До рассвета мы не ложились спать. Ирине Павловне, ее дочери Лиле и зятю Виктору я рассказывал, где был, что видел. По вполне понятным причинам в то время я не мог сказать и сотой доли того, о чем пишу сейчас: уходя с Лубянки, я дал подписку о молчании.
В нашей затянувшейся ночной беседе я коротко обрисовал мои «странствия», где был, что видел.
Нетерпеливо расспрашивал своих друзей о моей дорогой Нине Александровне, обо всех ее родных — да обо всем на свете! Ведь только тот может понять мои переживания, за кем захлопывалась дверь камеры, кто познал все до конца… и вышел на свободу!
5 марта — день моего второго рождения на свет! Помню, как мы смеялись до слез над рассказом Лили и Ирины Павловны — наших друзей. И как Лиля переволновалась, когда в 11 часов вечера раздался телефонный звонок.
Взяв трубку, услышала незнакомый мужской голос, который спросил:
«Это Ирина Павловна?»
«Нет, она на работе, будет дома через час», — ответила я.
Через час снова звонок, тот же голос просил маму.
«Говорю, нет еще, а кто ее спрашивает?»
«Это из НКВД, я позвоню еще».
У меня опустились руки… Зачем ночью матери звонят из НКВД? В тревоге ждала, когда придет мама. Только мама вошла, как снова раздался звонок.
«Это снова он!» — сказала я маме.
Ирина Павловна быстро взяла трубку:
«Да, Ирина Павловна, а с кем говорю я?»
«Это говорит следователь из НКВД. Скажите мне, пожалуйста, у вас была Нина Александровна Горбатова, не оставляла ли она у вас форму комдива Горбатова?»
«Нет, ничего не оставляла», — совершенно не подумав, как-то машинально ответила мама и села на стул у телефона.
«Вот как, значит, нет… Жаль… Ну до свидания».
Как же я сказала «нет», рассказывала позже Ирина Павловна, когда есть давно привезенная экипировка для Александра Васильевича?! Что я сделала? Ведь мы все были уверены, что скоро вас увидим. Пока я сидела раздумывала, что же теперь сделать, снова раздался телефонный звонок. Подняв трубку, я услышала тот же голос:
«Ирина Павловна, вы, вероятно, меня не поняли. Дело вот в чем: этой ночью мы освобождаем Александра Васильевича Горбатова, но он одет не по форме. Не оставляла ли у вас какого-либо обмундирования для Александра Васильевича его жена?»
«Да, да, оставляла!» — громко и радостно закричала я.
«Прошу все приготовить, я через двадцать минут буду у вас».
Наше тревожное настроение сменилось на приподнятое, радостное. Через двадцать минут приехал молодой человек, познакомился с нами, взял приготовленные вещи и через полтора часа приехал с вами.
До утра мы не спали, пили чай и без конца говорили. Жалели, что нет Нинуси и всех остальных.
Узнал, что жена была в Москве две недели назад. Из НКВД прилетела как на крыльях, рассказала, что ее очень хорошо приняли, говорили вежливо, интересовались, как живет, не надо ли ей денежной помощи? На вопрос: «Скоро ли я увижу мужа?» — получила ответ: «Это сказать еще трудно!»
Сказали, что следствие идет к концу; вот если бы она могла пожить две-три недели в Москве, все будет ясно. В вечер отъезда ее лихорадило, но мы решили, что это от нервной встряски.
Тогда же друзья сообщили мне печальную весть, что Александр Васильевич, отец Нины Александровны, этот честнейший, неутомимый труженик, погиб в концлагере 21 декабря 1940 года, а о ее брате Юрии ничего неизвестно. Это омрачило мое радостное настроение.
Отдохнув два-три часа, позавтракал, пошел отправить жене телеграмму, в которой сообщал, что вернулся из дальней и длительной командировки, и просил скорее приехать в Москву.
Утром же сходил в Главное управление кадров, а затем к наркому обороны.
Помня обещание, данное когда-то товарищу Б. в Лефортовской тюрьме, сходить к его жене, как только буду на свободе, и рассказать ей, как обстоят дела ее мужа, я днем отправился на розыски, быстро нашел нужную мне квартиру, позвонил, дверь открылась, и, к моему величайшему изумлению, увидел его самого. Это было так неожиданно, что в первый момент я потерял дар речи. Мы были рады видеть друг друга на свободе, но я никак не мог понять, почему же он уже дома. Оказалось, что когда меня вызвали из камеры с вещами (как мы думали — на свободу), а на самом деле в суд и затем на Колыму, его же некоторое время подержали в Лефортовской тюрьме, а затем выпустили на свободу.
Уходя от него, я долго не мог привести свои мысли в должный порядок: как же могло так получиться?! Человек когда-то служил младшим офицером в старой армии, подписал всю предложенную следователем чепуху на себя и других — освобожден тогда же, прямо из Лефортовской тюрьмы, а меня, бедняка по происхождению, которого выучила и подняла советская власть, все пережившего, но не подписавшего клеветы на себя и других товарищей, послали на Колыму.
Моя встреча с наркомом обороны Маршалом Советского Союза С. К. Тимошенко была очень теплой и сердечной. Я доложил о своем возвращении из «продолжительной и опасной» командировки…
«Рад вас видеть, Александр Васильевич, живым, ну а здоровье будет! Отдохнете, поправитесь, а там и за работу. Я дал уже указание о восстановлении вас в кадрах армии и выплате содержания по занимаемой должности за все время». Горячо поблагодарив Семена Константиновича за все сделанное для меня, вышел из кабинета. Хотелось каждому рассказать о своей радости, о своем счастье… И прежде всего моей Нинусе!
На следующий день был подписан приказ о восстановлении меня в кадрах армии и выплате содержания за тридцать месяцев. С большим нетерпением я ждал приезда жены в Москву, но пришла телеграмма о печальном сообщении, что она больна, приехать не может и ждет меня как можно быстрее к себе. Это меня сильно опечалило и обеспокоило, и, как только уладил все свои дела, поехал в Саратов.
В Саратове, на вокзале, меня встречали мать жены Любовь Сергеевна и брат Нинуси — Сережа. По дороге они мне рассказали о болезни Нинуси.
Жила Нинуся и ее родные в крохотной комнатке в рабочем поселке за вокзалом. Рады были и этому углу, ибо никто не хотел в 1937–1938 годах иметь дело с людьми, близкие которых были арестованы по страшной пятьдесят восьмой…
Маленькие, узкие улочки, домики деревянные с небольшими садиками — сколько раз на Колыме я старался себе представить, как все это выглядит! Я никогда не помню фамилий, адресов, но этот адрес запомнился мне навсегда!
Мы вошли в комнату. Нинуся, бледная, похудевшая, лежала на сундуке. Увидев меня, приподнялась, слезы ручьем хлынули из глаз.
— Роднуля, мой роднуля, живой!
Мы все обнимались, смотрели друг на друга и плакали, но это были слезы радости. Прибежала с работы сестра Нинуси Леночка — и снова слезы и бесконечная радость встречи. Известил я и сестер о своем благополучном возвращении. Их радость была беспредельна!
Как только я приехал, Нина Александровна, как по щучьему велению, стала быстро поправляться, и через восемь дней мы были уже в Москве. Несколько дней мы занимались покупкой необходимых вещей, затем получили путевки в подмосковный санаторий «Архангельское». Через месяц, окрепшие, мы отправились продолжать свое лечение и отдых в Кисловодск, куда приехали в первых числах мая. Нам везло: погода была на редкость хороша. Цвела сирень. Было много других цветов. Яркое солнце, теплый живительный воздух, спокойное состояние нервной системы быстро восстановили здоровье и силы. Мы каждый день бродили по горам, даже пошли на Большое Седло. Взойдя на него, Нинуся не смогла побродить там и осталась под кустом на солнышке, а я прошел по всей площадке один, снова видел горы Кавказа и восхищался их величавой красотой. Возвращаясь, увидел под кустом жену спящей; она была еще слаба, сильно устала на подъеме в гору. Мы так были счастливы, что недавнее тяжелое прошлое вспоминалось нами как нехороший сон.
В кисловодском санатории встретили многих знакомых. Одни были генерал-лейтенанты, другие генерал-полковники, а некоторые и выше. По-разному в то время они отнеслись ко мне, но меня это не печалило! Мы были довольны своим положением, и я не раз говорил жене о том, как мечтал о воле, о должности сверхсрочника, старшины эскадрона или роты.
Вернулись мы в Москву веселыми, жизнерадостными. На прием к наркому я явился уже другим человеком.
— Нужен ли еще отдых? — спросил Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко.
— Нет, — ответил я.
— Снова пойдешь в конницу или в другой род войск?
— Нет, в конницу не пойду. С большим удовольствием пойду в стрелковые соединения.
— Пойдешь пока на должность заместителя командира стрелкового корпуса, чтобы оглядеться и ознакомиться со всякими новшествами. А там видно будет.
Затем нарком информировал меня о сложности международной обстановки.
— Видимо, мы находимся в предвоенном периоде, работать придется вовсю, — сказал он на прощание и пожелал мне успеха в работе.
В тот же день я получил предписание отправиться в 25-й стрелковый корпус на Украину.
Разговаривая с женой о своем назначении, я сказал:
— Ты знаешь мой характер. Я всегда держался и сейчас держусь мнения: лучше быть вполне соответствующим своему назначению на низшей должности, чем посредственным на более высокой. Должностью заместителя командира корпуса я удовлетворен.
Заехав в Саратов за вещами, мы отправились в Харьков. Я явился к командующему войсками округа. Получив необходимые сведения о 25-м стрелковом корпусе, поспешил к командиру корпуса Самохвалову. С женой мы договорились, что она вернется на Волгу, а как только я устроюсь, приедет ко мне. Таким образом, мы расставались ненадолго. Однако настроение у нас было невеселое, как будто мы предчувствовали, что опять расстаемся на годы.
Я ознакомился с дивизиями. Они были укомплектованы, но настоящей слаженности я в них не почувствовал, и общее состояние их оставило у меня впечатление неважное. Чем больше вникал в дело, тем больше убеждался я в правильности своих первоначальных впечатлений. Не было необходимого порядка, организованности и должной воинской дисциплины. Хуже всего было то, что многие командиры не замечали этих недостатков.