захлопнул дверь. Тогда безжалостная рука отпустила мой воротник, и я почувствовал свободу. В больших хозяйских сапогах я, как на лыжах, бодро и весело направился к своему месту.
Публика с интересом следила за всеми перипетиями, и смех все усиливался. Справа от меня сидела полная разодетая дама, слева мужчина, от обоих пахло очень хорошими духами, ну а от моего «костюма» несся сильный аромат кожи, дегтя и еще чего-то! По моему плану я должен оглядываться на Щеколдина и пристально смотреть на него, вот-де я каков! После первой оглядки послышался смех, а когда я оглянулся вторично, внимательно смотря на Щеколдина, хохотали почти все. Многие вставали, чтобы лучше рассмотреть и разобраться в причине смеха. Так продолжалось до поднятия занавеса. Но и во время действия я не прекращал свои маневры, все оглядываясь на Щеколдина.
Зрители больше интересовались этим явлением, чем игрой на сцене, и смеялись даже тогда, когда по ходу пьесы нужно было плакать, к великому недоумению артистов. Щеколдин то бледнел, то краснел. По окончании первого действия зрители, выходя из зала в фойе, в буфет, почти все поглядывали на мальчишку в первом ряду. В антракте мое поведение было резко противоположным тому, как я держался до начала представления, то есть я тогда боялся, что меня выведут, а теперь, наоборот, хотел, чтобы меня вывели и возвратили часть денег за билет: ведь истраченных денег было очень жаль, хотя своей цели я достиг.
Я прохаживался по коридору наравне с другими, толкался, но… меня не выводили. Ко мне подходили один за другим два господина и неизменно спрашивали одно и то же: «Кто же купил тебе билет?» Смеясь, трепали за ухо и весело приговаривали: «Ну и ухарь-купец!» Вдруг меня увидел Александр — хозяйский сын, всегда ко мне хорошо относившийся. Он был с барышней. Быстро подошел ко мне и с тревогой спросил, где я взял деньги. Совершенно спокойно, глядя прямо ему в глаза, ответил: «Выиграл у Кольки». Успокоенный, он засмеялся, взял под руку свою барышню и отошел.
Во втором и третьем действиях, к моему большому огорчению, кресло сзади меня было пусто. Очевидно, Щеколдин принял все за насмешку и предпочел уйти. Он, конечно, не ошибся.
Пьесу смотрел уже более внимательно, не вертелся, не оглядывался. Домой возвращался озабоченный, прикидывал, во что дополнительно к затрате стоимости билета обойдется мне эта шутка, когда о ней узнает хозяин. Его я здорово побаивался. На другой день в городе было много разговоров и смеха над происшествием в дворянском собрании. И вот наконец слух дошел до моего хозяина. Он сидел в трактире, распивая очередной «магарыч». За столиком рядом сидел другой торговец, который обратился к моему хозяину: «Арсений Никанорович, у тебя служит мальчишка?» — «Ну, служит, а что?» — «Да знаешь ли ты, что он тебя обворовывает?» — «Ну нет, этого не может быть, он малый честный». — «А знаешь ли ты, что этот «честный малый» в субботу был в дворянском собрании и сидел в первом ряду, а билет стоит три рубля двадцать копеек, да еще впереди Щеколдина!» Все присутствующие дружно подтвердили, что об этом говорит весь город. Хозяин в ярости вскочил и бросился в свой магазин. Меня в тот момент там не было — я уходил во двор колоть дрова и как раз стоял между поленницей и стенкой сарая. Хозяин своей тушей закрыл выход и зарычал: «Где, сукин сын, взял деньги на билет?» Не задумываясь, я ответил, что выиграл в карты у Кольки.
Хозяин засучил рукава, поплевал на ладонь, как настоящий кулачник, и дважды больно ударил меня кулаком. Я не стал, конечно, дожидаться следующей порции, прошмыгнул между хозяином и стенкой — и был таков.
Бедного Кольку он бил три дня подряд, несмотря на то что сын был одного с ним роста…
Вероятно, покажется странным, что я вспоминаю такие мелкие бытовые случаи, рассказывая о своей жизни в те годы, в которые разгорелось мощное рабочее движение и действовал товарищ Арсений — Михаил Васильевич Фрунзе. Но ничего не поделаешь, я жил в такой мещанской обстановке, так был прикован к лавке и к дому хозяина, что круг моих впечатлений и интересов почти всецело ими замыкался, тем более что привычная жизнь моей собственной семьи, патриархальной и набожной, тоже приучила меня жить лишь повседневными мыслями о труде, о заработке и хлебе насущном. Старшие братья, работавшие на фабрике, были в моих глазах, да и в глазах наших родителей, просто-напросто людьми, нашедшими себе другой, не крестьянский способ как-то перебиться в жизни. О том, что принадлежность к рабочему классу изменила их мысли, их отношение к миру, вряд ли догадывались даже отец и мать, не говоря уже обо мне.
Минуло почти три года моей службы у хозяина. Я уже многое понимал в обувном деле и торговле обувью и работал не хуже пожилых служащих. Как бы подтверждением этого являлось особое внимание покупателей, которые охотнее обращались ко мне, чем к другим продавцам, возможно, из расчета купить у мальчишки дешевле, чем у взрослых, но, как правило, любую пару обуви я продавал дороже самого хозяина и его сыновей.
За последние полгода я заметно подрос. Сознавая себя взрослым, я решил на год раньше назначенного срока заявить хозяину, чтобы он оплачивал мою работу. Вероятно, хозяин ожидал подобного заявления, так как не проявил удивления, только спросил: «Это кто же тебя научил? Кто подбивает тебя?» Я ответил, что никто меня не подбивал, а я сам вижу, что работы мне хватает, перечислил все свои многочисленные обязанности, не удержался добавить, что даже обуви продаю больше и дороже, чем он сам. Довольно спокойно он спросил: «А чего же ты хочешь?» — «С первого января 1908 года жалованье положить мне сто рублей в год, — ответил я твердо, — по-прежнему с хозяйской одеждой и харчами. Кроме того, белье на речку через весь город носить не буду и чтобы меня больше не бил». Договорились так: за 1908 год получу шестьдесят рублей, а за следующий — сто. Остальные условия тоже были приняты.
К концу 1908 года подрос еще, превратился во взрослого юношу. Таким образом, хозяйское «обмундирование», поступавшее ко мне, стало почти впору, только его ширина и сильная изношенность указывали на то, что оно с чужого плеча.
В дни некоторых праздников хозяин отпускал меня к родителям в деревню, в 20 верстах от города. Каждый раз я, идя домой, испытывал большое удовольствие от чувства свободы и ожидания скорого свидания с матерью; довольно быстро, часа за три, преодолевал я это расстояние.
Однажды осенью я покинул деревню утром, еще затемно, очень торопился к восьми утра быть у хозяина в магазине. Недалеко от города простирался большой Кочневский лес, с которым всегда связывались мрачные слухи. Этот лес лежал в низине, дорога, даже летом не просыхавшая, осенью становилась труднопроходимой из-за расползающейся грязи. Обычно все старались проходить через лес тропинками, проторенными вдали от дороги. Я тоже выбрал этот путь и вдруг увидел висевшего на сучке бедно одетого мужчину, уже окоченевшего, с лицом, искаженным скрытой мукой. Это зрелище произвело на меня такое удручающее впечатление, что я бросился бежать. Сердце сжималось от необъяснимого страха. Чувство страха было не свойственно мне, лишь в детстве, во время поисков цветка папоротника, я испытал его, но оно исчезло уже давно, не оставив следа, а вот после встречи с повесившимся никак не мог отделаться от этого чувства, даже днем избегал ходить лесом. Меня это очень удручало, так как этот страх я считал малодушием. В то время мне шел восемнадцатый год. «Нет, — думал я, — надо что-то предпринять, чтобы вернуть себе мужество, надо победить страх, чтобы больше не поддаваться ему».
И придумал: ночью ходить на кладбище… Выбрал для начала то, которое находилось рядом с городским садом… Оттуда долетали голоса, смех гуляющих, что очень подбадривало. Сначала углублялся недалеко, обходил ближайшие могилы; потом дальше, до середины кладбища, и, наконец, достигал самой отдаленной стены. Противное чувство страха было все еще велико, но я не бросал задуманного. Через некоторое время стал замечать, что страх становится менее мучительным, но для проверки себя отправился на отдаленное кладбище. Никакие живые звуки не нарушали царившей там угнетающей тишины. Заставлял себя приходить туда и в двенадцать часов, и в час ночи, и снова какая-то необъяснимая боязнь охватывала меня. Тренировку проводил на Троицком городском кладбище.
Когда же, наконец, достиг самой дальней стены, с облегчением почувствовал, что я победил страх. Теперь Кочневский лес проходил безбоязненно ночью, а днем отыскивал то злополучное дерево, на котором висел человек. Я был горд достигнутым.
Впоследствии, уже служа в армии, часто-часто вспоминал свою тренировку; наблюдая за собой, с удовлетворением отмечал, что чувство страха больше не появлялось. Правда, иногда оно заползало в сердце, мало ли что бывало, но я всегда подавлял его.
Шли годы. Я уже был заправским приказчиком. Помню, как однажды к нам в магазин вошла небольшого роста девушка, очень миловидная, но застенчивая. Она мне сразу понравилась, когда же мы встретились с ней взглядами, оба покраснели и смутились. Она выбрала себе туфли, тихо сказала: «До свидания». Я ответил тем же. Она ушла. Я проводил ее взглядом, пока она не скрылась за дверью.
С тех пор какое-то новое, непонятное чувство захватило меня, мне очень хотелось вновь увидеть ее, хотя бы издали. И мое желание исполнилось совершенно неожиданно: она пришла купить резинки на каблуки к туфлям. Завертывая покупку, я набрался храбрости и предложил ей принести туфли, чтобы я привинтил к ним резинки. Предложение это, видимо, пришлось ей по душе, мне же она показалась еще милее, чем в первый раз. Вскоре она пришла опять, уже с туфлями, и милым голоском попросила привернуть резинки. Вот когда я блеснул своим мастерством! Стараясь продлить ее пребывание в магазине, я их привертывал как можно медленнее, ибо она сидела и внимательно следила за моей работой. Мы не обмолвились ни одним словом. В лавке напротив нашего магазина служил Ленька Мокеичев, с которым мы были большими приятелями. Он был на год моложе меня, но казался мне очень смелым, часто гулял с девушками. Вечерами в будни, особенно зимой, мы ходили с ним гулять в сопровождении большой собаки Ленькиного хозяина. По воскресеньям Ленька проводил время в обществе девушек, я же бродил в одиночестве. Как-то в один из летних дней гулял я по боковой дорожке в городском саду. Навстречу мне шел Ленька вместе с двумя девушками, в одной из них я узнал ту незнакомку-покупательницу, которая так понравилась мне. Поравнявшись, мы обменялись с Ленькой приветствиями, а с ней встретились взглядами, и оба смутились. Несколько раз мы проходили мимо друг друга, бросая украдкой робкие взгляды. Каким счастливым считал я Леньку! Он так близко находится к ней, разговаривает, смеется!