Через три месяца совершенно неожиданно я получил от жены телеграмму: «Еду к тебе, встречай». Первые два месяца нашей совместной жизни прошли довольно гладко и тихо, а потом началось повторение прежнего, и, пожалуй, в еще более худшем виде.
В августе 1933 года я уехал на учения, вернувшись, обнаружил пустую квартиру. Жена собрала свои вещи и перебралась к приятельнице. Я был больше обрадован, чем огорчен, и не торопился приглашать свою супругу домой. Через две недели я узнал, что она с сыном уехала в Ташкент, где и стала жить. Через некоторое время она пыталась снова помириться со мной, но я отказался, решил раз и навсегда покончить с таким «семейным счастьем».
В конце сентября 1933 года по делам службы я приехал в Ташкент. На трамвайной остановке мое внимание привлекла девушка. Невысокий рост, стройная фигура, типично русское лицо, серьезные серо-голубые глаза, шатенка, длинные волосы, гладко причесана на прямой пробор, скромно одета; тяжело нагруженные продовольственные сумки оттягивали ее руки.
Трамвай задерживался, мы разговорились, а когда пришел трамвай, я помог девушке внести ее сумки в вагон. Никогда бы не подумал в тот момент, что эта встреча свяжет наши жизни навсегда. Мы познакомились, и из довольно односложных ответов я узнал, что Нина учится в институте, живет с двумя братьями и сестрой, что отец — крупный работник на железной дороге, переведен на новое место работы в Сибирь. Мать уехала вместе с ним. Я проводил ее до квартиры и попросил разрешения зайти в начале вечера.
Вечер. Нина только что пришла из института. Готовя обед, она непринужденно разговаривала со мной. Временами бросала на меня настороженный взгляд, как будто бы думала: «Ну и странный человек этот военный, два ромба, а напоминает большого мальчика!» Я чувствовал себя неловко, считая свой поспешный визит большой ошибкой. Я присматривался к молодой хозяйке и думал: такая молодая, а все хозяйство, вероятно, лежит на ней, да плюс еще учеба. Видно было, что она все умела делать.
Не успела она закончить свою работу и поговорить со мной, как с шумом влетели в дом ее младшая сестра Леночка и брат Сережа — школьники. Удивленными, большими глазами смотрели они на меня и по очереди подходили к сестре, спрашивая шепотом — кто это? Через некоторое время приехал с работы ее старший брат Юрий Александрович, инженер одного из ташкентских заводов, очень приятный человек. Я чувствовал себя все более и более неловко и сделал попытку уйти, но Нина Александровна и Юрий меня задержали, говоря: «Нет, нет, сейчас мы будем обедать». Я вынужден был занять место за столом и с удовольствием отметил, что молодая хозяйка — опытный кулинар.
После обеда Юрий Александрович, побыв с нами некоторое время, ушел, оставив нас вдвоем.
Спускался теплый, темный среднеазиатский вечер, а я, увлекшись беседой, даже не замечал этого. В непринужденной, откровенной беседе я узнал многое о ее жизни, рассказал и о себе. Расстались мы друзьями, Нина Александровна приглашала заходить, когда буду в Ташкенте. Я возлагал надежды на очередную встречу, когда поеду через Ташкент в отпуск, а это будет через месяц. Написал несколько писем, получал короткие, лаконичные ответы. 6 ноября, приехав в Ташкент, зашел на квартиру, но мне сказали, что Нина «ушла в ботанический сад». Так и уехал вечером в Москву. Возвратившись в Ташкент 2 января 1934 года, оформил развод с первой женой и зарегистрировал брак с Ниной Александровной Веселовой…
Базой формирования 4-й Туркменской кавдивизии была Отдельная кавалерийская бригада, которой длительное время командовал Я. А. Мелькумов. Яков Аркадьевич — личность легендарная. Его участие в боях с басмаческой армией Энвер-паши и другими басмаческими формированиями было высоко оценено советской властью. Он был награжден двумя орденами Красного Знамени и орденом Красного полумесяца Бухарской Народной Советской Республики. Прославленный бесстрашный комбриг, гроза басмачей, Я. А. Мелькумов мне передал одноэтажный кирпичный особняк европейского типа, с четырьмя большими светлыми комнатами, большой террасой, кухней. Во дворе был сарай, туркменская юрта. Кроме всего этого, Яков Аркадьевич оставил мне чудесную собаку! Молодой, сильный пес, довольно крупного размера, с широкой грудью, большой головой и чудесными темными умными глазами. Он был очень красив и в такой же степени злой! Кличка его была Хапчик. Со своими Хапчик был ласков и послушен, но в отношении чужих — просто страшен.
Рано утром мы приехали в Мерв. Я все думал, как встретит новую хозяйку наш Хапчик. Нина, войдя в незнакомый ей еще дом, прошла в кабинет, села на диван. Хапчик сел напротив Нинуси, широко расставив передние лапы, склонив набок свою большую голову, внимательно и долго смотрел ей в глаза. Я спокойно и медленно говорил с ним, ласкал его, старался ему объяснить, что это новая хозяйка, но Хапчик мало обращал на меня внимание, а все смотрел на нее, потом подошел ближе.
Жена погладила его, и он, как бы в знак благодарности и покорности, положил ей на колени свою громадную голову. С этого момента они стали неразлучными друзьями.
Общество командирских жен приняло мою жену доброжелательно. Нина Александровна легко и тактично подходила как к жене старшего, так и младшего командира и умело разговаривала на любую тему.
Дом ожил, мне надоело жить одному и питаться в столовой, а Нина с ходу вошла в роль хозяйки, готовила очень вкусно. Стирала, гладила, чинила, шила, соблюдала чистоту в квартире — и все у нее спорилось. Иногда я брал жену на рекогносцировку далеко в пустыню, знакомил ее с особенностями региона.
Когда я уезжал на учения в округ, надежной охраной Нины Александровны оставался Хапчик да заряженный револьвер, а стреляла она из него прекрасно (тир у нас был во дворе), так как удара басмачей можно было ожидать в любой момент.
В начале мая 1936 года внезапно был получен приказ о назначении меня командиром 2-й кавалерийской дивизии, в которой семь лет я командовал полком до осени 1928 года.
Эту неожиданную для меня новость сообщил мне командующий войсками округа М. Д. Великанов; он протестовал против моего ухода, но украинское командование настояло на своем. Михаил Дмитриевич спросил, как я смотрю на это назначение.
Командующий войсками округа по-настоящему завоевал мое безграничное уважение своим знанием военного дела и личными достоинствами как человека и как коммуниста. Поэтому я ответил ему откровенно и доверительно:
— С одной стороны, неплохо поехать на Украину, в дивизию, в которой командовал семь лет полком, а с другой — жалко расставаться с Туркменской, уж очень хороший здесь коллектив, и я с ним сработался. При этом положении не скрою от вас, что больше всего не хочется расставаться с вами, товарищ командующий.
— Ну что же поделаешь, на этом наша служба не кончается, и я не вечно буду в Средней Азии, возможно, что увидимся с вами на работе в другом месте, — ответил он.
Настала пора расставания. Крепко пожав руки, мы обнялись, пожелали друг другу силы и успехов. Я посмотрел на часы. Мелькнула мысль: возвратить… В 1934 году на одном из учений между Ташкентом и Самаркандом за оригинально принятое мною решение Михаил Дмитриевич снял эти часы со своей руки и самолично надел на мою руку.
Командующий посмотрел на меня и, мягко улыбнувшись, сказал: «Возвратишь в другой раз, только другие. Помни, — неожиданно назвав меня только по имени, — Саша, это не только награда командующего, это и моя память…» Часы прошли со мной целую жизнь, но подарить часы моему командующему я не смог…
Съездил в Ашхабад попрощаться с правительством, был у секретаря ЦК Компартии Туркмении Попка, Председателя Совета Министров Атабаева и Председателя ЦИК Айтакова. «Чай и плов вечером, а сейчас просим с нами пойти и выбрать ковры». Два ковра, предварительно лично оплатив, они преподнесли нам в подарок. Речь шла о том, чтобы нами были выбраны те, которые понравятся по расцветке и по рисунку.
Вечером собрались небольшим кружком за стаканами душистого чая, пожалели, что я уезжаю, искренне поблагодарили за работу. Крепко пожали руки и расстались. Больше их видеть не удалось. Позже сообщение об их аресте, а затем о смертной казни потрясло. После XX съезда партии, делегатом которого был и я, имена их были возвращены народу.
Объехал гарнизоны, попрощался с частями. Без преувеличения можно сказать, расставание было трогательным и печальным. На вокзал к отходу поезда пришли проводить многие командиры и секретарь райкома Кулиев. Еще раз пришлось пережить грусть расставания, долго мы смотрели с Ниной Александровной в окна вагона на удаляющийся от нас Мерв, который оставил самое лучшее воспоминание. В Байрам-Али нас ожидала группа командиров. Хотя поезд стоял недолго, пришлось выйти и снова пожать руки, обнять на прощание и поблагодарить за их дружную и целеустремленную работу.
Уезжая из Туркмении на Украину, мы никак не могли взять с собой Хапчика. Расставались с ним с большой грустью, а жена много плакала, он же, чувствуя наш отъезд, не отходил от нее. Последний взгляд — и дверь квартиры разделяет нас, садившихся в машину, и Хапчика; мы слышали, как он жалобно скулил. Новых хозяев Хапчик не замечал.
Уже на Украине, в городе Староконстантинове, мы получили письмо, в котором нам сообщали, что Хапчик убежал из дома, бегал по городу, искал нас, был на вокзале, потом лег у калитки и лежал, никуда не уходил. Не пил, не ел, глаза потускнели; через некоторое время у входа в бывший наш дом Хапчика нашли мертвым…
Прибыв в Ташкент, я позвонил командующему войсками округа М. Д. Великанову, чтобы на прощание сказать несколько теплых слов. Он извинился за то, что не мог приехать на вокзал и пожать мне руку. Больше моего командующего и друга мне видеть не довелось. На пороге стоял страшный 1937 год. В 1938 году командарм 2-го ранга М. Д. Великанов был расстрелян, как и многие видные военачальники и полководцы Советских Вооруженных Сил.
В Москве мы пробыли двое суток. В инспекции кавалерии получил некоторые сведения о 2-й кавдивизии и указания о моей дальнейшей службе и работе.