Жутко было идти над пропастью узкой тропой, страшно взглянуть вниз, где на глубине 500–700 метров ревела в ущелье река. Лошади так близко прижимались к скале, казалось, что вот-вот оборвут часть седла и вьюка. Поскольку две лошади в ряде мест разойтись не могли, приходилось высылать вперед людей с тем, чтобы предупредить идущих навстречу.
Одна из вьючных лошадей сорвалась; мы видели, как она извивалась, ударяясь о скалы, удалялась от нас, даже лошади сочувствовали ей, тяжело и громко вздыхая. Каким счастливым чувствовал себя вьюковожатый, что повод не увлек его вместе с лошадью!
Трудны были подъемы, а еще труднее — спуски.
Но какая неописуемая красота и дикость природы представала перед нами с высоких перевалов! Все было ново и интересно в этой поездке: пережитый страх сорваться, идучи по узкой тропе над пропастью, необыкновенная красота гор, покрытых облаками и шапкой вечных льдов и снегов. Мы с облегчением вздохнули, когда вышли, хотя и на плохую, колесную дорогу. Но с чрезмерной настороженностью расстались только тогда, когда вышли на настоящую дорогу.
ЦК Компартии Туркмении и правительство республики к Красной Армии относились вообще хорошо, но выделяли и любили Туркменскую кавалерийскую дивизию. Конечно, не только потому, что она туркменская, а потому, что она имела отличные показатели и была лучшей в округе и одной из лучших в Красной Армии. Как говорится, долг платежом красен. Поэтому каждый год ЦК республики и правительство поощряли наиболее отличившихся в боевой и политической подготовке по нашему представлению. В одинаковой степени награждали командиров как туркмен, так и воинов дивизии других национальностей, включая меня и начальника политотдела. Не раз были награждены командиры полков товарищи Исмаилов, Лучинский, Тишинский, Иванов, Саултауров и другие.
Летом 1934 года меня назначили (по совместительству) начальником конных заводов Туркмении. Правительство, полностью удовлетворенное ходом подготовки дивизии, хотело, чтобы мое руководство распространялось и на конные заводы. Через год я был избран депутатом Туркменского ЦИК.
ЦК Компартии Туркмении и правительство добросовестно выполняли свое обещание, данное в феврале 1933 года: «Дайте дивизией хорошие и отличные показатели в боевой и политической подготовке, а мы не останемся у вас в долгу».
Также прекрасно относилась к дивизии власть города и района Мары во главе с очень энергичным и способным товарищем К. К. Кулиевым, который был все время секретарем райкома, а его брат, столь же энергичный, был начальником штаба 2-го кавалерийского полка, позже ставший генералом и героически павший в боях Великой Отечественной войны.
В 1934 году правительство организовало для дивизии дом отдыха с бесплатным питанием. В нем одновременно могли отдыхать пятьдесят командиров или двадцать командиров семейных.
При доме отдыха был фруктовый сад с такими прекрасными фруктами, которые, вероятно, можно найти только в Туркмении. И их созревание удивляло меня. Одни — в мае, другие — летом, ну а большая часть — осенью.
Кстати скажу, что среди сада была большая круглая клумба полуодичавших роз. В центре этой клумбы кусты роз почему-то стали подсыхать, но на это мало кто обращал внимание… Вскоре в птичнике стали пропадать куры, а он находился близ клумбы, за забором сада.
Заведующий домом отдыха решил выследить вора. Вором оказалась трехметровая змея из семейства удавов — полоз, которая нашла себе прибежище в корнях центральной части клумбы. Обнаружил удава старый туркмен, он и обратился за помощью для поимки «вора» к начальнику санатория.
Правительством Туркмении было создано также подсобное хозяйство, в котором было до 500 кур, около 50 гектаров неполивных земель. К моему убытию из дивизии подсобное хозяйство уже имело более 3 тысяч кур, 460 жеребят, которых мы кормили главным образом овсом и ячменем, выращенными нами на неполивных землях.
Кроме ячменя и овса, собираемых во второй половине мая, мы выращивали скороспелые дыни, земляные орехи, овощи, которые шли на дополнительное питание красноармейцев.
Правительство республики организовало над дивизией шефство комбината Кара-Богаза, добывающего мирабилит в заливе Кара-Богаз. В то время шефы помогли нам в гарнизонах строить клубы, библиотеки, детские сады, дома офицеров, стадионы и другие сооружения культурно-бытового назначения. Конечно, ворота гарнизонов были открыты для местных жителей, а ребятишки для нас были свои — близкие и дорогие.
Делегации рабочих комбината часто бывали в дивизии, и мы, ничего не тая, знакомили их с жизнью и бытом воинов дивизии, а наши конники после увольнения со службы оставались работать на «своем» комбинате, находили там и своих суженых.
Осенью 1934 года я решил отпуск провести в Кисловодске, но ехать не через Москву, как обычно, а через Красноводск, с заездом на комбинат в Кара-Богаз. Красноводская гостиница хотя и душная, но было терпимо. На рассвете нас разбудил звон колокола. В окно увидели массу людей, бегущих с ведрами. Что это? Пожар?
Поразили отзывчивость и дисциплинированность людей, которые быстро, точно по команде, собрались с ведрами и дружно бежали, как мы думали, к месту тушения пожара. Но признаков пожара мы не заметили. Лишь минут через пятнадцать мы поняли ошибочность нашего предположения, когда увидели спокойно возвращающихся людей с ведрами, наполненными водой. Оказалось, что колокол оповещал население города о том, что пароход из Баку привез пресную воду.
Город Красноводск, находящийся на восточном берегу Каспийского моря, не имел тогда своей воды и пользовался только привозной.
Вскоре мне доложили, что из Кара-Богаза пришла за нами машина вместе с сопровождающим и шофером. Выпив чаю и закусив, мы отправились к машине. Она была легкой, вместительной, с одетыми на колеса баллонами, чтобы не застрять в песках.
Сопровождающий предупредил, что путь в 160 километров будет нелегким, возможно, нас укачает, как на море, так как на всем пути будут сплошные барханы (песчаные бугры). Мы успокоили его, что качки не боимся, что много раз ездили по пустыне.
Наш путь от Красноводска на север проходил вдоль берега, то удаляясь, то приближаясь непосредственно к морю. В путь мы тронулись уверенно и даже между собой посмеивались над «укачиванием». Но когда проехали километров двадцать, почувствовали появление первых признаков тошноты и головокружения, в чем не хотелось признаться сопровождающему и шоферу. Самочувствие улучшалось, когда мы приближались к берегу моря и видели зеркало воды, то ли оттого, что дорога была ровнее, а может быть, и оттого, что мы сосредоточивали свое внимание не на дороге, а на море.
Море было изумительным: стоял полный штиль, и, сколько видел глаз, всю поверхность моря покрывала плавающая птица, как живой ковер. Это были утки, прилетевшие на зимовку с севера. Держались птицы от берега не более чем в ста метрах.
Когда мы оказались у комбината, уже темнело. Далеко впереди виднелась золотая россыпь огней, а приблизившись к Кара-Богазу, мы увидели над песками купол багровой мглы, как бы дым тихого пожара, горящего над пустыней… Это дымит Кара-Богаз… Вода Каспийского моря устремляется в залив со скоростью и силой неслыханной, как бы падая в пучину. Этим и объясняется название залива: «кара-бугаз» по-туркменски означает «черная пасть». Наподобие пасти залив беспрестанно сосет воды моря… «Течение в ней было стремительное, и весь пролив был подобен Волге во время полой воды» — это написал Паустовский за четыре года до того, как мне довелось лично увидеть залив.
Залив большой, но не глубокий, с малопрозрачной водой, необыкновенно насыщен солями, дно залива состоит из глауберовой соли — мирабилита, ценнейшего сырья для многих производств химической промышленности.
Один из матросов рассказал, как старые рабочие любят иногда подшутить над молодыми, только что прибывшими на комбинат. При этом они выбирают таких, которые не умеют плавать. Соберутся три-четыре старожила, схватят молодого да и выбросят с катера в воду. Барахтаясь, лежа на спине в воде, молодой кричит, боясь утонуть и не зная того, что здесь утонуть нельзя, так как плотность воды очень высока. Натешившись вволю, «старики» возвращаются и подбирают новичка на борт. Прошло трое суток нашего пребывания на Кара-Богазском комбинате. Мы решили воспользоваться пароходом, который привез в поселок Кара-Богаз воду, и отправиться на нем в Баку.
Поздно вечером, распрощавшись на берегу с гостеприимными хозяевами, сели в катерок и отправились к пароходу, стоявшему на рейде. Каспий встретил нас вполне дружелюбно.
Прошли годы. Все чаще и чаще на страницах газет, других изданий я встречаю проекты создания дамбы, перекрывающей горло залива. И я открываю повесть К. Г. Паустовского «Кара-Богаз» и читаю диалог гидрографа лейтенанта И. А. Жеребцова и путешественника Г. С. Карелина:
«…Уничтожение залива преступление… Утверждение ваше, что залив вызывает обмеление Каспийского моря, равно как и сожаление о погибающей рыбе, преувеличено…
— А вы уж и проект приготовили! В Петербурге сидят дураки. Они размышлять не любят, а прямо брякнут — закрыть залив на веки вечные и удивить Европу…»[2]
Подошло время сказать несколько слов о моей жене, разделившей без ропота и упрека мою нелегкую судьбу, о Нине Александровне Горбатовой, при поддержке, и советах, и воспоминаниях которой эта книга увидела свет…
В 1920 году я связал свою жизнь с одной из двух прибывших в бригаду медсестер. Очень скоро стало понятно, что произошла ошибка в выборе, но она сказала, что ждет ребенка. Летом 1921 года родился сын, которого назвали Александром. В некоторой степени Шура скреплял наш союз и скрашивал жизнь, однако разногласия все росли и совместное проживание становилось просто невозможно.
В январе 1933 года я уезжал в Туркмению без семьи. Мы решили в течение года жить раздельно. Проверим свои отношения временем, а там решим — будем жить вместе или разойдемся.