Чувствовал, как последние силы меня покидают, и все же продолжал редкие взмахи руками. Еще и еще взмах… Последний прощальный взгляд на берег, солнце — и стал опускаться на дно…
О радость! Мои ноги коснулись песчаного дна, а вода не закрыла рта: под водой тянулась песчаная отмель косы. Как только мои ноги коснулись земли, ни с чем не сравнимая боль от судороги стала утихать, и, хромая, я пошел в сторону песчаного острова, находившегося не более чем в ста шагах, а дойдя до него, повалился на согретый солнцем песок.
Трудно сказать, сколько времени пролежал, раздумывая о том, что все могло кончиться очень плохо: если бы сил осталось чуть больше, то я опустился бы на дно ниже подводной косы на несколько метров. Тогда, наверное, вода закрыла бы не только рот, но и мою голову. Сердце радостно билось от сознания, что жив. Чувствуя возвращение сил, все-таки решил не плыть к западному берегу, до которого было менее двухсот метров, а возвращаться к полку. Невнятные выклики товарищей с нашего берега заставили меня оглядеться, и я увидел, что они, размахивая руками, показывали вниз по течению, в сторону Триполья. Присмотревшись в том направлении, увидел сначала дымок, а потом и броневой катер поляков, который поднимался к нам. К этому времени я уже отдохнул, согрелся и мог плыть обратно.
На этот раз я находился в более выгодных условиях — берег все время был перед глазами, он не скроется, как песчаный остров. Я плыл спокойно вполоборота по течению, экономя силы. К моему удивлению, доплыв до своего берега, чувствовал еще их запас.
Быстро одевшись, я скрылся в зарослях. Поляки сошли на берег и открыли из пулемета стрельбу по кустам, но без результата. Через короткое время катер ушел в Триполье, а я детально доложил командиру дивизии обо всем случившемся на реке, и он больше не настаивал на выполнении своего приказа.
Через несколько дней мы в пешем строю вместе с 58-й стрелковой дивизией наступали вверх по реке против поляков, занимавших поселок Дарница. Противник начал отходить, а мы преследовали его уже в конном строю. Мы спешили к красавцу Киевскому цепному мосту, чтобы захватить его целым. Во время Гражданской войны краскомы считали правилом: при отступлении отходить последними, а при наступлении идти впереди. Правило это я выполнял добросовестно, да и могло ли быть иначе.
Атака была яростной, но рубили только оказывавших сопротивление. Обгоняя отступавших поляков, мы спешили к мосту. Расстояние все уменьшалось. Вот он в двухстах, ста, пятидесяти метрах от нас. Было видно, что мост на всем протяжении забит отступающими поляками. И когда уже мы были метрах в двадцати от моста, его подорвали. С грохотом мост медленно, вместе с людьми, скрылся в воде. Мы жалели красивый мост и благодарили судьбу, что опоздали на какие-то секунды въехать на него и не оказались вместе с поляками в Днепре! Вскоре мы форсировали Днепр, освободили Киев и преследовали противника в направлении Коростень, Емельчино, Степань, Колки, Ковель, Грубешов, и при этом были форсированы реки Случь, Горынь, Стырь, Стоход и Западный Буг.
После взятия нами Коростеня конница в составе Отдельной Башкирской кавалерийской бригады 2-го Доно-Кубанского полка и кавполков 58-й и 7-й стрелковых дивизий была объединена в кавалерийскую группу, которую возглавил А. Г. Голиков, молодой и способный начальник 7-й стрелковой дивизии. Влившиеся в конную группу красноармейцы и командиры с восхищением рассказывали о воинском мастерстве и личной храбрости своего начдива в районе Емельчино, Новоград-Волынского, и особенно когда войска оказывались в окружении. За выход из окружения в апреле 1920 года дивизия была награждена Почетным революционным Красным знаменем ВЦИК.
Мне было приказано вступить в должность командира 2-го Доно-Кубанского кавалерийского полка. Должность заместителя командира полка я считал для себя высокой, но она ограничивала самостоятельность. Мне больше нравилась работа командира эскадрона, дававшая свободу действиям. Получив в командование полк, был, конечно, рад, но в то же время испытывал опасение: справлюсь ли?
Доно-Кубанский полк я немного знал по конной группе. Знал и то, что многие из людей полка воевали прежде против Красной Армии. Помнится, в кавалерийском полку 58-й стрелковой дивизии мне крайне не нравилось грубое отношение некоторых казаков к крестьянам, их бесшабашность и пренебрежение к засеянным полям. Они чувствовали себя кавалерийской элитой. Даже командир полка, если он не казак, был для них как бы чужим человеком.
Командование полком началось с курьеза. В первую ночь по приезде в полк у меня из-под головы украли сапоги. Пришлось пробыть босым около пяти часов, пока ординарец не привез другие от комиссара кавполка 58-й стрелковой дивизии Шумилова — прекрасного товарища, с которым незадолго до того с грустью расстался. Пока я командовал полком, было несколько эпизодов, когда жизнь висела на волоске.
Однажды выехал в головную походную заставу полка, которая, преодолев слабое сопротивление противника, захватила большое село. Застава выступила из села вслед за отошедшим противником, а я остался в селе, поджидая полк. Проезжая по селу, неожиданно увидел пешего поляка с винтовкой в руках, пробиравшегося между домами за плетнем. Я был на лошади, один, без ординарца. Приказал поляку положить винтовку и лезть через плетень (большинство поляков того времени понимали русский язык). Он беспрекословно положил винтовку, перелез плетень и пошел около моей лошади. В соседнем огороде работал крестьянин, старавшийся привлечь мое внимание знаками, заставившими меня обернуться. Оглянувшись, я увидел, что ко мне справа скачут семь вражеских кавалеристов. Что я должен сделать с пленным поляком? — промелькнуло у меня в голове. Рубить сдавшегося неудобно, а пустить на волю, усилить противника еще одним бойцом, который в другом бою может убить наших, и не одного? Но обнажать клинок и опускать его на голову идущего рядом безоружного человека рука не поднялась. Пришпорив своего коня, я галопом смог ускакать в сторону своих…
Так, за какие-нибудь три минуты я был на волоске от смерти: если бы пеший поляк не растерялся, он свободно мог меня застрелить из-за плетня, а я не мог причинить ему вреда. Если бы не крестьянин, заставивший меня оглянуться, я оказался бы жертвой польских кавалеристов…
Мы подошли к городу Ковелю. Оставили кавалерийский и пулеметный эскадроны для наступления с востока, а главными силами полка обошли город с севера и северо-запада и атаковали его.
Во главе одного из эскадронов я скакал по улице города, направляясь к центру. Белополяки спешили выйти из города по главной улице. Одна из групп противника задержалась, поставила четыре станковых пулемета и начала обстреливать нас. К счастью, поблизости оказался переулок, и нам удалось укрыться в нем с двумя легко раненными бойцами.
На площадь города мы ворвались уже по другой улице вместе с другим эскадроном. Наибольшие потери противник понес от огня спешенного эскадрона, который был оставлен на западной окраине города, на путях отхода противника.
Наш полк овладел большим городом, крупным железнодорожным узлом в результате обходного движения, потеряв всего трех человек.
В одном из сел 2-й Доно-Кубанский полк ночевал вместе с кавполком 7-й стрелковой дивизии. Упоенные успешным наступлением, учитывая сильную усталость людей, мы решили дать отдохнуть большинству красноармейцев и выставили слабую охрану на ночь. Сам я спал в саду. На рассвете услышал редкую стрельбу и крики в селе. Предчувствуя что-то неладное, вскочил, оделся. Стрельба и крики все усиливались, и через несколько минут выяснилось, что интервенты ворвались в село. Я видел, что все мои кавалеристы скачут в назначенное для сбора место. После дополнительных указаний о сборе полка сам направился туда же. При подсчете на сборном месте не оказалось 35 человек вместе с командиром эскадрона, бывшим белым офицером.
По соседству собрался кавалерийский полк 7-й стрелковой дивизии, в котором недосчитывалось 18 человек и четырех орудий с упряжками. Чувствовалось, что в селе интервентов меньше, чем нас, поэтому я предложил соседнему полку совместно атаковать противника, но сочувствия не встретил. Тогда решил атаковать одними доно-кубанцами, чтобы спасти своих, оставшихся в селе, а также и батарею. Я обратился к полку со словами: «Белополяков в селе меньше, чем нас. Надо спасать своих и батарею». Скомандовал: «Шашки вон, в атаку за мной марш, марш!» — и ринулся вперед. За мной никто не последовал, вторая моя команда, и… тот же результат. У меня от досады выступили слезы, и в третий раз повторил команду. Но последовало за мной из полка не больше 50 человек! Понятно, что с таким малым количеством об атаке нечего было и думать. Через два часа противник оставил село, уводя и наших пленных и батарею…
Мы выступили за ними вслед.
В конце октября того же года мне довелось быть в бригаде Г. И. Котовского, где встретил ординарца комиссара кавалерийского полка 58-й стрелковой дивизии, и вот что он рассказал: комиссара Шумилова убили в одной из неудачных атак, а он, коновод, попал в плен и очутился в польском лагере. Туда же прибыли 35 «пленных» из Доно-Кубанского полка вместе с их командиром эскадрона, который там похвалялся, что их группа уже давно хотела перейти к белополякам, да все не было удобного случая, так как, уходя, хотели вместе с собой захватить командира полка Горбатова, искали его в штабе, да не нашли. Коновод рассказал и о том, как он убежал из плена. Бесхитростный рассказ молодого красноармейца заставил меня с горечью воскликнуть:
— А я-то хотел спасать их, мерзавцев!
После того как мы освободили город Ковель, я был назначен командиром Отдельной Башкирской кавалерийской бригады. Немного истории: до 19 августа 1919 года Отдельная Башкирская кавалерийская бригада в составе 27-го и 28-го кавалерийских полков входила в состав колчаковской армии. 19 августа 1919 года, находясь в селе Туркмен в районе Верхнеуральска, революционно настроенные сол