й Годунову «версии несчастного случая»… Но насколько здесь правомочен «убийственный годуновский след»?…
А все, оказывается, гораздо любопытней и проще простого, исходя из крепости и теплоты семейных связей в любые времена. Ведь не одного Василия Шуйского, провинившегося «в деле о разводе царя Федора с царицей Ириной», вызволил в начале 1591 года Годунов, а всех Шуйских из самого знатного тогда на Руси рода суздальских Рюриковичей после московских Рюриковичей (Федора-царя и Дмитрия-царевича).
Не видя никакой опасности в братьях Шуйских, Годунов отозвал их из ссылки, потому что пошел на поводу своей столь же любимой, сколь и властной из-за своего «сволочного» характера супруги Марии Григорьевны, подарившей полтора года назад Борису Федоровичу обожаемого им сына Федора. Не мог отказать Годунов своей отличившейся с рождением здорового, красивого, умного сына супруге, имевшей такую же любимую и близкую по духу и характеру сестру Катерину Григорьевну, вышедшую замуж за князя Дмитрия Ивановича Шуйского. Вот по требованию своей властной жены, характером пошедшей в отца, первого опричника государства Малюту Скуратова, и освободил Годунов из ссылки всех братьев Шуйских, своих родичей через боевую супружницу, вовремя подарившую ему сына-наследника.
Только не мог же он поручить «государево дело» тому же непутевому, недаровитому князю Дмитрию Ивановичу Шуйскому, которого Господь обделил способностями дипломата и воина, зато излишне горделивому, самонадеянному и завистливому. Вот и призвал к себе Годунов самого старшего из освобожденных братьев Шуйских, опытного, тертого жизнью и бытом, рано полысевшего и поседевшего князя Василия Ивановича. К моменту поручения тому щекотливого дела «углицкого сыска по гибели царевича» старший Василий Шуйский уже несколько месяцев заседал в боярской Думе. Он был вызван для неотложного дела, не терпящего отлагательств, специальным гонцом от конюшего.
– А ты скор на ногу, Василий Иванович, здравствуй на процветание нашего государства, – поприветствовал князя-боярина Годунов с особым значением и расположением. – Рад именно тебя видеть в столь поздний час. Дело не терпит промедления. Завтра ранним утром с поручением государя провести сыск выезжаешь в Углич. Действуй по обстоятельствам твердой рукой, надо бить и наказывать – бей и наказывай, только все по правде и справедливости. По закону… Сам знаешь, в непростые времена для государства сыск будешь проводить, в военные годы… От случайной искры волнения, мятежи большие могут пойти из Углича в другие земли… Все полномочия царя тебе даны, чтобы разобраться до корневой сути и зло, и худо волнений, бунтов на корню пресечь…
– Это все, Борис Федорович? – излишне хмуро, без должного пиетета и какой-либо доверительной теплоты, спросил Шуйский. – Может, есть какие особые обстоятельства и поручения по делу розыска?
– Не без этого, – в тон Шуйскому, мрачнея с каждым слетающим с его уст опасным словом, начал говорить с внутренним напряжением Годунов. – Ты догадываешься, наверное, почему именно тебе я поручил столь деликатное предприятие сыска?
Он внимательно посмотрел в лицо боярина, но на нем не дрогнул ни один мускул, лицо Шуйского было непроницаемо, он ничего не собирался объяснять и ответствовать, заданный вопрос повис в воздухе накаляемого с каждым новым мгновением разговора. Боярин не отвел глаз, только равнодушно, с небольшим внутренним раздражением выдохнул:
– Ну, и…
– Это даже хорошо, что князя-боярина Василия Ивановича Шуйского все считают моим главным врагом или недругом… Это очень хорошо, ибо ни у кого не возникнет сомнения в правде и надежности проведенного сыска и справедливости наказания виновных, коли такие будут выявлены…
– Виновных в убийстве?…
– Возможно… Только в этом надо разобраться до мельчайших подробностей, до самых пустяшных, чтобы до корневой сути докопаться… – Годунов возвысил голос: – Мне не нужны нераскрытые преступления! Не нужны преступники без четких доказательств их вины в злодействе… Ибо погибло дитя малое… Гибель восьмилетнего царевича – это одно дело… А вот убийство просто младенца в военное время – дело другое, но такое же преступное… Разве я не вижу, что кто-то хотел и хочет мое имя соединить с военными невзгодами государства и гибелью несчастного царевича-младенца…
– Поясни, Борис Федорович… Я же не все расклады знаю в государстве, не все слухи до меня доходят…
– Неужели до твоего Галича не дошли кем-то злонамеренно распространяемые слухи обо мне и царевиче… – жестко ощерился Годунов. – Говори, как на духу, князь…
Тот пожевал губами, но осмелился сказать правду, раз это от него требуют, «как на духу»:
– Слышал не о царевиче, а о его матери, мол, прижал их в Угличе твой дьяк Михайла Битяговский с доходами от удела княжеского, ограничил их излишне…
– Еще что слышал?…
– Что «царица» недовольна высылкой в Углич, это же недовольство и царевичу Дмитрию молва приписывает, мол, Мария и Дмитрий готовятся отомстить конюшему при случае, а конюший и сам не прочь поквитаться со строптивцами углицкими…
– Надо же, – дернул щекой Годунов, – впрочем, я и об этом тоже слышал от своих верных людей… Это правда, мой дьяк их с доходами прищемил… А как иначе, война идет, откуда взять средства на вооружение войска?… Многих пришлось прищемить ради безопасности государства… Еще что знаешь о царевиче и царице?…
– Жесток не по годам наш малолетний Дмитрий-царевич, – после тягостного раздумья произнес Шуйский. – Животных мучит шибко и злодейски, по примеру своего неугомонного батюшки. Тот в детстве тоже был шибко горазд до таких непотребных жестоких утех. И сынок в него пошел, тоже глазки выкалывает животным, крылья обрезает, ноги калечит. А главное в слухах, что неразумная мать Мария Нагая его поощряет, для мести брату, да и тебе, Борис Федорович, готовит… Твою мстительность тоже побуждает…
– Вот это уже погорячее… Совсем горячо насчет моей мстительности в отношении младенца несмышленого и непутевого… Главного не слышал ты, знать, не дошли до Галича главные слухи про меня, погубителя царевича… Якобы я специально отправил царевича с его мамкой в Углич, чтобы там с ними разделаться по-тихому, с помощью их отравителей, с помощью заморских ядов…
– Ядов заморских?… – выдохнул Шуйский с заметной тревогой в голосе. – Господь с тобой, Борис Федорович… Не наговаривай на себя лишнего… В Галиче слышал, что ты себя и царя окружил заморскими лекарями…
– А зачем заморских лекарей призвал, знаешь?
Шуйский неуклюже пожал плечами и прошелестел побелевшими от напряжения губами:
– Откуда мне знать? Мало ли что брешут…
– Не брешут люди, говоря о заморских лекарях… Призвал я спецов английских и прочих, чтобы они помогли с бесплодием моей сестрицы Ирины-царицы… Выкидывает она плоды от Федора Ивановича… Зачинала много от его семени, да выкидывала плоды скоро, иногда даже при больших сроках беременности… Только знаешь, что мне заморские иноземные врачи пообещали, Василий Иванович?
– Что?…
– Что разрешится скоро бременем царица Иринушка, моя дорогая сестрица… Как будет успешное зачатие царицы, положат ее знаменитые иноземные лекари на сохранение царского плода – по всем их медицинским законам и способам европейским – и доведут благое дело сохранения плода до счастливого разрешения бремени матери… Вот что мне обещали иноземные лекари, и я им верю, потому что в их силу и чудодейство искусства лечения женских болезней убедился на нашем собственном семейном примере… Долго и моя супруга Мария не могла родить мне наследника, после Ксении… Сын Иван в младенчестве погиб, потом тоже было много выкидышей у моей Марии… Только благодаря искусству заморских лекарей, положивших мою супругу на сохранение плода, та благополучно разрешилась от бремени сыном-наследником… Пусть во дворе все бухтят, что молитвами патриарха Иова моя Мария подарила мне наследника-сына, а ты знаешь, через какие труды иноземных лекарей удалось все довести до благополучного результата, на радость счастливых родителей…
– Ты со мной откровенен, Борис Федорович, как никогда… Так ты с Шуйскими не откровенничал, ни с нашим героем Иваном Петровичем, псковским героем, ни со мной, ни с братьями Ивановичами… Благодарствую…
– Подожди благодарить… Сейчас узнаешь самое главное и необходимое тебе для справедливого сыска в Угличе… Нельзя ни с кем, кроме самых близких, доверенных мне лиц, делиться тем, что «бесплодная царица» окружена целым отрядом заморских врачей, чтобы родить, наконец… Помнишь, как вы, Шуйские, царицу, мою сестрицу, прижали, требуя ее развода с государем…
– Помню, как не помнить… Через это дело и пострадали в ссылках… Ивана Петровича и других уже не вернешь…
– Не вернешь, да не в этом дело, князь… Непременно родит моя сестрица, дочку или сынка – неважно, вот скоро сам увидишь… А секрет нашей беседы, который разглашать нельзя тебе даже самым близким и проверенным, в том заключается, что не поймут твои родичи доморощенные, что царица Ирина произвела на свет божий наследника престола или царевну от семени царя Блаженного трудами или беспримерными усилиями чужестранцев-лекарей над лоном царицы, не поймут, скажут: это против воли Господа, против божьих природных законов… Так что не распространяйся сам на эту скользкую тему иноземных лекарей и царицы Ирины… Да и про мое отеческое счастье с сыном-наследником, родившимся с помощью иноземных достижений медицины, держи язык за зубами…
– Вот теперь воистину уверовал я в твое доверие ко мне с поручением царя и Думы провести справедливый сыск, до правды докопаться в таинственной гибели царевича… Так ведь копанем и докопаемся, с божьей помощью…
– Вот и докопайся… – Годунов тяжело вздохнул. – И докопайся, помимо всего прочего, кто ранее пытался отравить царевича Дмитрия и царицу Марию Нагую каким-то ядом… Эти слухи не дошли до тебя, а это слухи, близкие к правде, насколько я знаю от своих доверенных людей… Пытались отравить Дмитрия-царевича с матерью Марией, только что-то не сработало… Сам знаешь, князь, что легче избавиться от кого-то ядом, а не ножиком, только знай, иноземные врачи-медики здесь ни при чем, они были приглашены в помощь моей супруге Марии и сестре Ирине, чтобы те разродились… И я никого сам, слышишь, никого не хотел травить и убивать в Угличе… Так что разберись, князь, не только с гибелью Дмитрия-царевича, но и с попыткой отравления царевича и царицы до этого…