Годунов сделал жест стражникам, чтоб те удалились из шатра, но не совсем, а ждали внимательно за дверью приказа главнокомандующего. Входить только по приказу, так и сказал:
– Как позову, быть здесь без промедления. Сабли держать наготове! Поняли?
– Как не понять, государь, – негромко ответил кто-то из стражников, – будем сей миг.
У Бельского аж сердце екнуло: «Бориса уже государем кличут. А как меня назовут скоро – заговорщиком, изменником государя? Мятежником? Бунтовщиком? И концы в воду – нет Богдана Бельского на белом свете…»
– Думаешь, про заговор против меня буду спрашивать, Богдан? – молвил Годунов, окатив Бельского презрительным взглядом, к тому же нарочито не предлагая «гостю» сесть.
– Какой заговор, государь? – занервничал Бельский, чувствуя, что у него подкашиваются ноги.
– Вот государем уже меня зовешь, – ухмыльнулся без подобия улыбки на лице Годунов, – а сам чуть ли не самым главным заговорщиком заделался, как мне Федор Романов на пиру поведал…
– Не может быть такого! – охнул жалостливым голосом Бельский, жадно глотая воздух открытым ртом, как рыбина, выброшенная штормом на берег.
– Успокойся, Богдан, не о заговоре буду спрашивать, о другом…
– Как не беспокоиться, государь, когда в измене обвиняешь…
– Так я ведь всех других заговорщиков с их верными воинами по домам распустил – всех простил перед скорым венчанием на царство… И тебя прощу, Богдан, если вот здесь прямо передо мной признаешься и покаешься в своих тяжких грехах… – Видя, что Бельский открыл рот, чтобы начинать признаваться и каяться, Годунов резко и жестко осадил его: – Молчи и слушай! Мне твои признания о заговоре не нужны. Мне нужны другие признания. Признаешься, как на духу, забуду про твою измену, про заговор, который ты возглавил…
– Не я возглавлял… – тихо пискнул Бельский. – Не я был во главе, другие…
– Какая разница, кто был во главе, ты или другие? Плевать! – рявкнул Годунов.
На голос прибежали стражники, но он им так же зло и раздраженно бросил:
– Убирайтесь! Ждите, когда позову, «ко мне» крикну… Ждите, у нас разговор с воеводой не простой и долгий…
– Будем ждать твоего приказа, государь…
Стражники с обнаженными саблями, пятясь задом и беспрерывно кланяясь, покинули шатер.
Вид обнаженных сабель охраны Годунова не на шутку испугал Богдана Бельского. У него заломило в сердце, подкашивались ноги, хотелось пить.
– Можно испить водицы, государь, – спросил он не своим голосом, – в горле от страха все внутри пересохло…
– Перебьешься! – гневно выдохнул Годунов. – Сейчас узнаешь, что меня интересует больше деталей заговора. Слышишь, Богдан, мне не интересно, кто стоял во главе заговора – ты или Федор Романов… Мне не интересно, кого ты с заговорщиками хотел посадить на престол – князя-татарина Симеона или себя?…
– Симеона Бекбулатовича, не себя… – с ужасом в сердце прошептал Бельский, жалко и робко переминаясь на своих ватных ногах. – Конечно, и себя хотелось, временно, при заварухе…
– Не интересны мне твои интриги, Богдан, в пользу Романовых или князя Симеона против избранного народом государя Бориса Годунова. Кто-то из Романовых убеждал меня на пиру, что ты сам хотел взойти на престол, а не князь Симеон…
– Врут… – у Бельского в глазах потемнело от поклепа Романовых. – Какой из меня царь?…
– Вот именно, – пробурчал Годунов, отпуская натянутые вожжи обвинения в заговоре. – Все прощу и отпущу на все четыре стороны с присказкой больше не попадаться на боярских заговорах, не мешаться под ногами… Отпущу и забуду твой грех, живи дальше, ничего худого тебе не сделаю, но мне нужно твое признание в других грехах… Ты меня знаешь, слово держу…
– Знаю… О каких других грехах моих речь идет, государь? Говори, ты же меня давно знаешь, бесчестным меня друзья и родичи не знали…
Годунов пронзил ослабевшего Бельского испепеляющим взглядом и еле слышно, боясь, что это может услышать кто-то третий, проговорил:
– Ты недавно покаялся на духу, что по наущению извел царей Ивана Васильевича и Федора Ивановича, а также царевича Ивана Ивановича ядами страшными. А твой духовник передал это патриарху и мне… Было?
Бельский, теряя сознание от ужаса, упал в ноги Годунову, зная, что лукавый ответ будет стоить ему жизни. И заговор, и все остальное припомнит ничего не забывающий Годунов с его удивительной, просто феноменальной памятью. И, целуя сапоги государю, в черных слезах вселенского ужаса, с острием металла, загнанного в сердце, он кивнул головой:
– Было. Каюсь.
И воцарилось надолго жуткое безмолвие. Молчал на коленях Бельский, молчал Годунов. У последнего не было больше сил ни о чем спрашивать, у первого не было сил ни на что отвечать. Бельский должен бы тут же от своих слов признания умереть на месте, не поднимаясь с колен, но он почему-то не умирал, почему-то еще никому не нужная жизнь продолжалась, и душа еще теплилась в теле, ширококостных мослах воеводы, павшего духом от опасного признания.
Годунов сам поднял с пола обессилевшего Бельского, мало того, не крикнул своим стражникам: «Ко мне», и стража не рубила на куски тело преступника, решившегося на такое жуткое признание. В голове Бельского вертелся вопрос его жизни и смерти: «Что же теперь будет? Или ничего не будет, раз об этом признании знает только один человек на свете, не считая духовника и патриарха».
Первым заговорил Годунов, причем каким-то чужим голосом:
– Узнав такое… такое о тебе… Патриарх сам послал ко мне твоего духовника… Отказался мне передавать то, чем ты пытался облегчить себе душу… О, грешные люди… доверяют свои тайны и грехи духовникам… как перед Господом Богом открываются в преступлениях содеянных…
Он вдруг вспомнил, как потерял сознание, когда царь Грозный стал задыхаться после принятия «ядовитых лекарств» из рук Бельского, как очухался в суматохе лекарей и слуг после того, как лежащий на полу государь Иван Иванович уже отдал Богу душу, и с ужасом подумал: «Бельский признался в отравлении царя Ивана Васильевича, он убийца, а я соучастник. И царевича Ивана теми же ядами извели, что и царя. И здесь я соучастник, потому что ничего не сделал после отравления того. А Федор? Снова я соучастник, только кого – Богдана Бельского, Екатерины Шуйской?»
– Догадываешься, почему я тебя отпущу после твоего признания в убийстве и заговоре, после твоего покаяния? Не догадываешься, так я тебе скажу. Не хочу омрачить ничем свое восшествие на престол, венчание на царство мерзостью твоей страшной казни или жестокого публичного наказания…
– Каюсь, государь…
– Кайся и сам себя казни, Богдан… Отпускаю тебя на все четыре стороны…
– Благодарю, государь…
– Нечего благодарить… Ты – убийца, а я невольный соучастник убийства, хотя бы тем, что не помешал преступлению… – отстраненно проговорил Годунов. – Казнить тебя не могу, душе тошно… – А сам подумал: «Но и миловать невозможно. Это ни в моих силах, ни в патриарших силах… В Божьих силах?… Вот пусть Он и решает, казнить Богдана или миловать, сейчас или потом?… Но лишний шум с отравлением царей, царевича, убийствами – по указке мстителя династии последних Рюриковичей – не выгоден сейчас никому… Не будет шума во время моего восшествия на престол, потому что дальше будет только падение, крах, если отступить от законов божьих, высших законов справедливости…»
– Встань с колен, презренный отравитель и убийца! – приказал Годунов Бельскому.
Тот покорно встал и глядел на государя, как жалкий бесхвостый приблудный пес.
– Прости, государь, – только и произнес белый, как полотно, Бельский.
– Ко мне! – вдруг выкрикнул Годунов и сверху вниз посмотрел на сжавшегося в комок Бельского.
Тот даже не успел обжечься в мерзком страхе поганой мыслью приговоренного: «Вот и конец!», как в шатер вбежали стражники с обнаженными саблями, ожидая приказа государя изрубить воеводу. Но Годунов неожиданно распорядился:
– Отпустить его!
– Спасибо, государь, – прошелестел ледяными губами Бельский и попытался поцеловать Годунову руку, но тот с содроганием сердца отдернул ее и назидательно сказал напоследок «свояку»:
– Когда ты мне понадобишься, я тебя вызову, а сейчас иди прочь на все четыре стороны и на глаза зря не попадайся. Тягостно мне тебя будет видеть, как напоминание о грехе и злодействе. Прощай!
– Прощай, государь!
Глава 16
В начале царствования Годунова внешнеполитическая ситуация была благоприятной для Русского государства из-за того, что его главные противники на западе и севере – Польша и Швеция – воевали друг с другом, а на юге союзники – крымский хан и турецкий султан – были втянуты в военные действия на территории Венгрии. Это было знаменательное время освоения новых сибирских земель, заселения их ратными и торговыми людьми, свободными земледельцами и ремесленниками, когда царь давал большие льготы переселенцам в хозяйствовании на земле и разнообразной экономической деятельности.
Сразу при восшествии на престол Годунов преуспел в утверждении новых порядков и привлечении в свое государство полезных ему иностранцев. Начал с того, что, опасаясь новых заговоров да измен боярских и дворянских, он учредил при своем дворе огромный отряд немецких телохранителей, которым дал приличное содержание. А затем стал вызывать в свои земли ремесленников, ученых, зодчих и художников, желая через какое-то время организовать школы для обучения детей иностранным языкам и даже университет для юношества, чтобы поднять уровень образования в стране. Царь впервые в истории Русского государства послал для обучения в ведущие европейские университеты 18 молодых людей (причем шестерых юношей в Сорбонну, а четверых в Лондон), которые по возвращении на родину могли бы стать костяком нового университета вместе с выбранными ими иностранными профессорами и специалистами.
Но духовенство попыталось воспрепятствовать этим образовательным нововведениям с мотивацией опыта предков: мол, дети должны получать воспитание и образование в церкви и семье. Годунов же требовал развить семейное и церковное образование школьным и университетским – но все это были мечты и надежды. Зато, предаваясь этим мечтам и надеждам и много занимаясь воспитанием своей дочери Ксении и сына Федора, он хотел также видеть воспитанными и образованными всех детей и молодых людей в своем государстве. Современники-хронисты времен его царствия отмечали его необычайную привязанность к своим и чужим детям, постоянство в семейной жизни, поднятие здоровых семейных ценностей на высоты государственных приоритетов. «Цветущий благолепием», «вельми сладкоречивый», сильный волей и характером, дипломатичный Годунов, пользуясь ослаблением напряженности на всех границах государства, попытался начать мягкие образовательные и управленческие реформы в с