На другой день рано утром прибежал ко мне запыхавшийся старшина комендантского взвода и взволнованно доложил: «Товарищ комбриг, в нашем селе поляки». На мой вопрос: «Сколько их?» — ответил: «Два вооруженных». Я приказал привести их ко мне. Поляки рассказали, что их часть трое суток находится в лесу, в двух километрах от нашего села; офицер прислал их в село узнать: началось ли перемирие?
Один из полков бригады был поднят по тревоге, с ним я направился в указанный лес. На поляне увидел много поляков, оружие их было составлено в козлы, одни ходили группами, другие завтракали, а третьи грелись у костра. Я приказал старшему офицеру сложить оружие на их же повозки, построиться и следовать за головным эскадроном. Остальная часть полка шла за нашим бывшим противником. В селе, проходя мимо меня, офицер скомандовал: «Смирно!» Солдаты прошли стройными рядами, как на параде, повернув головы в мою сторону, а потом белопольские солдаты на ходу, к великому нашему удивлению, довольно стройно спели «Интернационал». Все задержанные были объявлены пленными.
За три часа, пока полякам варили обед, красноармейцы произвели тщательную замену своего порядком изношенного обмундирования, обнаруженного в захваченном обозе плененного противника. (Обувь, шаровары, тужурки, шинели попали на Украину из США.) Башкиры не забыли и меня — торжественно вручили планшет и отличного качества бинокль. Я с благодарностью принял от своих отважных конников бригады такой бесценный подарок. Подарок моих верных башкир служил мне до 1938 года.
18 октября 1920 года было объявлено перемирие. Захваченным в плен польским солдатам и офицерам было разрешено вернуться на родину.
По условиям мира к Польше отошли западные области Украины и Белоруссии, но установленная советско-польская граница проходила значительно западнее той, которую Советское правительство предлагало весной 1920 года. Прекращение советско-польской войны предопределяло разгром последнего похода Антанты. Страна Советов получила возможность направить против так называемой Русской белогвардейской армии под командованием генерала П. Н. Врангеля мощным потоком вооружение, боевую технику, снаряжение, то, что необходимо для жизни и боя войск. Врангелевский фронт стал главным фронтом. Командующим Южным фронтом, сформированным 21 сентября 1920 года, был назначен выдающийся пролетарский полководец Михаил Васильевич Фрунзе.
Для нас на повестку дня была поставлена задача разгромить политический бандитизм, вошедший в историю Гражданской войны на Украине как петлюровщина — контрреволюционное буржуазно-националистическое движение, одним из главарей которого был С. В. Петлюра.
Для петлюровцев, банд Н. А. Григорьева, махновцев и других «атаманов» и «батек», в которых основной силой были деклассированные элементы, уголовники и другие антинародные силы, законом «боевой» деятельности были погромы, небывалый по масштабам грабеж населения, истребление коммунистов, чекистов, работников местных советских органов, причем истребление этих лиц производилось с небывалой жестокостью. Эти казни превращались в настоящие садистские оргии.
Наша Отдельная Башкирская кавалерийская бригада была переброшена для борьбы с петлюровцами в район города Литин (30 километров северо-западнее Винницы). В этом районе наше командование решило создать конную группу из двух полков бригады Котовского и трех полков нашей бригады под общим командованием Григория Ивановича Котовского. Но это не было осуществлено: бригада Котовского ушла южнее, а мы остались близ города Литина.
Башкирская бригада в этом районе обороняла полосу в 20 километров. По существу, это была не оборона, скорее охранение определенной территории отдельными эскадронами и взводами. Штаб бригады с двумя эскадронами 1-го кавалерийского полка располагался в селении Селище, которое от восточной окраины города Литина отделялось лишь рекой, а я находился в доме священника. Связь у меня с отдаленным охранением была через штабы полков, а с ближайшим — телефонная; со штабом бригады была прямая связь.
Однажды на рассвете зазвонил телефон. Взяв трубку, я услышал взволнованный голос командира эскадрона из села Кулыга, в шести километрах западнее города Литина: «Атакован большими силами конницы, отхожу на Литин». На этом разговор оборвался.
Командиру 1-го кавалерийского полка я приказал поднять по тревоге два резервных эскадрона и привести их к мосту. Принял решение выехать в город самому и оборонять этими силами его северо-западную окраину. Для выяснения обстановки правее и левее позвонил командиру эскадрона в село Багриновцы, севернее села Кулыга, но телефон там не работал. Позвонил в охранение, стоявшее южнее села Кулыга, и спросил командира взвода, что у них нового. Он доложил: «У меня все спокойно, но в направлении села Кулыга слышна сильная беспорядочная стрельба, взвод собрал и держу около себя». Я сообщил командиру взвода, что эскадрон из села Кулыга отходит на Литин под давлением превосходящих сил конницы противника, приказал поднять наблюдателей на строения или деревья, усилить бдительность, охранять свое направление, а что будет нового — немедленно докладывать в штаб бригады.
Пытался снова связаться с селом Багриновцы, но с ними связь не работала. В это время раздался звонок. На мой вопрос по телефону: «Откуда?» — услышал ответ на чисто русском языке: «Товарищ командир, мы ведем бой в селе Кулыга, имеем пленных, дайте нам скорее помощь». Я спросил: «Кто говорит?» Ответили не сразу, после заминки. Слышно было, как говоривший со мной повторял кому-то мой вопрос. Наконец он ответил: «Говорит красноармеец от имени командира эскадрона».
У меня закралось подозрение, и я сказал: «Назовите фамилии ваших командиров — эскадрона и полка». — «Вот черт!» — сказали на другом конце провода. Потом послышался смех, и положили трубку. Стало понятно, что наши, уходя, не успели снять телефон, и его хотел использовать противник.
Собираясь выступать, я на ходу приказал начальнику штаба предупредить командиров полков об обстановке; в случае отхода задача — оборонять свои направления; донести о положении начальнику 24-й стрелковой дивизии Муретову в Виннице; со штабом бригады отойти в село Дашковцы, а резервный эскадрон 27-го кавалерийского полка перевести в село Селище, в мое распоряжение.
Вскоре мне доложили, что эскадроны построены. Я вышел и вместе с командиром полка во главе двух эскадронов рысью пошел через мост, а потом и через город. Не успели мы выйти на окраину, как перед нами появился эскадрон, отступавший из села Кулыга. Командир эскадрона на ходу доложил: преследующий противник находится в полуверсте.
Решили ускорить выход на окраину города, чтобы двумя эскадронами оборонять его, а отошедший эскадрон иметь в резерве. Не успели выйти из города, как увидели идущие от села Багриновцы по большаку шесть эскадронов петлюровцев; головной уже подходил к северо-западной части города. Убедившись в этом лично, я решил, что оборонять город невозможно, приказал командиру полка повернуть эскадроны, отойти за мост и оборонять восточный берег реки и село Селище, сам же с семью всадниками перешел реку по имеющемуся броду. Взобравшись на высокий берег, я видел своих, отходящих на рысях через город, и идущего по городу противника, насчитал восемь полнокровных петлюровских эскадронов и, кроме того, увидел, что еще два подходят к городу.
Постояв на месте и убедившись, что противник не использует брод и не обходит город с севера, мы поехали в район моста, где наши должны были спешиться для обороны. Но сначала я подъехал к дому священника, чтобы узнать, выехал ли штаб бригады. Священник уже стоял около дома и с волнением предупредил меня: штабные все выехали, эскадроны не остановились на этом берегу реки, ушли по шоссе на Винницу, и противник уже на мосту. На мой вопрос, подходил ли наш эскадрон из села Ивча, получил отрицательный ответ.
Я поскакал на шоссе, чтобы присоединиться к своим. Выскочив на дорогу, увидел справа на шоссе колонну шагах в пятистах. «Это голова колонны противника», — подумал я. Видя на таком же расстоянии слева хвост другой колонны, этих посчитал за своих и к ним поспешил присоединиться. Но из колонны противника нас обнаружили, от нее отделилась группа для преследования. Нас это мало беспокоило, так как «своих» мы уже догоняли; но когда были от них шагах в двухстах, я, к своему ужасу, обнаружил, что это тоже не свои, а противник.
Наше положение было безвыходным. По инерции какое-то время мы еще приближались к противнику, обдумывая, что делать. Беда была не только в том, что впереди и сзади нас оказались враги, но и в том, что глубокие канавы по обе стороны дороги были заполнены водой. К тому же справа была река, а слева улица…
Но вот слева показался переулок; я направил своего коня через канаву, и мой разгоряченный конь без труда ее перескочил, а за ним перескочили четыре или пять башкир на своих маленьких лошадках, но один завалился в канаву…
Преследуемые двумя группами врагов, мы скакали по переулку. Но тут, когда я скакал вдоль жердевой изгороди и хотел повернуть коня вправо, конец жерди, поцарапав бок лошади, зацепился за подпругу. К моей радости, осадив лошадь, я освободился от жерди.
Башкиры были уже впереди меня, а петлюровцы в пяти метрах за мной уже замахивались клинками. Но конь набрал скорость, и мы, оторвавшись от преследователей, продолжали скакать по полю параллельно шоссе.
Преследующие нас два десятка петлюровцев все же находились в 50 метрах, но в это время мы смогли различить на шоссе, где находятся наши части и где — противник. Когда мы поравнялись с нашим эскадроном, преследователи начали отставать, а мы на взмыленных и утомленных лошадях присоединились к своим. Командир 1-го полка находился в хвосте отступающих. Он был сильно озабочен нашим длительным отсутствием и очень обрадовался, увидев нас. Было ясно, что мы имеем дело с противником, раз в восемь превосходящим нас. В этой обстановке напрашивалось одно решение — драться за выигрыш времени, чтобы дать возможность изготовиться винницкому гарнизону. Я решил поделить свои силы на два эшелона, драться в пешем строю, занимая выгодные рубежи на шоссе, перекатываясь одним эшелоном через другой.