Второй и третий случаи имели место в один из солнечных дней, когда я был послан в танковый корпус для уточнения его переднего края обороны к северо-западу от города.
Прибыв на наблюдательный пункт, сообщил командиру корпуса о цели моего приезда. Командир корпуса на местности и по карте стал знакомить меня с обстановкой. Подробно остановился на глубоком и длинном овраге, который был перед нами и тянулся с запада на восток к Волге, и на значении двух больших сел, находившихся за оврагом. Гребень возвышенностей, что перед нами за оврагом в трех километрах, занят подчиненными ему частями, а дальше находится такой же овраг и за ним противник.
Командиру корпуса я задал два вопроса: был ли он сам в обороняющихся впереди батальонах? И где находятся его артиллерийские наблюдательные пункты?
— Вот здесь, правее и левее меня, — показал он рукой.
Я удивился: ведь оттуда ничего не видно, кроме тыла своих войск. Почему бы НП не вынести вперед, на высотки, где обороняются батальоны? Более того, командир корпуса добавил:
— Сам в батальонах не был, но были мои командиры.
Поскольку командующий фронтом послал меня уточнить передний край обороны корпуса, памятуя поговорку: «Доверяй, но проверяй», считал нужным проверить. Расспросил, где лучше ехать, чтобы попасть на высоту, что перед нами и левее. Я спустился в село, что было в овраге и левее нас, проехал через мост и, чтобы не привлекать к себе излишнее внимание, оставил машину у крайних домов, а дальше полтора километра решил пройти пешком. Первую половину пути я шел по дороге, а когда осталось около 800 метров до гребня пологой высоты, старался идти непосредственно по краю отрога оврага, идущего с севера, из расчета, чтобы видеть не только впереди, но и что находится в овраге, а если меня обстреляют, то спрыгнуть в овраг.
В то время когда я находился от гребня в 400–500 метрах, из овражка высунулась голова старшего лейтенанта.
— Товарищ генерал! Там противник, прыгайте скорее ко мне.
Едва успел прыгнуть в овраг, застрочили два пулемета, но пули летели уже поверх наших голов. Командир роты рассказал, что здесь нельзя высунуть голову — сразу обстреливают, да и стреляют метко. До противника всего около 300 метров.
В роте было убито четверо неосторожных бойцов. Командир роты высказал также предположение:
— Если они по вас не стреляли, то только потому, что думали захватить живым или бить наверняка, как подойдете ближе. А пулеметы у них уже были нацелены и держали вас на мушках. Счастье ваше, товарищ генерал, что шли по самому краю оврага, а то мы вас и не увидели бы и вам было бы плохо.
У командира роты узнал, что вся его малочисленная рота находится в этом овраге. Положение роты старший лейтенант оправдывал тем, что высота очень пологая, она простреливается с гребня до села, и если находиться вне оврага, тогда нельзя подносить роте пищу и боеприпасы. Да и на случай наступления противника отход по оврагу лучше. Его объяснение считал простым, честным, хотя и наивным. Я подумал: «Какой смысл сидеть в овраге, как в мышеловке, не имея никакой обороны? По-видимому, отступая тысячи километров, научились думать в первую очередь о том, как отступать, но не научились еще прочно и активно обороняться». Уже без риска я спустился по оврагу, сел в машину и вернулся к командиру корпуса. Упрекнул его в незнании рубежа, где обороняются его подчиненные, в отсутствии обороны на этом направлении.
После этого случая я уже не мог верить, что и правее гребень высот находится в наших руках, и решил проверить оборону за правым селом. Попросил комкора послать за мной танкетку и спустился по дороге в овраг к селу правее нас.
Проехал село, увидел впереди себя уходящую по дороге грузовую машину с сидящими в кузове людьми, в то же время обратил внимание на движение точек на горизонте высоты. Машина быстро скрылась за гребнем, ее никто не остановил и не обстрелял. Все это как будто бы подтверждало наличие наших на высоте, а с другой стороны, я подумал: если наши на высоте, так зачем машина пошла к противнику? Я замедлил ход своей машины, проехал еще немного и, когда до гребня высоты осталось метров семьсот, заметил снова перебежки группы людей, низко наклоняющихся с целью маскировки. Это показалось мне подозрительным, наши так низко не пригибаются и так хорошо не маскируются, вероятно, противник хочет меня поймать, подумал я, приказал шоферу свернуть в лощину, откуда не виден был гребень высоты, и мы стали поджидать танкетку.
Когда танкетка поравнялась с нами и остановилась, я вышел из машины, подошел к ней и старшему сказал:
— Командир вашего корпуса заверил меня, что на самом гребне этой высоты обороняется батальон вашего корпуса, но я этому не совсем верю. Чтобы не было с нашей стороны ошибки, давайте используем старый испытанный способ: проезжайте по дороге еще триста — четыреста метров, а потом на большой скорости развернитесь и уходите назад, но только так разворачивайтесь, чтобы у танкетки не слетела гусеница. Если этот гребень занимает противник, то он откроет огонь, а если огня не будет, тогда решим, что делать.
Убедившись, что все понятно, предложил двум человекам из четырех находящихся в танкетке выйти, но бойцы были такие боевые, что в один голос ответили:
— Мы поедем все вместе, как всегда!
— Ну, тогда в час добрый.
Танкетка, набирая скорость, уходила, а я вышел вперед, чтобы в бинокль наблюдать за ней и, главным образом, за поведением людей, находящихся на горизонте. Снова заметил на гребне оживленное передвижение точек. Мое предчувствие недоброго оправдалось, ибо, когда танкетка стала разворачиваться и уходить, я видел по грудь высунувшихся из окопа людей, услышал стрельбу из трех крупнокалиберных пулеметов. Танкетка под градом пуль уходила на большой скорости, пули летели над нею. Мы отошли назад. Когда танкетка поравнялась с нами, ее командир взволнованно доложил о выполнении задания и что один человек из экипажа ранен.
Для меня было все ясно. Когда перевязали голову раненого танкиста, я приказал скорее ехать на НП.
Возвращаясь в село, спросил у жителей, что за машина 30 минут тому назад проехала в сторону противника.
— Да, видели мы машину, кричали, но она не остановилась…
Вернувшись к командиру корпуса, я еще раз, но уже с возмущением упрекнул его за незнание обстановки:
— Если вы не знаете, где обороняются ваши подчиненные, так и скажите, что не знаете, и не вводите в заблуждение других, до командующего фронтом включительно, не подвергайте их жизнь опасности. При такой обороне противнику всюду открыта дорога к Сталинграду.
Командир корпуса оправдывался тем, что знает, где обороняются его подчиненные, что жизнь других он не подвергал опасности:
— Все время наблюдал за вашей машиной, видел ее стоящую за селом, далеко не доходя до гребня высоты.
— А вы не видели грузовую машину с людьми в кузове, которая ушла по дороге к противнику? Разве это не подтверждает правоту моих слов? Скоро вернется танкетка и экипаж, они подтвердят, кто занимает эту высоту. Кстати, там раненый, что послужит вам доказательством и подтверждением моих слов. Ваши подчиненные находятся в оврагах, как в ловушках, на скатах этого гребня в нашу сторону, не перекрывают даже дорогу, по которой уходят наши машины.
Посоветовал все дороги, идущие в сторону противника, перекопать, поставить на них знаки, что идти и ехать дальше нельзя, кроме того, прикрыть все дороги не только днем, но и ночью. Рекомендовал съездить в каждый батальон и посмотреть, как там несут службу, обеспечивают ли они выполнение стоящей задачи, а кстати, спросить у крестьян правого села, живущих на выезде к противнику, сколько за эти дни прошло наших машин в сторону противника.
В это время подошла танкетка и привезла раненого. После этого командир корпуса изменил свое мнение. При моем отъезде комкор заверил меня, что сделает необходимые выводы из моих замечаний и положение будет исправлено.
Но что я мог доложить командующему фронтом по возвращении? Оборону танкового корпуса нельзя назвать плохо организованной, вернее будет сказать, что никакой организации нет.
Был и такой случай: в Сталинграде я размещался в деревянном домике, выходившем на улицу двумя окошечками. Весь корпус домика вытянулся во двор, имел три комнатки одну за другой, кухню и коридорчик. Я спал в самой передней комнате, рядом со мной в комнате спали две девочки 10 и 14 лет, а в следующей — их мать.
На рассвете я был разбужен разрывом авиационной бомбы большой силы. Когда вскочил с кровати, обратил внимание на большой крен моей комнаты в сторону двора. Дверь в соседнюю комнату не мог открыть, она оказалась перекошенной и заклиненной. Одевшись, я вылез через окно. Когда вышел во двор, заваленный рыхлой землей и обломками, то увидел вместо двух следующих комнат нашего домика и кухни зияющую громадную воронку. Признаков моей хозяйки и девочек не могли найти, машина моя была разбита и лежала в другом месте кверху колесами…
28 сентября был образован Донской фронт. Его командующим был назначен К. К. Рокоссовский, а членом Военного совета — А. С. Желтов. Меня назначили на этот фронт инспектором кавалерии. Когда я уезжал из города, он уже пылал сплошным огнем; никто не пытался тушить пожары — это было невозможно. На машине было очень трудно проехать из-за огня и обломков на улице. Машину с пристани отправил обратно в штаб, а сам с адъютантом на пароме переправился на восточный берег Волги к Красной Слободе и оттуда добирался в штаб Донского фронта по восточному берегу, через Камышин.
Ночь была темная, мы уже прошли более пяти километров, когда увидели две догоняющие нас машины, шедшие с открытыми фарами. Я встал на дороге и поднял руку. Машины остановились, и ко мне подбежали два автоматчика со второй машины, но в это время с первой машины раздался голос А. М. Василевского:
— Так это вы, товарищ Горбатов, в чем дело?
Я извинился, сказал:
— Я не знал, товарищ генерал, что едете вы. Руку поднял потому, что хотел просить подвезти.