Группа вооруженных направилась к нам, я тоже пошел им навстречу, спрашивая, кто они. «Подойдем — скажем», — услыхали мы в ответ. Вмиг я был окружен, острия штыков были направлены в меня. Теперь уже не я, а они спрашивали: «Кто ты?» Мне мгновенно вспомнились два повешенных разведчика; ясно представил себе, что нам придется перетерпеть более худшее. На их вопросы, полные злобы, смело ответил: «Я — красный командир». С их стороны раздались злобные, насмешливые крики. «Так ты красный командир? Так красный, говоришь?» Эти секунды показались мне часами.
В это время красноармеец с саней крикнул: «Товарищ командир, кто это?» Одни из окружавших меня все так же злобно спрашивали: «Так кто же ты?» Другие зажигали спички и подносили их к моей шапке. Я вновь ответил, что я красный командир. Под освещением нескольких спичек блеснула красная звезда на моей шапке, а вместе с этим радостные возгласы: «Так это действительно красный командир». Мой страх сменился необыкновенной радостью, а они все бросились ко мне с объятиями, целовали лицо, голову, даже шинель. Они оказались красными партизанами. Обоюдная радость была так велика, что ее нельзя описать.
На дворе снова зашумели, ворота заскрипели, распахнулись, под общий радостный говор подводы стали выезжать на север, а из-за двора партизаны тащили двух баранов и ведро меду и с дружеским приветом положили к нам в сани — в подарок.
Часа через полтора мы все были в своем селе, а наутро партизаны изъявили желание зачислиться в наш полк. Из возвращенного хлеба, с согласия крестьян, часть муки взяли для нужд полка, а зерно полностью вернули крестьянам.
После этого случая продолжали успешное продвижение к городу Кременчугу, почти в каждом населенном пункте находили то одного, то двух повешенных бедняков, а в одном селе вынули из петель семь человек; у каждого на груди была повешена фанерная дощечка с надписью: «Он грабил помещика».
Так мы наступали до Кременчуга, а по овладении им наш кавполк был переброшен в район Нежина, где из отдельных полков была сформирована 17-я кавалерийская дивизия, которая вошла в состав Юго-Западного фронта. Все полки получили новую нумерацию. Вновь сформированной дивизии предстояла напряженная работа.
К весне 1920 года почти вся территория России была освобождена, но в Крыму еще хозяйничал Врангель; на западе — поляки и интервенты; на Дальнем Востоке — интервенты и банды, в Средней Азии — басмачи, да на Кавказе сохранились марионеточные правительства.
США, Англия и Франция не могли мириться с провалом своих усилий и пророчеств. В качестве новой вооруженной силы они готовили к авантюрам помещичью Польшу.
В конце 1919 и в начале 1920 года буржуазно-помещичьей Польше империалистические государства оказывали значительную военную и финансовую помощь. Особенно большой была военная помощь США.
К началу апреля 1920 года белопольская армия, насчитывающая 738 тысяч человек, была полностью укомплектована и оснащена всем необходимым для ведения боевых действий. В Польшу из США было доставлено 20 тысяч пулеметов, свыше 200 танков, более 300 самолетов, 3 миллиона комплектов обмундирования, 4 миллиона пар солдатских ботинок, медикаменты и различное военное имущество на общую сумму 1,7 миллиарда долларов. Вооружение и обмундирование для польской армии шли также из Франции и Англии. Так, Франция передала Польше из своих военных запасов 2 тысячи орудий, 3 тысячи пулеметов, 560 тысяч винтовок, 300 самолетов.
25 апреля под непосредственным командованием генерала Пилсудского между Припятью и Днестром началось наступление белопольских войск. Главный удар поляки нанесли на киевском направлении, имея почти трехкратное превосходство в силах и средствах. При содействии войск Врангеля и петлюровцев польские милитаристы планировали молниеносным ударом разгромить Красную Армию и победоносно закончить войну.
Под натиском противника соединения 12-й советской армии и правого фланга 14-й армии с ожесточенными боями отходили на восток. 26 апреля был захвачен Житомир и Коростень, была создана серьезная угроза Киеву. По приказу командующего войсками 12-й армии С. А. Меженинова, бывшего офицера, выпускника Академии Генштаба, в феврале 1920 года под Житомиром формируется 17-я кавалерийская дивизия.
В апреле 1920 года в составе этой дивизии наш 100-й кавалерийский полк был переброшен в район восточнее Новоград-Волынского. Эскадрон под моим командованием занимал район деревни Клара, село и железнодорожную станцию Андреевичи. Вначале казалось, что, совершив провокационное нападение, интервенты остановятся. Но они продолжали наступать, втягивая нас в войну. Мой эскадрон под напором противника оставил село и железнодорожную станцию Андреевичи, был вынужден отойти в деревню Катюху.
Мне казалось, что наша 17-я кавалерийская дивизия сможет восстановить свое положение, и я был очень рад, когда наш командир полка обратился ко мне с просьбой подыскать проводника, хорошо знающего этот лесной район. У меня на примете был близкий мне человек, который ранее сам высказывал подобное желание, но он находился в селе Андреевичи, захваченном бело-поляками. Я изъявил желание пойти и привести его, чтобы использовать его знания. Командир полка обратил мое внимание на сложность и опасность этого мероприятия, поскольку Андреевичи находились в семи километрах, в тылу противника, но, подумав, все же согласился.
В следующую ночь я с одним красноармейцем отправился в путь. Ночь была светлая. Небольшой мороз. Шли лесом без дорог, по просекам и азимуту. Расстояние в семь километров прошли за два с половиной часа. Вышли на опушку леса и в полуверсте увидели село, ближе на бугорке возле дороги стояла мельница. Решили дальше идти лощиной. Когда мы очутились в двухстах шагах правее мельницы, заметили около нее двух часовых. Это было польское охранение.
В селе — ни звука. Лишь редкий лай собак да пение петухов нарушало молчание. Мы должны были выйти к церкви, так как неподалеку от нее проживал нужный нам человек. В некоторых хатах, что с виду были получше других, горел тусклый огонек. Заглянув в окно одной из них, увидел спящих на полу солдат. Незаметно мы подошли к нужному нам домику и тихо постучали в окно. Только после третьего раза услыхали шушуканье, но никто не откликался. Наконец мужской голос из хаты спросил: «Что надо?» Назвав его по имени, сказал свою фамилию, просил пустить в хату. Снова пауза, потом услышали тихий разговор, вздох, и вот дверь открылась: шепотом было сказано: «Войдите». Я вошел, а красноармейца оставил у двери в укрытии. Когда объяснил причину своего прихода, предложив ему пойти с нами в деревню Катюху, его жена заплакала и запричитала: «Как это можно идти в ту сторону! Не пущу, не пущу!» Муж ее долго молчал, потом уговаривал и, наконец, сказал: «Хорошо, пойдем, а ты, жена, не плачь. Я скоро вернусь». Мы стали прощаться. Я сказал, что мужу ее дадим хорошего рабочего коня, но она снова схватила мужа за шею и, горько плача, все повторяла: «Не пущу, не пущу». Я уже начал опасаться, что муж раздумает, но он коротко сказал: «Если будут спрашивать, скажи, ушел покупать лошадь, да запри за нами дверь», — и мы вышли.
Через два часа мы были в деревне Катюхе. Наши предложения были внимательно выслушаны командиром полка и доложены начальнику дивизии В. И. Матузенко и военкому А. К. Ильюшину. Через двое суток дивизия выступила двумя колоннами. Наша колонна из двух полков, пользуясь указаниями моего знакомого проводника, лесными дорогами удачно прошла в тыл противника и уничтожила небольшой гарнизон в деревне, но выстрелы разбудили противника в соседних деревнях. В следующей деревне мы были встречены огнем, в то же время противник оказался за нашим правым флангом, а позади нас через болотистую долину тянулась гать, на которой остановился наш обоз на полозьях и на колесах.
Бой затянулся. Противник, получив подкрепление, стал нас теснить к гати. Положение признавалось критическим. Я предложил командиру полка послать в тыл врага один-два эскадрона, чтобы отвлечь его внимание, а тем временем очистить от обоза гать и обеспечить себе отход. Командиры полка и начальник дивизии этот план одобрили и дали под мое командование еще эскадрон.
Используя перелески, мы обошли фланг пехоты противника и пошли по тылам его наступающих войск. Противник почувствовал наше появление в своем тылу, болезненно на это среагировал и не только прекратил наступление, но повернул главные силы на запад против нас, скачущих по его тылам. Наше положение было исключительно тяжелым: мы скакали узкой, растянувшейся колонной по дорожке, у которой с обеих сторон тянулись жердевые заборы. Противник, наступая на нас, обстреливал справа во фланг с расстояния до 500 шагов. Я повернул голову вправо, чтобы посмотреть на скачущих за мной, и, увидев лишь небольшое количество, подумал: где же остальные? В тот же момент почувствовал сильный удар в голову, а вслед за этим потекла кровь из уха и по щеке. Я даже не заметил, как выпал клинок из моей руки. Я только понял, что ранен в голову, что могу скоро потерять сознание. Грязной полой шинели закрыл ухо и щеку, но продолжал скакать. Мне казалось, что моя жизнь ограничена минутами, и, как ни странно, в этот момент не думал ни о себе, ни о близких моему сердцу, а думал о тех, кто скачет вслед за мной, считая, что без меня они не выберутся из тыла противника, а погибнут так же, как и я. Первой моей заботой было спасти их; тем, кто скакал ближе ко мне, громко сказал: «Видите впереди высокие деревья? Скачите до них, круто поверните направо и держитесь на восток — выйдете к своим». После этого на душе стало легче, что успел их предупредить. Ко мне подскакали двое красноармейцев, готовые подхватить меня, если будет плохо. Вот мы у группы деревьев, но я держусь еще на коне, хотя силы меня покидали. Нас уже перестали обстреливать, мне помогли сойти с лошади, сделали примитивную повязку, и мы стали поджидать отставших.
Выслали дозор по нашему пути и тронулись на восток и через три часа присоединились к своим. Возвращаясь, был озабочен большими потерями из скакавших за мной двух эскадронов, ругал себя за то, что не отпустил вовремя проводника и не дал ему обещанную лошадь. Когда подъехал к командиру полка, в первую очередь спросил о проводнике. Командир ответил, что проводник вместе с обещанной лошадью отпущен домой. Потом я