Офицеры да и солдаты были уверены, что этот домик используется немцами. Наши офицеры, жаждавшие сильных ощущений, объявили: «Кто спичкой подожжет крышу этого домика — получит Георгиевский крест». Я с другом Сергеем изъявил желание поджечь дом. Мы собирались проделать это ночью, но офицеры поставили условие: «Подходить можете ночью, а поджигать на рассвете», так как они хотели видеть момент поджога.
За час до рассвета мы залегли у проволоки противника, часто прислушиваясь и приглядываясь к окружающему. Когда начало светать, из окопчика за кустом, шагах в ста от нас, поднялись два немца и скрылись в лесу. По нашему мнению, это был секрет, который выставлялся на ночь к проволоке, а днем, по всей вероятности, наблюдение ведется где-то с опушки леса. Это заставляло нас быть очень осторожными. Малейшая наша оплошность будет замечена противником. Поэтому мы стали продвигаться к нашей цели ползком, используя высокую траву и неровности местности.
Подрезали нижний ряд проволоки и поползли к той стороне дома, где не было окна. Шагах в пятидесяти мы остановились. Сергей остался на месте в готовности в любой момент отразить внезапную опасность, а я пополз вперед. Был уже около дома, встал. Только хотел поднести к крыше зажженную спичку, как дверь отворилась и в ней показался немец. Сергей тотчас дал выстрел по нему. Немец с криком захлопнул за собой дверь. Спичка у меня погасла, я не успел поджечь дом. Не выполнив задания, пустились бегом по кустам, потом снова поползли к проходу в проволоке. С опушки леса сначала нас обстреливали из двух винтовок, одновременно несколько человек с криками выбежали из дома и открыли беспорядочную стрельбу, но мы уже были за проволокой и, применяясь к местности, уходили к своим. Потом началась сильная стрельба противника и небольшая с нашей стороны, пули летели над нами, залегшими в лощине.
Офицеры и все солдаты нашего эскадрона внимательно следили за вылазкой. Многие видели, как я подходил к дому, как мы оба бросились бежать, слышали, конечно, стрельбу и считали нас погибшими. Солдаты ругали офицеров за их затею поджога на рассвете, а не ночью. Увидев нас невредимыми, все удивились и обрадовались.
Вместо обещанных Георгиевских крестов дали медали, поскольку задание не было выполнено.
Наш полк был сменен в обороне и отведен на отдых в тыл в большое село на реке Припять. На другом берегу лежало большее село Рубель, в 5 верстах от нас. Кормили нас в то время неважно, и мы придумали способ улучшить свое питание.
Своих двух друзей — Кольку и Сережку отправил я в село Рубель, чтобы разузнать, в какой хате имеются больные, чем болеют, когда заболели, чем проявляет себя болезнь и т. п.; в то же время незаметно записывать фамилию больного и то, что удастся узнать. Кроме того, они должны рассказывать, что в соседнее село прибыла воинская часть, есть в ней молодой, но очень знающий врач, который может не только облегчить страдание больного, но и вылечить; что за посещение и лечение денег и вообще ничего он не берет, разве только маленький кусочек сальца, масло, яички — это другое дело. Если есть нужда в докторе, его можно уведомить, он не откажет прийти в следующее воскресенье. Больных оказалось много, все очень хотели, чтобы врач их навестил как можно скорее.
Мы добросовестно подготовились: достали пузырьков в достаточном количестве, вымыли их с золой, наполнили чаем различной крепости, добавили некоторую долю одеколона, взяли две большие корзинки и в воскресенье отправились в село Рубель. Перед тем как входить в дом больного, я знакомился по запискам, чем человек болен, когда заболел, какие симптомы и так далее. Разговаривая с больным, безошибочно определял время заболевания, где, какую он ощущает боль, с самым серьезным видом прощупывал его, прослушивал и давал советы. Потом просил какую-либо посудину, чтобы отлить лекарство; если таковой не оказывалось, давал свою, говоря: «Хотя болезнь застарелая, но излечимая», советовал не нервничать и верить в исцеление. Приказывал строго придерживаться назначенного лечения, а главное, количества капель, указывал, кому надо принимать до еды, а кому — после.
Благодарные больные и близкие не оставались в долгу: сбор был сверх наших ожиданий; вдобавок усиленно просили меня зайти еще, пока наша часть не уйдет. С наполненными доверху корзинами мы вернулись домой. На следующей неделе вновь друзья сходили в село Рубель — узнавали о самочувствии больных, спрашивали, какое впечатление произвел доктор, не нуждаются ли они еще в его помощи, отыскивали новых больных.
Поскольку больные высказывали большое желание снова видеть меня, ибо лекарство «помогло» многим, в очередное воскресенье я снова отправился на «докторское обследование и лечение». Встречали нас всюду очень радушно, я же производил дополнительное прослушивание, простукивание, давал советы и отпускал новую дозу «испытанного» лекарства, ибо больные в один голос говорили, что оно многим помогло, что они чувствуют себя значительно лучше. Я подтверждал, что вид у них совсем другой, более здоровый, впрочем, это соответствовало действительности. Продуктов во второй обход получили еще больше — по-видимому, прихода доктора ждали и приготовились получше отблагодарить его.
Однако на третье воскресенье мы уже предпочли отдыхать, памятуя поговорку «Умей вовремя остановиться». Естественно, в течение этих недель мы существенно поправились, и, конечно, лучше, чем наши больные.
Война шла своим чередом. После очередного сидения в окопах нас сменили, и мы отдыхали в лесу в 15 километрах от реки Стоход. Однажды, получая на взвод порции мяса на обед, они мне показались слишком малыми. Взвесил их, оказалось на круг по восемнадцати золотников вместо законных двадцати пяти (золотник — 4,26 грамма).
Памятуя приказ командира полка в подобных случаях обращаться непосредственно к нему, я так и поступил. Когда я доложил полковнику о причине своего прихода, он спросил меня: из какого я эскадрона, точно ли взвесил порции? После моего ответа он сказал: «Идите, приму меры».
Уходя от полковника, прикидывал, что получу за это от своего командира эскадрона ротмистра Сабурова. Уже раскаивался в сделанном и думал, что было бы лучше эти порции снести именно ему. Угрызения совести усиливались еще потому, что знал — виноват в этом не командир, а вахмистр.
На другой день получил приказание явиться в землянку к командиру эскадрона. Мне было стыдно идти к нему, потому что знал, зачем меня вызывали. При моем приходе командир сидел за столиком, сделанным нашими руками, и курил. Пригласил меня сесть и после паузы сказал с укором:
— Зачем ты, Горбатов, обратился к командиру полка? Почему не принес эти порции мне? Неужели ты и другие солдаты думаете, что я мог воспользоваться вашими золотниками?
— Нет, мы так не думаем, но таков был приказ командира полка, — ответил я.
Пристально смотря на меня, он предложил папиросу, но тут же спохватился:
— Да ведь ты не куришь и не пьешь, но в карты часто играешь на деньги и не проигрываешь, значит, ты и не голодаешь. Ты, Горбатов, хороший солдат, мог бы быть еще лучше, если бы ты меньше гонялся за правдой, побольше думал бы о себе — и имел бы уже четыре креста! Брось ты эту привычку, она тебя до добра не доведет, но я вижу, ты раскаиваешься в своем поступке. Правда?
— Да, — ответил я.
Я вышел красный как рак: ведь ротмистр Сабуров был строг, но справедлив.
Там же, на реке Стоход, нас застала Февральская революция.
На второй день после вынужденного отречения царя Николая II от престола среди офицеров полка царила полная растерянность; они ходили один к другому, собирались группами, что-то горячо обсуждали. Были проведены совещания офицеров. Мы терялись в догадках: что же случилось?
Денщикам офицеров удавалось иногда услышать отдельные гневные реплики, вроде: «Все прогнило, все продажно, этого нужно было ожидать», «Бездарные правители, приведшие Россию на край пропасти…» и т. п. Все это немедленно доводилось до нашего сведения, и начинались всякие предположения.
Начальство молчало, а «солдатский вестник» работал, и скоро мы узнали об отречении царя от престола.
Нас интересовало отношение офицеров к этому событию. Через денщиков мы старались узнать настроение того или другого офицера, чтобы сделать свои выводы.
В своей среде солдаты горячо обсуждали это необыкновенное событие. Большинство считало: «Покончено с царем, значит, скоро будет покончено с войной»; меньшинство придерживалось мнения: «Как же будем жить без царя, нас теперь разобьют немцы!»
Среди нас были люди, которые разбирались в событиях, понимали, что к чему, и всеми силами старались разъяснить солдатам. Один из них был солдат Муравьев. Одним он терпеливо разъяснял, что без царя живут люди многих стран, живут лучше, чем мы. А тем, кто говорил: «Конец царю — конец войне», — отвечал: «И без царя война будет продолжаться, так как власть находится в руках Временного правительства, а оно состоит из крупных капиталистов, которые легко договариваются с капиталистами Англии и Франции. Вот если бы власть взяли в свои руки рабочие, тогда другое дело».
Официально об отречении от престола царя Николая II нам объявили через несколько дней, вероятно, ждали инструкций сверху, хотя мы уже знали многое.
Ввиду того что мы были «на передовой», нам объявляли поэскадронно.
Командир эскадрона Сабуров, к тому времени уже подполковник, каким-то несвойственным ему ласковым голосом объявил нам примерно следующее:
«Братцы солдаты, царь Николай II отрекся от престола за себя и своего сына в пользу своего брата Михаила Александровича, который когда-то командовал нашим полком.
Великий князь Михаил Александрович от престола тоже отказался. Сейчас трудно сказать, хорошо это или плохо для нашей страны. У нас сейчас создано Временное правительство, которое состоит из людей умных, солидных. Главу правительства выберут из их числа. Все будет сделано для пользы и счастья нашего народа.
Нашей же задачей по-прежнему остается крепкая дисциплина, безоговорочное исполнение приказов начальства.