На пути попалась пасшаяся крестьянская лошадь. Вскочил я на нее без седла и уздечки; понукая ее шпорами, продолжал ехать к кустарнику. Лошадь оказалась малоподвижной, неуправляемой и упорно шла только шагом. Очутившись в кустарнике, через который проскакали наши конники, я был неприятно поражен: кустарник был забит обозом поляков. Белопольских обозников было очень много, но у них, по-видимому, не прошел еще шок от страха перед массой наших всадников, только что проскочивших через них, и, вероятно, они не знали, что я последний. Перепуганными глазами смотрели они на меня, а я на них, хотя я пробирался между ними, находясь в двух-трех шагах от того или другого поляка, — никто не проявлял никаких агрессивных намерений. Взволнованный, я благополучно выбрался из кустарника, бросил свою ленивую лошадь и пошел пешком гораздо быстрее. Километра через три присоединился к своим частям, которые разбирались по своим подразделениям и частям. Их командиры встретили меня с большим удивлением и смущением. Они оправдывались тем, что не заметили в массе скачущих, как подо мной был убит конь. Пожурил я старших командиров, но не за себя, а за то, что они не захватили по пути польский обоз.
На короткое время фронт стабилизировался. Наши войска удерживали плацдарм за рекой Западный Буг, 20 километров западнее города Устилута. Два полка бригады занимали оборону, а третий находился в резерве. Правее нас оборонялась пехота.
Получили приказ — с утра следующего дня перейти в наступление, овладеть населенными пунктами в 25 километрах от нас. Бригада наступала двумя полками, а третий по-прежнему оставался в резерве. В этот день мы продвинулись примерно на 8 километров, но получили уведомление, что пехота еще не готова к наступлению и оно переносится на утро следующего дня. Не желая оставаться в положении, когда оба фланга открыты, мы на ночь вернулись в исходное положение.
На следующий день наступали в том же боевом порядке.
Через 30 минут после перехода в наступление двух полков мы с комиссаром Кузьминским и с комендантским взводом из 18 всадников поднялись на довольно крутой берег реки Западный Буг. Затем двинулись в северо-западном направлении, чтобы пересечь путь третьему полку и с ним следовать за наступавшими двумя полками. Навстречу нам показались десятка три всадников, шедших на нас слева. Шли они разомкнутым строем, рысью, а увидев нас, перешли на шаг. Нас удивило появление всадников, идущих на восток в боевом порядке. Всмотревшись, узнали в них белополяков. Посчитали их за разведку противника, проникшую в наш тыл. Решили ее атаковать, хотя нас было меньше, но, следуя поговорке «Дома стены помогают» (ведь противник-то в нашем тылу), я скомандовал: «Взвод, строй фронт, шашки вон, за мной в атаку марш, марш!»
Вражеские всадники остановились. Когда же мы были от них метрах в двухстах, то увидели, что вслед за ними из балки выходит еще колонна численностью до 200 сабель. Тогда я скомандовал: «Налево, кругом» — и стали отходить на галопе в село, из которого вышли. За нами погнались.
Уходя, я решил скакать до середины села; оттуда дорогой, идущей на север, проскочить в ту деревню, где находился наш третий полк, чтобы с его помощью ликвидировать неприятность в нашем тылу. Когда скакали по селу, предупреждали находившиеся там наши тылы о грозящей им опасности. Доскакав до середины села, повернули по дороге на север. Дорога проходила по узкому глубокому оврагу с крутыми берегами. Нас преследовало более 70 всадников. И вот, к нашей радости, увидели полсотни всадников, идущих шагом нам навстречу. Я подумал: «Вероятно, в полку стало уже известно о случившейся у нас неприятности, а это передовое его подразделение идет на выручку». Я стал давать знаки, чтобы они вернулись на поле и тем очистили нам дорогу.
Но — увы! И это были вражеские конники. Те, в свою очередь, увидели нас и скачущих за нами белополяков, всех посчитали за красных, запаниковали, но назад повернуть не могли — так дорога была узка. Стараясь открыть нам путь, они пытались свернуть в сторону, лезли на крутые берега узкого оврага, некоторые даже падали с лошадей, и только тогда, когда мы проскакали мимо, опознали в них не своих башкир, а растерявшихся вражеских кавалеристов.
Мы вырвались в поле. Комендантский взвод с комиссаром Кузьминским направился на восток — в сторону Устилута, а я с ординарцем поскакал в ту деревню, где находился резервный полк бригады. Большая часть поляков ринулась за комиссаром, а человек пятнадцать за мной.
С особым удовольствием я увидел, как наш полк выходил из деревни, выкатывая пулеметы. Огонь пулеметов велся и по белополякам, и по мне тоже. Только когда поляки поотстали, а я продолжал скакать к деревне, стрельба прекратилась. Велико было смущение командира полка, когда он узнал своего комбрига!
Мною было приказано очистить поле от поляков и овладеть селом, где находился наш обоз. Вскоре поле было очищено теми из наших кавалеристов, у которых были лучше лошади, но в это время из села навстречу вышла колонна противника, и наши кавалеристы, вырвавшиеся вперед, начали отходить. Стоя на бугре, я видел эту картину. По данному мною сигналу все наши стали собираться ко мне и строиться в одну шеренгу, лицом к противнику. Нас оказалось до 250 всадников. Старший из польских офицеров тоже собирал к себе своих, и у него оказалось примерно такое же количество солдат, построенных в одну шеренгу. Я и польский офицер находились впереди своих всадников, нас разделяло расстояние в два-три десятка шагов, а шеренгу от шеренги — в полсотни. Воцарилась зловещая тишина. Ее нарушали только команды — моя и польского офицера: «Вперед, в атаку!» Да еще слышно было позвякивание стремян и обнаженных клинков при движении разгоряченных коней, находившихся в шеренгах. Но… ни та ни другая шеренга не решалась броситься в атаку первой.
Я не исключал, что польскому офицеру удастся уговорить своих подчиненных броситься в атаку раньше, чем мне, и хорошо понимал: кто бросится первым, у того полная победа, а кто опоздает, будет бит!
Мы давали команды уже охрипшими голосами, секунды казались часами, а шеренги не двигались с места. Чем бы все это кончилось, неизвестно, но у меня появилось оригинальное решение: не спуская глаз с офицера, я поднял свой клинок кверху, медленно вложил его в ножны. На его лице появилась довольная улыбка: вероятно, он предвкушал мою подготовку к сдаче. Я же выхватил револьвер, дал шпоры коню в бок и закричал: «Вот тебе!» Успел произвести три выстрела. Офицер быстро повернул своего коня на задних ногах и ускакал от меня. Его примеру последовали все стоявшие за ним. Но если этот маневр удался старшему офицеру и другим стоявшим впереди, то всадникам, стоявшим в сомкнутом строю, повернуться было невозможно. А в это время стоявшая за мной шеренга, по моему примеру, бросилась на противника. Началась рубка, но рубили только башкиры, а наши враги всецело были заняты тем, чтобы повернуть лошадей и удрать, не оказывая почти никакого сопротивления.
Противник оставил на месте схватки около двухсот человек ранеными и пленными, в том числе двух офицеров. У нас же было только двенадцать легкораненых.
Таков был результат трех револьверных выстрелов: они решили схватку в нашу пользу!
В Гражданскую войну действия кавалерии, подобные только что описанным, были нередки, они случались и во время больших массированных наступлений Первой Конной армии или дивизий Червонного казачества. Теперь такого рода стычки всадников кажутся седой стариной…
Наступление на этом участке фронта и в этот день не состоялось ввиду резко изменившейся обстановки. Мы получили приказ отойти на восточный берег реки Буг и стать в оборону. Один из наших наблюдательных пунктов находился на колокольне села Изов. Через неделю бригада была переброшена южнее, в район местечка Сокаль.
В этот период белополяки перешли на всем фронте в наступление. Дорогие моей памяти конники Башкирской бригады проявили большое упорство в обороне, отбили множество яростных атак. Ими были захвачены пленные и трофеи.
Но были и курьезные случаи.
Ко мне поступила жалоба местного священника: наши красноармейцы, наблюдавшие с колокольни в селе Изов, украли у него ризы. Заканчивалась жалоба нижайшей просьбой разыскать похищенное и возвратить. На другой день мы дали ответ: «Как только ризы будут найдены, немедленно возвратим».
На следующий день в воскресенье шел я по местечку и… о ужас! Встретил своих красноармейцев — двух башкир. Но их френчи и галифе были пошиты из риз… у одного из золотисто-желтой, у другого — из серебристо-синей. Шутник-портной искусно расположил крестики на боковых и грудных карманах, а также на каждой половине задней части галифе. Вид у моих кавалеристов был фантастический, но они гордились своей «особой» формой…
Что делать?
Пришлось этих кавалеристов, неоднократно отличавшихся в боях, задержать, и встретившимся другим красноармейцам приказал отвести «франтов» в штаб бригады. Следовало бы их отдать под суд, но так как они были прекрасными бойцами, то наказание было условным. С ними обстоятельно поговорили председатель Ревтрибунала, комиссар бригады и лично я. Священнику были принесены извинения, компенсированы его материальные потери. Со священником уладить дело решил лично. Батюшку растрогало то, что я хорошо знал «божье слово», не уступал ему в знании других обрядов службы. «Подсудимым» с большим трудом нашли новую форму.
Было и такое. Однажды в штаб бригады пришли два крестьянина, которые искали комбрига. Их привели ко мне. Красноармеец, обращаясь ко мне, доложил: «Товарищ комбриг, вот они, — показывал на крестьян, — хотят вас видеть». На лицах крестьян появилось выражение недоверия и обиды: они приняли это за насмешку над ними. Один из крестьян сказал: «Сами долго служили в царской армии, понимаем, что такое командир бригады». И, обращаясь к красноармейцу, снова стали его упрашивать отвести их «к настоящему командиру бригады», убеждая, что он им очень нужен.
Тогда я начал их расспрашивать, зачем им так нужен комбриг. Они мне рассказали, что стоявшие у них на постое солдаты забрали их лошадей, а своих с набитыми спинами оставили им.