Время пролетело быстро. Оля заторопилась домой. Мы обнялись, горячо поцеловались и расстались в неописуемом горе. Теперь скорее, скорее за покупками, чтобы рассеять тоску! Зашел к своему бывшему хозяину. Он был вдвоем с продавцом, сыновья ушли на войну. Заглянул и к хозяйке. Она всплеснула руками, заплакала — то ли от радости встречи, то ли вспомнила ушедших на войну сыновей.
Сделав все необходимые покупки, я пошел в деревню. Дома встретили меня мать и сестры; от радости они то плакали, то смеялись. Спросил об отце, о братьях. Оказалось, что два брата — Иван и Георгий — тоже на войне; от старшего брата, Николая, вестей из Сибири не было, а отец с братом Михаилом ушли на заработки. От привезенных подарков все были в восторге; кроме того, дал и денег, в которых дома так нуждались. Незаметно пролетели полтора дня, надо было возвращаться в часть. Прощание всегда полно грусти, не то что встреча. Плакала мать, плакали сестры, утешением им были мои заверения, что не убьют меня, даже не ранят.
Обратный путь лежал через Шую, Москву на фронт, а в душе кипело возмущение своим промахом: почему не догадался узнать у Оли ее адрес, не сообщил ей свой? Ведь мы могли бы с ней переписываться! Вернулся в сад, сидел около часа, вспоминал уже позавчерашнюю счастливую встречу.
Возвращение в полк прошло благополучно, даже получил благодарность за точное исполнение поручения. Опять началась фронтовая жизнь.
Однажды я был назначен начальником разъезда от идущей колонны. Мы двигались по шоссе, обсаженному высокими липами. Держали путь к большому селу. Неестественная тишина, отсутствие работающих в поле настораживали нас, мы подходили со всеми предосторожностями. Два наших дозорных кавалериста осмотрели дом, стоящий отдельно, и дали знак, что противника в нем нет. Условным сигналом я приказал им продвигаться в село, обследовать крайние дома. Сам с остальными солдатами поспешил к вышеназванному дому. Оставил их снаружи с приказом вести внимательное наблюдение по сторонам и за дозором, а сам спешился, забросил поводья на забор и вошел в дом, чтобы расспросить живущих. Никто не отзывался на мои оклики — дом был пуст. Вдруг услыхал два выстрела и крики. Выскочив из дома, увидел картину: ядро разъезда и дозор удирали по шоссе, преследуемые выстрелами противника. Быстро вскочил на лошадь и поскакал вслед за своими. Не успел отъехать от дома триста шагов, как засвистели пули и вокруг меня. Одной из них ранило мою лошадь, она упала. Жалко было оставлять врагам седло, попробовал его снять, но свист пуль усиливался и заставил меня отказаться от своего намерения. Тем более что я видел спешащих ко мне пехотинцев противника. Не медля прыгнул в ближайший кювет и по нему стал уходить.
Вражеские солдаты остановились у валявшейся лошади, преследовать меня дальше почему-то не стали. Наших кавалеристов и след простыл, никого из них не было видно. Впереди мой путь пересекала небольшая речка, через нее был мост. Направился к нему и заметил, как справа по тому берегу к мосту шел разъезд противника. Главной моей заботой было, чтобы противник не обнаружил меня, спешившего к мосту. Я удачно спустился с крутого берега речки и укрылся под мостом, хотя не было уверенности, что противник не заметил моего маневра. Осмотрелся. Недалеко от моста увидел большой куст ивняка, нависший над водой. Решил, что под кустом мне будет менее опасно, чем под мостом, ибо сквозь ветки я хорошо буду видеть приближающегося противника, в то время как сам буду от него скрыт. Прикрываясь крутым берегом, я пополз к кусту и засел под ним, держа винтовку наготове.
Невольно вспомнилась прочитанная в детстве книжонка о цветке папоротника. В ней говорилось, что нашедший этот волшебный цветок сможет все видеть и слышать, сам оставаясь невидимым. Но так как цветка папоротника до сих пор никто еще не срывал, умение быть невидимым и неслышным нам приходилось приобретать без помощи волшебства.
Вскоре услышал приближение вражеского разъезда. Вот уже слышен разговор на незнакомом языке, вот разъезд равняется с кустом и проходит мимо. Я выждал, когда разъезд удалился от меня шагов на сорок, пустил ему вслед пять пуль, быстро перезарядил винтовку новой обоймой. Двое раненых остались лежать на дороге, а разъезд и за ним лошади раненых ускакали.
Я выбрался из-под куста и с винтовкой наизготове подошел к лежащим раненым. Снял с них винтовки и знаками приказал им встать и идти. Но они или не понимали меня, или не могли подняться и продолжали лежать. Что предпринять? Словно ответом мне было появление из близлежащего леса нашего головного эскадрона.
Дозор шел на рысях к мосту. Я окликнул его и указал, где противник. Подошедшему эскадрону передал раненых, а командиру доложил о случившемся. Вспомнил я тогда, что на стрельбище из 40 выстрелов в цель попадали 38, а здесь на близком расстоянии, при наличии большой цели, так плохо стрелял. Было обидно. Неудачно начавшаяся разведка кончилась вполне благополучно, а все могло обернуться для меня очень плохо. Доставленные немцы дали довольно ценные сведения о своих войсках. Это обстоятельство вознаградило меня и за пережитые волнения, и за плохую стрельбу. Когда мы прибыли в местечко, что в 12 километрах от Дукельского перевала, отправили лошадей в предгорье, находившееся в 200 километрах, вторая половина дня оказалась свободной, так как в оборону наш полк вступал лишь на следующий день. Высокие горы облегали местечко, и мне очень захотелось взобраться на одну из них, чтобы с нее осмотреть окружающую местность. Раньше мне не приходилось взбираться на подобные горы, и я допустил ошибку, не рассчитав времени, сколько займет восхождение и спуск. Гора оказалась поросшей крупным лиственным лесом. Много сил пришлось затратить при восхождении, и я с облегчением вздохнул, достигнув вершины.
Когда осмотрелся по сторонам, то был поражен невиданной красотой. Внизу, у подножия горы, лежало местечко с уходящей в гору шоссейной дорогой, по которой мы пришли сюда; вокруг высились еще более могучие горы, особенно в сторону противника, откуда слышались редкие выстрелы. Передо мной простиралось большое ровное плато. «Надо осмотреть плато», — решил я. Пройдя вглубь около километра, очутился в окопах, которые не так давно занимали русские, и были они неглубокие, обвалившиеся. Особенно поразило меня огромное количество гильз, разбросанных по всем окопам, и целые кучи там, где стояли станковые пулеметы «максим». Валялось множество лопат, рваных вещевых мешков и окровавленного обмундирования. Особо удручающее впечатление на меня произвело то, что из многочисленных могил ни одна не была ничем отмечена: ни надписью, ни вешкой. А главное — вид небрежно засыпанных трупов: то тут, то там выглядывало плечо, торчали ступни босых ног, руки, иногда виднелось лицо. По-видимому, подумал я, наши наступавшие цепи были расстреляны врагом и на том же месте убитые кое-как забросаны землей, а начальство не проконтролировало, как проведены похороны.
Мне захотелось пройти в окопы противника, откуда он вел огонь по нашим. Когда я очутился в немецких окопах, был тоже поражен, но только совсем по-иному: окопы глубокие, оплетенные ветками, чистота абсолютная, нигде не было предметов военного обихода, о гильзах не было помина. Еще большее удивление ожидало меня в низинке, куда я спустился. Большое кладбище, каждая могила аккуратно оформлена, все располагались в строго выровненном порядке, на каждой могиле был крест с надписью о захороненном. Офицерских могил не было (вероятно, трупы увозились в Германию); на унтер-офицерских и фельдфебельских могилах кресты были одинаковые, но большего размера, чем над могилами солдат. Даже в смерти люди на той стороне не уравнивались в правах, они возвышались над своими подчиненными, подумал я. Долго ходил по кладбищу, сравнивал, удивлялся, старался доискаться причин, почему у них совсем по-другому, чем у нас. Вначале подумал: потому что они оборонялись, а наши наступали, но потом эту причину отверг, так как прошло уже такое количество времени, которого достаточно, чтобы привести и наши могилы в надлежащий порядок.
Поглощенный своими мыслями, я совершенно не заметил, что солнце скрывается за горами. Возвращался между могил захороненных русских, думал о их родителях и близких, что никогда-то они не узнают, где и как похоронены дорогие им люди.
Тем временем солнце совсем скрылось, и при быстро наступившей темноте и абсолютной тишине мне вдруг стало так необъяснимо жутко, что я прибавил сначала шаг, потом громко запел, стараясь преодолеть заползший в душу ужас, но в конце концов побежал — бежал без остановки, без оглядки, как когда-то мальчиком, ходившим на поиски цветка папоротника, оставшись один на один с непонятной ночной жизнью леса.
Во время обороны в горах мне часто приходилось с группой ходить в разведку. Ни у нас, ни у противника в горах сплошного фронта не было. Покрытые густым лесом горы помогали нашей разведке проникать в тыл противника. В одну из лунных ночей мы в количестве семи человек миновали линию нашего охранения, перешли нейтральную долину и осторожно взбирались по склонам гор, где, по нашему мнению, должна находиться охрана противника. Больше прислушивались, чем приглядывались. Невдалеке явственно раздалась чужая речь. Было ясно, что мы находимся на линии постов или застав охранения противника. С особой осторожностью подались вправо, чтобы обойти противника, напасть на него с тыла и захватить хотя бы одного «языка». Хрустнувшая сухая ветка выдала наше присутствие. Разговор моментально прекратился, раздались оклики на немецком языке… Мы притаились. Через некоторое время противник, видимо, успокоился, так как вновь разговор возобновился, а мы начали приближаться. Но вот снова оклик, раздалась команда, и началась бесцельная стрельба. Около часа осторожно и медленно продолжали мы двигаться в глубь леса. Неожиданно впереди мы услышали выкрики и смех. «Такая беспечность врага будет нам на руку и поможет нашей удаче», — думали мы и все осторожнее продвигались на звуки противника, который оказался значительно ближе, чем предполагалось. Мы очутились на обрыве. Заглянули вниз, и нам представилось занятное зрелище. На б