В 1904 году началась Русско-японская война. Она требовала все новых и новых солдат. Мужчины уходили из своих семей. Летом это горе пришло в нашу семью. Моя старшая сестра Таня, год назад вышедшая замуж за очень хорошего человека в своей же деревне, должна была провожать своего мужа, солдата запаса. Муж ее получил повестку явиться на сборный пункт для отправки на войну.
Вся семья была удручена свалившейся на нас бедой. Моей матери захотелось поставить в известность своих братьев, работающих в Кохме и Иванове. Было решено роль «вестника» возложить на меня. Адреса моих дядей были записаны на бумагу, а бумагу спрятали под подкладку фуражки, так как моя одежда, состоявшая из штанишек и рубашонки, не имела карманов.
Ранним летним утром, босоногий, но очень важный от возложенного на меня поручения, я выбежал из дома. Мой путь проходил через Шую, Иваново. Заночевать я решил сперва в Иванове, но там моя весть была принята довольно равнодушно. Я даже услышал в ответ: «Стоило из-за этого бежать пятьдесят верст, других-то уж давно призвали на войну».
Я посчитал это большой обидой для нашей семьи, ночевать у дяди отказался и, несмотря на усталость, ушел в Кохму, сделав еще дополнительно 12 верст.
В Кохме дядя Павел встретил меня приветливо. Подробно расспрашивал о жизни, здоровье моей матери (своей сестры), об отце и всей нашей семье. Тепло вспоминал мою мать, к которой всегда хорошо относился.
Выражал соболезнование моей сестре Тане в постигшем горе и надеялся на благополучное возвращение ее мужа с войны.
Очень удивился моей выносливости: за один день пробежать 62 версты — не шутка! Радовался, что я пришел ночевать к нему. Все это было приятно слышать, я был доволен, что не остался ночевать в Иванове, а вернулся в Кохму. Дядя меня хвалил, и я чувствовал себя героем дня, но усталость валила меня с ног, и, добравшись до постели, я крепко заснул.
Утром, прощаясь с дядей Павлом и его женой, получил в подарок серебряный гривенник — по тому времени это были деньги! Поблагодарив за все, я крепко зажал гривенник в руке и тронулся в обратный путь.
Между Кохмой и Шуей было село, в середине которого стояла церковь, а рядом — дом священника с большим вишневым садом.
Чтобы сократить себе дорогу, я шел по задворкам тропинкой. За изгородью сада священника, у тропинки, я увидел изрядную кучу прошлогодних, еще влажных вишен, из которых, как видно, делали настойку. Я присел на траву, попробовал вишни, — они были блестящие, сладкие, лишь отдавали каким-то резким запахом. Съел я этих ягод порядочно, и мне очень захотелось спать.
Сколько я проспал, сказать трудно… Проснувшись, почувствовал себя неважно, голова была тяжелой, все тело сковывала усталость.
Вот странно: прошел всего 10 верст и уснул, вероятно, заболел, подумал я и решил идти скорей домой.
Отойдя верст восемь, вспомнил: а где же мой гривенник? Побежал назад. Долго искал гривенник в траве, где спал, и, наконец найдя, спокойно отправился дальше.
Без всяких приключений через Шую к исходу дня вернулся домой.
Подробно рассказал отцу и матери, что оповестил всех родных не только в Иванове, Кохме, но и в Шуе, как встречали меня родные, как на обратном пути наелся за поповским садом каких-то вишен, заснул и было потерял свой гривенник, словом, о всех своих дорожных событиях.
Монету отдал матери. Поблагодарив меня за подарок, мать сказала: «Эх ты, вишня-то была пьяная, вот ее и выбросили за забор, чтобы домашняя птица не клевала и не стала пьяной. А ты, дурачок, ее наелся! Вот тебя и потянуло ко сну, поэтому и голова у тебя была тяжелая!»
После неудачных поездок в Саратовскую и Рязанскую губернии отец осенью отправлялся на поиски работы поближе к дому, чтобы не тратиться на билеты. Так было и на этот раз. Он сообщил, что нашел работу в 150 верстах от дома. Вызывал меня к себе, точно указывал маршрут, которого я должен был держаться, называл подробно те деревни, через которые я должен был проходить, упоминал, что на полпути будет большой лес. В нем часовня, возле которой протекает ручей с целебной водой, — отец велел из него умыться и напиться. К тому времени все полевые работы были закончены.
По приказу отца я стал собираться, надо было привести в порядок все необходимые для выделки овчин инструменты. Сборы были недолгими. Мать, как всегда, поехала на лошади проводить меня: «Все поменьше верст будешь шагать, Санька». Конечно, мать заплакала, когда увидела все сумки и котомки, которые я навьючил на свои плечи. Мне так ее было жаль, так хотелось ее утешить, что я веселым голосом воскликнул: «Ничего, маменька, не плачь, не горюй, ходить мне не привыкать, да и сумки легкие, хотя их много!» Эти слова подействовали на нее успокоительно. И как всегда, долго стояла она со слезами на глазах, пока я не скрылся из вида.
Путь был рассчитан на шесть дней. Ночевал в указанных отцом деревнях, точно держался дорожных примет и, наконец, дошел до леса. Вдоль дороги вилась тропинка, по ней и шел. Листья уже облетели, земля чуть примерзла. Я шел с левой стороны дороги, где должна стоять часовня. Внимательно вглядывался, чтобы не сбиться с дороги, и она меня привела прямо к часовне с родником, откуда вытекал ручеек светлой холодной воды. Точно выполнил отцовский наказ: умылся в ручье, выпил воды; о ее целебном свойстве шла молва далеко в округе; помолился на часовню и обошел ее кругом. Часовня, большая, срубленная из крупных бревен, была заперта на огромный замок. Я знал, что у часовни всегда висят кружки для сбора даяний прохожих. У меня тоже явилось желание бросить в кружку монету. Но кружки не было, да и денег-то у меня не было. Исполнение этого намерения оставил до обратного пути, если хорошо заработаем. Но заинтересовался, почему нет кружки. Эх, какой же я дурак, подумал я, разве можно повесить кружку в таком большом лесу? Сколько ходит разных людей, они могут сорвать и унести кружку. Мое внимание привлекла узенькая тропинка к одному из окон часовни. Рамы в нем были за железной решеткой. Приглядевшись, заметил, что в одной шипке нет стеклышка. Я подошел и взглянул внутрь. Велико было мое удивление: на полу валялось много медяков, виднелись и серебряные гривенники.
С самых ранних лет я привык слышать в семье, что деньги на полу не валяются, надо беречь каждую копейку, а тут? Деньги валяются на полу! Было как-то смутно на душе и в голове. Около часовни я снял с себя весь груз, отдохнул, заправился куском хлеба, данным мне на последней ночевке, выпил еще «целебной» водички.
К часовне неудержимо тянуло. Обошел ее еще раз, еще раз взглянул на валявшиеся деньги, снарядился и, вздохнув, тронулся в путь. Мысль о виденных деньгах, которые так небрежно валялись на полу, назойливо лезла мне в голову. А что, если бы я попользовался ими? Разве бог не знает, как мы нуждаемся? Неужели не простит меня, если я подберу немного? Я помолюсь и пообещаю поставить ему свечку на обратном пути! Но как собрать деньги? Войти в часовню нельзя, а деньги валяются зря!
И так шел и шел, прикидывая, как бы их достать. Незаметно очутился на опушке леса, невдалеке виднелась деревня. Темнело, пора было останавливаться на ночевку. Стал выбирать подходящий дом. Горький опыт моих прежних хождений заставил искать дом не богатый и не бедный. В богатом на ночевку не пустят, а в бедном же пустят, но не накормят — у самих не густо. Один дом показался подходящим. Около него стояла женщина средних лет, приветливого вида, вероятно, хозяйка этого дома. На мою просьбу пустить переночевать она спросила, откуда я, куда иду. Ответил, что я из деревни, что рядом с Палехом (рассчитывая, что Палех знают многие), а иду в село Лопатино, в 70 верстах отсюда, на помощь к отцу, который там работает по выделке овчин. Хозяйка выразила большое сочувствие, что прошел такой дальний путь, и разрешила переночевать.
Меня на всем пути охотно пускали на ночевку: одет я был бедно, но всегда чисто. Главное же — за мной еще не тянулся противный запах прокисших овчин, как это всегда бывало при возвращении с работы. Войдя в избу, хозяйка указала мне место около двери и сказала хозяину, подшивавшему валенки, что привела ночлежника. Ничего не ответил он, мельком взглянул и что-то пробурчал под нос. Потом стал расспрашивать, почему я очутился так далеко от Палеха, о котором много слышал, а в Лопатино, куда направлялся я, он и сам бывал. Я подробно объяснил цель моего путешествия. Тем временем хозяйка сытно накормила меня и отправила спать.
Несмотря на сильную усталость, заснуть никак не мог. Неотступно стояли перед глазами валявшиеся на полу деньги, прикидывал все способы, как можно их достать.
У хозяина кончилась дратва, и он стал смолить варом новый конец. Что-то толкнуло меня: вот возможный выход, надо только последить, куда хозяин положит вар, взять кусочек, он-то и поможет мне. Сон совсем отлетел от меня. Притворяясь спящим, я внимательно следил, куда хозяин положит вар. Только убедившись, что хозяин его никуда не переложил и лег спать, уснул и я. Утром, чуть свет, хозяйка зажгла лампу и пошла доить корову. Я тоже потихоньку собрался, взял кусочек вара, но не уходил в надежде, что хозяйка меня чем-нибудь покормит. Я не ошибся: она очень удивилась столь раннему пробуждению, но, когда я объяснил, что тороплюсь в дорогу, 70 верст ведь путь не ближний, она сочувственно поахала, дала большую кружку молока, а на дорогу завернула кусок пирога с картошкой.
Горячо поблагодарив хозяйку за ее доброту, я вышел из дома. Начинало светать все больше. Миновав несколько дворов, свернул на задворки и повернул к часовне. В огороде лежала телега без колес, на ее деревянных осях было много застывшего липкого дегтя. Наскреб его, авось пригодится, завернул в тряпицу и пошел к часовне. Пока шел, в своей ручонке мял вар, чтобы он размяк. Чем ближе подходил к ней, тем сильнее испытывал какую-то тревогу, которая увеличивалась по мере приближения к цели. Как же так получается? И молюсь всегда усердно, иной раз со слезами, а теперь хочу взять деньги, данные богу? Ведь это грех? В то же время в голове стучало: ведь деньги на полу валяются?! Они же так нужны в данный момент: отец ничего еще не заработал, сидит на чужой стороне без денег, а мать? Как отдохнула бы она от забот — на рубль можно кое-что купить для обихода.