— Ту гимнастерку, что на мне, я продать не могу, а продам тебе ту, которую получу, но при условии, что ты будешь снабжать меня дополнительным хлебом.
— Хорошо, буду давать пайку по шестьсот граммов в день, — ответил он и, надо отдать ему справедливость, добросовестно выполнял обещание.
Но я знал по длительному опыту, что хорошие вещи до меня не доходят — всегда я получал не те, о которых писала жена, а некоторые посылки не получал совсем. Поэтому, не очень-то надеясь получить и на этот раз то, о чем писала жена, я был уверен, что и лишний паек хлеба, позволяющий держаться на ногах, я буду получать недолго. Надо было заблаговременно искать какой-либо работы полегче. При содействии заключенного М. М. Горева (который имел некоторый служебный вес, заведуя частью мастерских) я устроился колоть дрова и кипятить воду. Эта работа была мне по силам, да и работать можно было в тепле.
По соседству с кипятильником находилась хозчасть лагеря, бухгалтером в которой работал некто И. Егоров, бывший финансовый работник из Ярославля; я с ним познакомился и предложил постоянно убирать и подметать его канцелярию в надежде получить за это лишнюю корку хлеба. Егоров согласился и был не внакладе. Не ошибся и я: сметая со столов крошки, корочки, а иногда и кусочки хлеба в свою торбу, я в какой-то степени стал лучше утолять свой голод.
Недалеко от места моей работы были расположены землянки с картофелем, морковкой и луком, находившиеся в ведении Егорова. Я и здесь работал (голод не тетка!), помогая перебирать овощи. Так как у меня шатались зубы и невозможно было грызть сырую картошку и морковку, то я смастерил себе терку: нашел кусочек белой жести и пробил в нем гвоздем дырочки. Теперь я мог есть сырые овощи и мои зубы стали укрепляться, а опухоль ног пошла на убыль. Я мог даже кое-чем помочь своим товарищам по несчастью, в числе которых был Л. И. Логинов.
Однажды я получил письмо от жены. Она писала, чтобы я не беспокоился о ней — она здорова, получила нетрудную, хорошо оплачиваемую работу контролером на заводе, с работой уже освоилась, товарищи по работе и начальство ею довольны. (На самом деле, как потом стало мне известно, все это было только фантазией. Была она в это время без работы.) Но все-таки, писала жена, она решила приехать в Магадан, чтобы поступить на работу здесь, быть ближе ко мне, и ей уже обещали дать пропуск в Магадан.
Меня это испугало. Немедленно я написал ей два почти одинаковых по содержанию письма и послал их с промежутком в семь суток, надеясь, что хоть одно из них дойдет. Радуясь, что она получила хорошую работу, я категорически возражал против ее приезда в Магадан и, пойдя на ложь, в свою очередь сообщал, что я уезжаю на дальний прииск. Я убеждал ее — и в деловом смысле это была правда, — что она нужнее мне там, вблизи от Москвы.
Когда в конце концов я поправился и набрался сил, наступило короткое колымское лето. И больных, и здоровых, жаждущих занять мое теплое местечко у кипятильника, было очень много. А в это время происходил набор на рыбные промыслы — туда я и записался одним из первых. Через неделю, распрощавшись со своими приятелями, я оказался в поселке Ола, на берегу моря. Там я встретил своего товарища, бывшего командира 28-й кавдивизии Николая Федоровича Федорова, который работал, как когда-то его отец, кузнецом. Обнялись, расцеловались и обменялись новостями. В поселке Ола было неплохо, режим там был более слабым, заключенные свободно ходили по поселку; мы часто виделись с Н. Ф. Федоровым.
Через несколько дней раздался клич: кто хочет ехать в тайгу, косить траву сроком на месяц? Я изъявил желание немедленно.
Четыре человека — я и три уркагана — получили косы, грабли, принадлежности для отбивки кос, продовольствие на неделю: хлеб, крупу и соль, а также рваную сеть. Уложили все это добро на повозку и тронулись лесом вверх по реке Ола. Через двое суток мы нашли большую поляну с высокой густой травой и на ней обосновались. Построили из веток шалаш, покрыли его накошенной травой, сделали загон для лошади недалеко от шалаша, заготовили дров и разожгли в шалаше костер, чтобы изгнать тучи комаров и мошек. Затем закинули рваную сеть в ручей и расположились на ночевку.
Рано утром я был разбужен фырканьем лошади. Полагая, что она отбивается от гнуса, я уснул снова. Но проспал я недолго, а когда вышел из шалаша, то обнаружил пропажу трех караваев хлеба, которые лежали в повозке: мы потеряли три четверти хлебных запасов… Следы примятой травы вели от повозки к лесной опушке. У самой опушки трава была сплошь примята, и здесь же валялись хлебные крошки. Кто же здесь был? Сначала я заподозрил бежавших заключенных, но, увидев свежий помет какого-то зверя, понял, что ошибся. Разбудив уркаганов, я рассказал им о происшествии. Пришли к выводу, что это не иначе как проказы Михаила Ивановича Топтыгина. Мои товарищи были озабочены — чем же мы будем питаться целую неделю? А я думал о другом: Топтыгин хорошо позавтракал сегодня, теперь он знает адрес и обязательно придет завтра и, не обнаружив хлеба, как бы не принялся за нашего коня, а потом и за нас.
Наше настроение резко понизилось. Но делать нечего, нужно было приниматься за работу. Я пошел к ручью за водой, а попутно заглянул в сеть. Радости моей не было конца: в сети я нашел с десяток рыб горбуши и кеты. На мой радостный крик прибежали мои сотоварищи и вытащили сеть с неожиданно большим уловом. Рыбу забрали, а сеть снова забросили в ручей.
Завтрак получился у нас на славу, необычно сытный. Особенно вкусной показалась уха, в которой вместо крупы была сварена икра. К хлебу мы даже и не прикоснулись.
После сытного завтрака принялись за работу с хорошим настроением, погода нам благоприятствовала, и мы забыли о страшном соседе.
Обязанности повара, уход за лошадью и разведка покосных угодий — все это было возложено на меня.
На рассвете следующего дня меня снова разбудила лошадь. Она храпела и била ногами о землю. С трудом разбудив своих молодых помощников, я выскочил из палатки и увидел Михаила Ивановича. Он на задних лапах поспешно уходил к опушке леса, а в передних, прижав к груди, уносил мешок с отрубями. Он часто оглядывался на наш шалаш. Увидев меня, мишка остановился, повернулся ко мне мордой и осторожно, как будто боясь, что может рассыпать содержимое, поставил мешок на землю, но мешок повалился. Стоя на задних лапах, мишка начал переминаться. Мне было не ясно, хочет ли он извиниться, как пойманный с поличным, или собирается пойти «на кулачки». На мой крик из шалаша выскочили мои спутники. Я сказал: возьмите в руки хоть косы! Двое из них потянулись за косами, что висели на шалаше, а третий, младший, подняв камень, пустил его в зверя. Камень глухо ударился в живот двухметрового вора. Он, как будто обидевшись, отвернулся, опустился на все четыре лапы и медленно побрел в лес, все время оглядываясь на нас. Мы напустились было на товарища, самого молодого, по имени Вася, бросившего камень. Но услыхали в ответ:
— Трудно сказать, что было бы, если бы я этого не сделал.
Так закончилось наше первое знакомство с Топтыгиным.
В этот же день посчастливилось мне увидеть супругу и деток Михаила Ивановича. Приготовив рыбный обед, я пошел полакомиться черникой, в лесу ее было очень много. Вдруг, метрах в двухстах от меня, увидел медведицу, которая плескалась в ручье с сынком или дочкой. Другой отпрыск сидел на берегу и щурился на яркое солнце. Медведица вытолкнула детеныша из воды, загнала, толкая мордой, в воду другого медвежонка и начала его мыть. Потом они все уселись на берегу сушиться. Вдруг медведица подняла морду, нюхая воздух, оглядываясь по сторонам, а затем вся милая семья поднялась и тихо пошла в лес. Я, стоя за кустами, с удовольствием наблюдал эту семейную идиллию, забыв даже страх, и очень сожалел, что такую картину не видели мои спутники-уркаганы.
Третья встреча с медведем произошла у меня на четвертый день. Я шел по лесу в поисках новых укосных площадей, то и дело наклоняясь за черникой. Вдруг я услыхал хруст веток и, разогнув спину, к ужасу своему, увидел идущего метрах в ста от меня медведя, очень похожего на первого знакомого. Увидев меня, мишка тоже остановился. Признаться, я дрожал от страха. Вероятно, он тоже узнал меня. Но чувствовал себя, видимо, уверенно, как хозяин. Постояв немного, пошел дальше. Может быть, почуяв мой испуг, он этим и удовлетворился, доказав тем свою терпимость и отсутствие злых намерений.
Больше наши лесные хозяева к нам в гости не приходили.
Тут у меня неожиданно мелькнула мысль: сильное животное, а проявило такое благородство, которого не хватало многим ничтожным людям из тех, кто встретился на моем пути за последние два года. А ведь многие из них считали себя людьми.
Из трех уркаганов, которые со мной работали, двое были матерыми преступниками, а третий — еще совсем молодой человек, лет двадцати двух, не больше. После работы мы обычно сидели в шалаше, поддерживали в костре огонь и болтали кому что придет в голову.
Старший, Алексей, по кличке Обрубок, был невелик ростом, но широк в плечах, со скуластым, некрасивым лицом и обладал большой физической силой. На его левой руке не было трех пальцев. Он был угрюм и неразговорчив. Однажды с трудом выдавил из себя:
— Имею на своем счету два крупных ограбления: первое — с одним убийством, а второе — с тремя.
А когда я спросил его, где он потерял три пальца, он только усмехнулся и посмотрел на своих товарищей.
— Расскажи, расскажи ему, Алексей, и мы еще разок послушаем, — сказал младший.
— Ну и расскажу. Пальцы я потерял в лагере, но не на Колыме, а еще раньше. Играл я в карты, проигрался, денег уже не было, поставил я на карту хороший костюм — не мой, конечно, а тот, который был на только что доставленном политическом, — и проиграл. Костюм я хотел забрать ночью, когда новичок его снимет, ложась спать, а отдать должен до восьми часов утра. Но взять костюм мне не удалось — политического в этот же день увезли в другой лагерь. Значит, мой долг не был уплачен. По этому случаю собрался наш совет старейшин, чтобы определить мне наказание. Истец потребовал лишить меня всех пяти пальцев левой руки. Совет предложил два пальца. Поторговались и согласились на трех. Я положил руку на стол, истец взял палку и пятью ударами отбил у меня три пальца.