бесталанная девица – чем больше ведьма читала ее прошлое, тем яростнее клокотал гнев в ее груди. Хиллсиэ Ино скалилась сгнившими зубами и качала головой так, что трепыхались мочки ушей, растянутые лунными камнями. За такие преступления нужно хлестать плетьми и разрывать на кусочки – вёльха порадуется, когда соткет смерть девицы. Как и всех, ее убьет каменный воин, брат Хозяина горы.