На какое-то мгновение огромный оркестр смолк. Раздается резкая дробь барабанов. На Красную площадь вступает колонна знаменщиков. Красивые, молодые воины, отличившиеся в боях, держат в руках древки знамен битых полков и дивизий гитлеровского вермахта. Их полотнища волочатся по мокрым камням Красной площади. Возглавляет эту необычную роту воин. В его руках личный штандарт Гитлера. Орел и свастика штандарта задевают мокрую брусчатку.
Поравнявшись с Мавзолеем В. И. Ленина, под резкую дробь барабанов воины-победители бросали фашистские знамена к подножию Мавзолея. Этот миг — не только апофеоз Парада Победы, этим мигом была поставлена точка, символизирующая разгром фашизма.
25 июня в Большом Кремлевском дворце состоялся прием в честь участников парада. Прошли торжества, участников Парада Победы ждали обязанности воинской службы. Поездка в Москву оставила у меня двойственное впечатление. Несмотря на то что война окончилась всего лишь 45 суток тому назад, столица выглядела по-праздничному, похорошевшей: улицы переполнены людьми с радостными лицами, всюду чувствовалась уверенность, что скоро залечим раны войны, на пепелищах построим дома и снова наши жилища наполнятся достатком. От всего виденного меня охватывало чувство радости, гордости и уверенности в светлом будущем нашей страны. И в то же время по дороге на Парад Победы и возвращаясь из Москвы я испытывал чувство тяжкой горести: всюду разрушенные города, вместо сел и деревень развалины с одиноко торчащими трубами. Из разговоров с колхозниками и рабочими слышал, что чуть ли не каждая семья потеряла во время войны дорогого и близкого человека.
Не раз в своих воспоминаниях возвращался к пройденным испытаниям нашей страны и к ее военным неудачам в начале войны. Каждый раз приходил к одному и тому же выводу, что этих неудач мы могли бы избежать, если бы были сохранены те военные, опытные и испытанные кадры, которых мы лишились в 1937–1940 годах.
Еще при возвращении из Москвы думал о тех трудностях, с которыми придется встретиться советским людям при восстановлении разрушенного. Предвидел трудности, которые выпадут на долю и нам, военным, в связи с переходом армии от военных дел к учебе в мирных условиях, с размещением соединений армии и использованием учебных полей на территории Восточной Германии.
Для себя лично не видел особых трудностей в переходе к учебе в мирных условиях, но видел новое в исполнении дополнительных обязанностей по комендантству в Берлине.
Вернувшись из Москвы, у начальника штаба армии генерал-лейтенанта А. М. Кущева ознакомился с размещением соединений и частей армии. В этой части мои опасения оказались напрасными. Благодаря блестящим организаторским способностям Александра Михайловича, который оставался за командующего, все соединения и части уже были размещены в хороших казармах, с наличием вблизи или недалеко от них учебных полей, полигонов и стадионов. Всюду уже приступили к плановым занятиям.
В качестве коменданта в Берлине меня замещал мой заместитель по армии генерал-лейтенант А. Б. Баринов. Александр Борисович прошел большой боевой путь. Успешно командовал дивизией, корпусом. При нашем знакомстве генерал Баринов со знанием дела доложил о делах в армии, а самое главное — о принятых мерах по восстановлению в городе транспорта, связи, промышленности, снабжению населения продовольствием, водой, топливом. Это были хотя и успешные, но только первые шаги. Жителей громадного города и нас, работников комендатуры Берлина, и прежде всего меня как коменданта этого крупнейшего города Европы, ждали весьма важные и неотложные дела. В этой трудоемкой и насыщенной работе генерал Баринов оказался весьма способным и толковым организатором, хорошо освоился с новыми для него обязанностями, организовал работу не только в центральной комендатуре, но и во всех районах Берлина.
Было взято на учет продовольствие, выявлены особо нуждающиеся в нем категории людей, налаживалось и ремонтировалось самое необходимое, как-то: электроосвещение, водоснабжение, бани, лечебницы, городской транспорт, расчищались улицы и т. п.
Большие трудности ощущал четырехмиллионный город с продовольствием. Подвоз из провинции еще не был налажен. Цены на продукты быстро росли. Большую активность развивали спекулянты, дельцы, жаждавшие наживы на голоде и несчастье других.
Первое время в Берлине мы были одни, потом в западную часть прибыли комендатуры американцев и англичан, а позднее в английскую зону прибыла и французская комендатура.
В первое время комендантами наших бывших союзников и в состав их комендатур были подобраны те, кто воевал, а потому с ними не так трудно было договориться по вопросам управления Берлином, но чем дальше, тем становилось труднее. Люди в их комендатурах, да и сами коменданты постепенно заменялись теми, кто более непримиримо относился к нам, представителям советской власти.
В это же время, помимо образования четырех зон оккупации Германии и назначения Маршала Советского Союза Г. К. Жукова главнокомандующим советскими оккупационными войсками в Германии, создавался Контрольный совет по управлению Германией, в который от Советского Союза вошел Маршал Советского Союза Г. К. Жуков, от США — генерал армии Дуайт Эйзенхауэр, от Англии — фельдмаршал Бернард Монтгомери и от Франции — Ж.М. де Латр де Тассиньи.
Жизнь диктовала свои дела и обязанности и ответственность за их выполнение. Конечно, на первый план выдвигались интересы и заботы о Родине. Опишу несколько случаев, оставшихся в моей памяти от лета 1945 года.
Однажды в разговоре со мной о захваченных армиями трофеях Г. К. Жуков заметил:
— Вот вы говорите, что захватили в боях под Берлином и на Эльбе много автомашин, а при уходе 3-й армии в Советский Союз на мостах через Одер у вашей армии отобрано машин меньше, чем у других армий.
Тогда Георгию Константиновичу я открыл тайну, почему так получилось, и рассказал ему следующую историю.
Получив назначение командующим 5-й ударной армией и комендантом Берлина, в штабе группы я услышал, как один офицер рассказывал другому: «Для армий, уходящих из Германии в Советский Союз, главком определил строго ограниченное количество увозимых с собой трофейных легковых и грузовых машин, и через трое суток с шести часов устанавливается контроль на мостах через Одер».
Я поехал в 3-ю армию и рассказал генералу М. В. Ивашечкину, который остался вместо меня за командующего, что в целях усиления автомашинами дивизий, остающихся в Германии, на каждую дивизию, уходящую в Советский Союз, установлен строгий лимит на увозимые с собой трофейные машины. Все сверхлимитные машины будут отбираться на существующих на Одере мостах.
Естественно, армии и дивизиям было жалко расставаться с тысячами машин.
М. В. Ивашечкин сетовал на непредусмотрительность, проявившуюся в том, что не отправил заблаговременно на восточный берег Одера основную массу груженых машин. Мы тогда считали, что эти машины нужнее на родине, а потому стали искать выход из создавшегося положения.
Когда я разговаривал об этом с Макаром Васильевичем, начальник инженерных войск генерал Б. А. Жилин предложил выход из этого положения:
— Во время наступления нами на Одер было наведено много понтонных мостов, сейчас эти мосты сняты, но оборудованные подходы к реке и выходы из нее остались.
Он попросил разрешения немедленно отправиться на реку, произвести разведку, выбрать такое место, которое удалено от существующих мостов и ненаблюдаемо поставленными на них контролерами. Навести там из имеющихся в армии средств дополнительные мосты под грузы 7–10 тонн и через них переправить все «лишние» машины.
Генерал Ивашечкин с радостью ухватился за эту идею, а я, удивившись находчивости генерала Жилина, вспомнил поговорку «Голь на выдумки хитра» и подумал: «Почему бы не воспользоваться предложением Жилина — нашего главного сапера. Машины идут не на запад, а на восток, в свою страну; если отбирать машины, то пусть отберут на Родине». Решил не вмешиваться в это дело, не сказал ни «да» ни «нет». Пусть, мол, решают сами, без моей помощи, хотя они не могли не видеть, что я симпатизирую их инициативе. Спустя несколько дней я узнал, что по двум наведенным мостам прошло много сверхлимитных машин с грузом.
Выслушав мой рассказ, Г. К. Жуков нелицеприятно оценил мои действия и добавил:
— Ну и мерзавцы собрались у тебя, в 3-й армии, и ты вместе с ними.
Но я знал Георгия Константиновича: он прекрасно понимал полезность и необходимость свершенного. Об этом говорила улыбка, мелькнувшая на его плотно сжатых губах.
С созданием Советской военной администрации в Германии главнокомандующий группой Советских оккупационных войск в Германии распорядился СВАГ разместить в Карлсхорсте, а штаб и Военный совет 5-й ударной армии — в Олимпишесдорфе, в военном городке при одной из дивизий. Моя квартира находилась в небольшом двухэтажном доме офицерского городка в 25 километрах западнее Берлина.
В один из летних дней я только что вернулся с учения. Собирались обедать. Нина Александровна накрывала на стол; взглянув в окно, просияв, сказала:
— К нам гости.
Действительно, у ограды нашего дома остановились две машины, из первой вышел мой заместитель по комендатуре Берлина генерал А. Б. Баринов, а из второй — трое гражданских, двое пожилых, третий молодой, и все они направились к нашему дому.
— Кто бы это мог быть? — сказал я.
А жена радостно, более того — с гордостью, воскликнула:
— Да это же Вильгельм Пик!
Мы оба поспешили вниз по лестнице и у входа в дом встретили дорогих гостей. Генерал Баринов доложил о прибытии Вильгельма Пика и Вальтера Ульбрихта.
Вильгельм Пик широко раскрыл свои объятия и заключил в них сначала Нину Александровну, потом и меня, приговаривая:
— Вот где встретились.
Потом он познакомил нас с Вальтером Ульбрихтом и переводчиком. А. Б. Баринов, как бы оправдываясь, доложил:
— Хотел вас предупредить по телефону, но товарищ Пик не позволил это сделать и попросил проводить их к вам. Вот я и привез лично.