ерегу протекавшей речки человек пятьдесят принимали «лунные ванны»: купались, бегали по берегу, громко хохотали. Долго мы наблюдали за их развлечениями и поняли, что «языка» нам захватить не придется, так как противник превосходил нас численно и находился глубоко под обрывом, но уж испортить им безмятежное настроение была возможность!
У каждого из нас было по две ручных гранаты. Едва ли представится еще такой благоприятный случай, и мы решили израсходовать все имеющиеся четырнадцать штук. Немедленно привели их в боевую готовность. Распределили участки, кто куда должен бросать, и по команде наши «гостинцы» полетели вниз. Через четыре-пять секунд гранаты начали рваться в гуще противника. Началась невообразимая суматоха, крики ужаса, а гранаты все рвались и рвались. Получившие легкое ранение стремительно очистили площадку, а человек двадцать стонущих и охающих остались лежать. Теперь нашей задачей было благополучно выбраться из расположения противника. Только когда мы переходили нейтральную безлесную зону, освещенную луной, нас заметили и открыли по нас стрельбу, но мы вернулись к своим без потерь.
Мы держали оборону севернее города Луцка, за рекой Стырь. Нас с противником разделяло болото, около двух верст шириной. Сена для кавалерийской дивизии требуется всегда много. Оно закупалось и доставлялось всегда с трудом. Случавшееся отсутствие сена было крайне выгодно вахмистру и некоторым офицерам, здорово «нагревавшим руки» на этом. Только наш друг-лошадь не понимала, почему у нее изменяется норма дневного рациона, смотрела на своего хозяина с упреком, точно хотела сказать: «Почему не приносишь положенную порцию?» Было мучительно переживать это нам, кавалеристам. На болоте стояло много стогов сена; хотя оно было плохого качества, но при этом положении и осока считалась хорошим кормом. Сначала мы брали сено из ближних стогов, потом перешли на середину болота, не прекращая доставку корма даже под пулеметным огнем противника. Во второй половине зимы стало еще труднее добывать сено: его приходилось таскать уже из стогов, которые находились совсем близко от позиции противника. Все принимавшиеся меры предосторожности не смогли избавить нас от тяжелого случая: один товарищ попал в плен. Эти вылазки, крайне рискованные, в то же время необходимые, в какой-то степени оправдывались тем, что жалко и тяжело было смотреть на голодных лошадей, съевших даже всю солому с крыш.
Во время вылазок за сеном мы видели на кочках прошлогоднюю клюкву. А солдату так хотелось полакомиться кисло-сладкой ягодкой! Все ближние кочки были обобраны, стали добираться до средних. Пули пулеметного огня противника свистели кругом, заставляли и нас пригибаться к земле, но все-таки мы продолжали собирать клюкву.
Необходимо отметить, что на доставку сена, связанную с риском, офицеры смотрели сквозь пальцы, им было выгодно отчитываться за сено, вынесенное из-под носа у противника, как за купленное, а сбор клюквы запрещали. Но вопреки их воле вылазки за ягодой все же продолжались.
А вот еще пример уже ничем не оправданного риска: летом обороняли другой участок. Проволочные заграждения в то время у нас уже были, а от противника нас отделяло поле в 700 шагов. В окружающих садах, в лесу и даже в полях много было деревьев, усыпанных спелыми черешнями. Мы как саранча поедали ее и в лесу, и на полях.
Впереди нашей позиции, по ту сторону проволочного заграждения, примерно в ста шагах, росло три больших дерева, сплошь покрытых спелыми крупными черешнями. В солнечные дни спелые ягоды становились прозрачными и блестели на солнце. Они неудержимо манили нас к себе. Долгое время смотрели мы на них, уподобляясь «лисице и винограду», даже пытались успокоить себя точно по ее манере, что, возможно, эти черешни горькие. А искушение все-таки было велико, дальше смотреть стало невмоготу.
Я решился и стал собираться в путь. К ремню прицепил две пятифунтовые банки из-под томата, прихватил еще котелок и пополз под своими проволочными заграждениями к черешне, привлекавшей наши взоры. Я уже у дерева. Забираться надо с нашей стороны, чтобы не быть замеченным противником. Очутившись на дереве, я был надежно скрыт ветвями и листьями. Быстро наполнил одну банку, котелок, конечно не забывая и свой рот. Начал пополнять и вторую банку, как услышал два артиллерийских выстрела, прижался к дереву, забыв про черешню. Настороженно ждал, куда направлен снаряд. Ждать пришлось недолго. Один снаряд разорвался в 50 шагах, другой, как пилой, пересек дерево ниже моего местонахождения, пролетел дальше и не разорвался. Вместе с верхушкой дерева я очутился на земле. Сначала растерялся от неожиданного падения, но, опомнившись, побежал к своим окопам, сопровождаемый серией артиллерийских выстрелов с разрывами чуть не рядом со мной. Все же благополучно достиг и укрылся в своих окопах. К большой досаде, обнаружил очень немного черешен на дне банки, а медный котелок остался под деревом. Поделился с товарищами остатками ягод, а котелка было жалко. Как только стемнело, мы с товарищами отправились за ним. На этот раз черешню рвали прямо с лежащего дерева и досыта наелись ягод.
На одном участке мы долго были в обороне и некоторое время не имели пленных. Офицеры давно объявили конкурс на захват «языка», но обстановка никак не позволяла действовать, ибо у нас было проволочное заграждение в три кола, а у противника оно было в шесть кольев, вдобавок нас разделяла речка. Мы внимательно присматривались к обороне противника — не выставляет ли он на ночь часовых или секрет за свою проволоку, но ничего подобного не обнаруживали.
Естественно, желающих идти за «языком» не находилось. Один раз выходили за свою проволоку, пролежали около трех часов недалеко от проволоки противника в надежде, что он выставит секрет, но все было напрасно — вернулись ни с чем. По всему было видно, что у противника, как и у нас, оборона была неплотная. Изучая обстановку в бинокль, я заметил, что от одного из бугорков, занятых противником, через равные расстояния тянется ряд небольших столбиков. Из этого заключил, что там наблюдательный пункт врага, а столбики означают телефонную связь с его тылом. Поговорив с тремя моими товарищами, получил их согласие присоединиться ко мне. Доложил командиру эскадрона о задуманной нами попытке захватить «языка». Три дня мы внимательно изучали местность, стараясь определить лучшее место, чтобы пройти к окопам противника. Наше внимание привлекла к себе лощина, проходившая левее бугорка в тыл врага. Мы хорошо знали, что ночью менее выгодное положение занимает находящийся на бугре. В два часа ночи сделали проход в проволоке противника, пробрались в его тыл и перерезали телефонный провод. Рядом стоял куст, мы под ним спрятались и стали ждать связистов, которые должны прийти для исправления линии. Ждали около часа. Наконец появились двое идущих вдоль проволоки, о чем-то оживленно разговаривающих. Кроме оружия у нас с собой были две здоровые палки, тонкая веревка и тряпки. Договорились между собой, кто будет брать одного, кто — другого. Как только связисты поравнялись с нами, мы «стукнули» их, схватили, зажали рот тряпками, связали им руки крепко-накрепко. Удачно использовали при этом заученные немецкие слова «тихо», «убью», «иди за нами».
Проход в проволоке миновали вполне благополучно и привели вместо одного «языка» двух. Фельдшер сделал перевязки, но никак не соглашался будить так рано командира, решили ждать утра. Но командиру эскадрона кто-то уже доложил, и он в пять утра пришел сам в нашу землянку и поблагодарил за успешное выполнение задания.
Вскоре на этом участке при наступлении мы захватили окопы противника. Как же мы поражались прекрасным оборудованием окопов и землянок. В них было даже электрическое освещение! Перед окопами тянулись в 20–30 рядов проволочные заграждения, несмотря на то что нас разделяло широкое болото. Какое сравнение с нашими отдельными окопчиками, шалашами, покрытыми ветками! И никакой проволоки! Горько было нашему русскому солдатскому сердцу видеть такую разницу!
Отходя под давлением противника, наш взвод расположился на трехчасовой привал во дворе богатого крестьянина. Сзади его двора находился большой улей с пчелами. Мы искали случая поотведать медку, но хозяин очень часто выходил в сад и мешал нам провести нужную операцию. В глубине сада обнаружили такой же точно улей, только без пчел. Тут-то и появилась у меня мысль, как, обманув хозяина, удовлетворить наше желание.
Мы приготовились к действию. Как только хозяин скрылся из сада, мы принесли поближе к воротам порожний улей. Вытащив пулю из патрона, поднесли гильзу к пчелиному летку и подожгли порох. От проникшего в улей дыма пчелы заснули. Мы унесли улей с пчелами в глубь сада и выбрали весь мед, а на его место поставили порожний, покрыли его шапкой первого улья. Хозяин по-прежнему время от времени выходил в сад, видел каждый раз улей на своем месте, спокойно возвращался в дом, а мы в это время с удовольствием поедали мед! Вскоре мы уходили, расставаясь с хозяином; ухмылялись, довольные нашей проделкой.
Был и более курьезный случай: ночевали в селе, а у соседнего крестьянина была большая пасека. Соблазн был велик. Ночью, после двенадцати часов, захватив брезентовое ведро, я отправился за медом. Все обошлось благополучно; полное ведро меда было в моих руках. Мои товарищи и другие солдаты посмеивались над хозяином пасеки, говоря, что нужно было лучше караулить, да и мед взят только из одного улья, а теперь — ищи ветра в поле. Хозяин, узнав о случившемся, собирался жаловаться командиру. Мне, в отличие от солдат, было не до смеха.
Я с удовольствием полакомился медом, но в темноте не заметил, как вместе с сотами в рот попала пчела. Больно ужалила она меня в язык, который быстро стал распухать и распух до такой степени, что едва помещался во рту. Ни говорить, ни дышать через рот я не мог. Хорошо, что тогда не страдал насморком…
В 1915 году мы отошли с Карпат и заняли ранее подготовленную оборону с проволочными заграждениями. Как я говорил раньше, патронов у нас было мало, а снарядов уже совсем не было. Немцы, преследовавшие нас, оказались шагах в восьмистах, на опушке леса. У крайних деревьев был небольшой домик лесника под соломенной крышей. Одно окно было обращено к нам, другое в сторону, а дверь не была видна.