своей «эпохи». Она установилась через два года после всеобщих выборов, и движение против хинди и последующие за ним погромы сыграли в этом немаловажную роль.
Когда обтекаемое серебристое тело «Каравеллы» поднялось над мадрасским аэродромом, я увидела, как город вновь надвигается на меня. Самолет совершил прощальный круг, и внизу поплыли белые и розовые дома, кокосовые пальмы, разогретая асфальтовая стрела Маунт Роуд и трехцветный флаг над бастионами Форта святого Георгия. Через несколько минут все ушло куда-то влево и растворилось в знойной дымке, окутывавшей город. Самолет повис над океаном, где неправдоподобно и отчетливо застыли сине-зеленые морщины волн. Но я знала, что там, внизу, они с шумом и грохотом обрушиваются на белый коралловый песок мадрасского побережья…
ЧАСТЬ ВТОРАЯТАМИЛНАД
Мадрас современен. Он возник на древней земле Тамилнада, но от древности там осталось немного. Англичане изгоняли ее отовсюду. Они не понимали ее, и она им мешала. Традиционный уклад жизни по-настоящему сохранился в маленьких городах, бывших когда-то историческими центрами. Процесс «европеизации» обошел их стороной. И поэтому в Тируванаималаи (Тируваннамалай), в Канчипураме, в Чидамбараме и в других городах можно встретить то, что существовало в Индии много веков назад. Эти приметы прошлого, донесенные до наших дней, интересовали меня больше всего. Им, по всей видимости, осталось жить недолго. Я решила воспользоваться возможностью увидеть все это и предприняла путешествие по штату. Это путешествие не было непрерывным. Мне приходилось пользоваться короткими «уикэндами», праздничными днями, каникулами. Но и то, что мне удалось увидеть и услышать во время этих непродолжительных поездок, заслуживает, на мой взгляд, внимания…
Гора Священного огня. Великий риши
На мадрасском вокзале Эгмор мы сели в обычный современный поезд. Мы — это мой приятель Махадева, его мать, старая набожная брахманка, и я. И хотя вокруг была обычная вокзальная суета, свистели паровозы, подкатывали к подъезду такси, ярко горели люминесцентные фонари, ощущение чего-то необычного уже охватило меня. Мы ехали в Тируванаималаи, небольшой храмовой городок, расположенный в 120 милях от Мадраса. Там ежегодно в конце дождливого сезона проводится старинный праздник «картикадипам». На горе Аруначала, у подножия которой стоит Тируванаималан, зажигают священный огонь в честь Аруначалесварара — бога горы Солнца.
Поезд отошел от перрона, замелькали огни окраин Мадраса. Затем потянулись рисовые поля, освещенные луной. Небо расчистилось, и набухшие дождевые тучи ушли куда-то к горизонту. Проносились электрические фонари небольших станций и поселков. Разноголосо кричали лягушки, так, как это бывает в дождливый сезон. Примостившись на свободной полке, подремывала мать Махадевы.
— Слушайте, — сказал мне Махадева.
— Что? — не сразу поняла я, выходя из задумчивости.
— Слушайте, — повторил он, — как кричат лягушки. У них, как и у людей, есть свои касты. И каждая каста квакает по-разному.
Я прислушалась и поняла, что лягушачьи голоса звучали неодинаково.
— Вот слышите, — продолжал Махадева. — Это кричит лягушка-брахман. Басом, важно, с сознанием собственного достоинства.
В это время совсем рядом с вагоном раздалась пронзительная рулада.
— А это, — прокомментировал Махадева, — вайшьи. Они кричат, как торговцы на рынке, зазывающие покупателей. А теперь слышите? Квак-квак-квак. Очень ритмично.
— А эти к какой касте принадлежат? — поинтересовалась я.
— Неужели не догадаетесь? Они кричат, как будто стучат молоточком по металлу. Это ювелиры. Низшая каста.
Я засмеялась. Мне никогда не приходили в голову такие сравнения. Кваканье лягушек звучало для меня всегда слитно и неприятно. Неожиданно к слаженному лягушачьему хору присоединилось еще несколько голосов. Эти лягушки орали беспеременно и с каким-то подвыванием.
— Слышите? — снова спросил Махадева. — Как, по-вашему, они кричат?
— Нахально, — ответила я.
— Вы почти угадали, — засмеялся Махадева. — Они кричат воинственно. Эго кшатрии.
— Где кшатрии? — встрепенулась его мать.
— Спи, мама, — успокоил ее Махадева. — Это лягушки-кшатрии.
— Я тебе покажу лягушки-кшатрии! — рассердилась старуха. — Вечно у тебя всякие фантазии. Может быть, еще есть и лягушки-брахманы?
Мы переглянулись, но благоразумно промолчали. Мать у Махадевы была строгая женщина. Вскоре она снова задремала, и ее покорный сын, понизив голос, рассказал мне все об остальных лягушках. Наконец поезд остановился у освещенной платформы.
— Виллупурам, — сказал Махадева. — Сейчас будем пересаживаться.
Была уже глубокая ночь, когда мы, пробираясь между рельсами, зашагали в сторону от станции. Луна уже зашла, и ветер гнал по темному с редкими звездами небу рваные облака.
— Куда мы идем? — спросила я.
Махадева подтянул дхоти и загадочно улыбнулся.
— Иди, иди, — сказала старуха, — он знает, что делает.
Через несколько минут в темном тупике зачернела громада неосвещенного состава.
— Наш поезд, — понизив голос, сообщил Махадева.
Около вагонов метались какие-то люди, но я не могла в темноте разглядеть их лиц.
А дальше все происходило как во сне. Мне показалось, что я совершила пересадку не только в пространстве, но и во времени. Это чувство так и не покидало меня во время поездки в Тируванаималаи. Мы втиснулись в купе третьего класса. Моим глазам предстала странная картина, тускло освещенная огарком свечи. Тесно прижавшись друг к другу, в купе сидели люди.
— Они все пилигримы, — шепнул мне Махадева. — Не удивляйтесь.
На грязном полу вагона вповалку спали дети. Неопрятные, всклокоченные женщины в сари без кофточек стали тянуть к нам руки, покрытые татуировкой. Их пальцы с ногтями, похожими на загнутые когти, все тянулись и тянулись ко мне. Я невольно отступила. Раздался надтреснутый, хриплый смех. Смеялась старуха, сидевшая на полу. Седые космы волос закрывали ее лицо.
— Дай мне 25 пайс, — сказала она.
— Зачем тебе, амма? — спросила я.
— Я хочу влезть на гору, — и снова засмеялась слабоумно и хрипло.
— На гору пускают бесплатно.
— Э, нет! — захныкала старуха и затрясла седыми космами. — Шива каждый раз просит у меня на горе 25 пайс.
— Не слушай ее! Не слушай! — пронзительно закричала женщина, которая протягивала ко мне татуированные руки. Я всмотрелась в ее лицо, и оно показалось мне фантастическим. Круглое и серое, как ржаная лепешка, с маленькими глазками и огромным носом картошкой, оно надвигалось на меня и подмигивало красными, воспаленными веками. Рядом, как в тумане, раскачивалась узкая бледная физиономия другой женщины, более похожая на череп, чем на живое человеческое лицо. Старуха с крючковатым носом, доходившим почти до подбородка, которая сидела тут же на скамье, растолкала своих соседей и усадила нас. Снова раздался откуда-то с полу хриплый смех:
— Амма, 25 пайс для Шивы. Для возлюбленного бога Шивы.
На старуху шикнули, и она наконец успокоилась. Худой, высохший брахман в грязном дхоти и с косичкой, раскачиваясь, распевал древние мантры. Проход в купе был забит людьми. Одни были в каких-то покрывалах, другие обнажены до пояса. Их тела и лица были разрисованы белой и желтой краской. Мне все еще казалось, что я вижу фантастический сон. За окном купе стыла черная тишина и не было слышно даже кваканья лягушек. И, как бы усиливая мое ощущение неправдоподобности происходившего, поезд тихо и бесшумно поплыл куда-то, покидая XX век и уходя в прошлое. Теперь он шел по какой-то другой стране. В этой стране не было электричества, фабричных труб и света автомобильных фар. Поезд останавливался у призрачных поселков, окутанных сонной тьмой, и лишь изредка ему светили оранжевые керосиновые фонари на низких гранитных столбах. И на каждой остановке тьма выбрасывала к вагонам толпы полуобнаженных, украшенных древними знаками, исступленных людей.
— Аруначала! Аруначала! — плыл крик, врываясь в открытые окна, и рты пилигримов беззвучно открывались и закрывались.
Перед рассветом тьма сгустилась, и я не могла различить на небе даже дождевых туч. Я долго и пристально всматривалась в него и вдруг увидела, как впереди неверно и призрачно сквозь дождевую сетку запылал огненный крест. Я даже не удивилась. Ведь во сне мы не удивляемся и все воспринимаем как должное. Махадева тоже увидел крест.
— Гопурам храма, — сказал он, позевывая. — Иллюминация в честь праздника.
Банковский клерк XX века, он прекрасно уживался в прошлом. Его оно не беспокоило и не тревожило, как меня. Сон прошлого продолжался. Забрезжил серый рассвет, продолжал накрапывать дождь. У станции стояли тонги, запряженные быками. Чуть откинутые назад рога быков были украшены медными набалдашниками с колокольчиками. Одна из таких тонг повезла нас по грязным и мокрым узким уличкам. В предрассветной мгле размытыми, приглушенными красками рисовались гранитная громада горы Священного огня и четыре башни храма, расположенного у ее основания. Хотя было очень рано, входы многочисленных лавок светились желтыми огнями сквозь пелену дождя. Наша тонга плыла в густом потоке пилигримов. Сколько их было? Трудно сказать. Наверно, тысячи. Десятки тысяч. А может быть, сотни тысяч. Шли крестьяне, завернутые в грубые шерстяные одеяла, шли санияси в оранжевых одеждах с четками, свисающими на грудь, шли разрисованные, с длинными космами нечесаных волос садху, шли полуобнаженные брахманы со шнурами дваждырожденных через левое плечо, шли женщины в ярких сари, позванивая браслетами. У многих на руках были дети. Казалось, происходит грандиозная киносъемка. Но операторов не было, а многие из идущих никогда не видели кино. По обочине дороги с двух сторон плотной стеной расположились нищие и прокаженные. Они вопили, корчились, выкрикивали бессвязные фразы и протягивали изуродованные руки к катившейся мимо толпе пилигримов. Рядом с нищими и прокаженными разместились гадальщики с зелеными попугаями и чернобородые задумчивые астрологи. Бродячие фокусники и жонглеры раскладывали свое нехитрое имущество тут же на утоптанных множеством ног площадках. Все это проплывало мимо меня в громкоголосье, криках, в ярких красках одежды, неся с собой что-то забытое, утраченное в той жизни, откуда я пришла. В священных водоемах, мимо которых мы проезжали, пилигримы совершали омовение. Из-за поворота показался небольшой храм. Длиннобородый жрец звонил в колокольчик, а вокруг каменного почерне