Я доложил комфронтом, что армия перешла к обороне. Он сказал:
— Хорошо, что удержали плацдарм. Мы видим, что армия не может сейчас действовать активно, но не давайте противнику разгадать это. Заставьте его думать, что вы готовились продолжать наступление, а в это время накапливайте боеприпасы. Продумайте план поведения своих войск.
На совещание в наш штаб собрались мои заместители, начальники родов войск и служб и командиры корпусов. Были выслушаны доклады начальников отделов — разведывательного (Туманяна), оперативного (Владимирского) и начальника тыла армии. Было решено: временно перейти на всем фронте нашей армии к обороне и готовиться к наступлению; четыре дивизии оставить в обороне, а три вывести во второй эшелон; принять меры к более активному обеспечению армии боеприпасами, горюче-смазочными материалами и т. д.
Чтобы приковать внимание противника к северному участку и создать у него впечатление, что мы не отказались от расширения плацдарма и наступления с него, мы выработали план дезинформации, которым предусматривались дополнительная пристрелка целей перед северным плацдармом и установка макетов орудий, маскированное движение войск на юг и не маскированное на север, разведение и поддержание костров за первым флангом в лесу на глубине 5–10 километров, временами шум моторов, имитирующий подход танков, постройку и укрепление мостов ко всем плацдармам, заготовку и подвоз запасного леса.
План начали осуществлять со следующего же дня. Противник стал проявлять нервозность — он усиленно освещал передний край по ночам, производил мощные артналеты на ложные орудия, на районы, где поднимался дым от костров и где был слышен шум моторов, ежедневно расходуя от двух до трех тысяч снарядов на протяжении 10–12 суток. Было видно, что он придал большое значение нашим мероприятиям. Потом противник, вероятно, понял наш обман — он перестал реагировать на наши выдумки. Но мы на большее и не рассчитывали.
Однажды мне доложили, что перед нашим самым маленьким плацдармом у села Рудня противник сосредоточивает силы. Мои помощники делали вывод — противник хочет прогнать нас с плацдарма, а судя по сосредоточиваемым там силам, возможно, затевает и что-то более серьезное. Чтобы выяснить истинное положение, я выехал на наблюдательный пункт, и там мне доложили, что два вечера отмечался подход подразделений из глубины к селу Рудня, примерно по два батальона каждый вечер, за 20–30 минут до наступления темноты; место, где видны были колонны противника, находится от нас примерно в трех километрах, и всякий раз наблюдать удавалось примерно 5–7 минут. Доложили еще, что противник ведет в эти дни пристрелку по плацдарму и по нашему берегу орудиями разных калибров, до тяжелых включительно. Мне все стало ясно: если бы противник имел намерение ликвидировать наш плацдарм, а тем более если бы замышлял более крупную операцию, он не стал бы показывать свои батальоны перед наступлением темноты, а использовал бы для их движения темноту, обеспечивая себе внезапность удара. Более вероятно, что немцы уводят часть сил с этого участка и хотят создать обратное впечатление. Возможно, они перебрасывают подкрепления на участке юго-западнее Гомеля к Речице, где наши войска уже месяц ведут наступление.
Я приказал всем дивизиям, стоящим в обороне, усиливать наблюдение днем, внимательно прислушиваться ночью и обо всем замеченном доносить, уделяя особое внимание не тому, что противник показывает, а тому, что он тщательно скрывает. Командующему артиллерией дал указание — с временных позиций орудиями разных калибров произвести пристрелку реперов против нашего южного плацдарма, записав данные пристрелки и температуру, имея в виду, что они могут нам пригодиться, когда на эти позиции будут поставлены целые дивизионы.
Комфронтом при очередном разговоре мне сообщил:
— Пленные, захваченные у Речицы, принадлежат 36-й дивизии, снятой с вашего фронта. Нужно сделать новую попытку расширить один из ваших плацдармов, чтобы не допускать дальнейшего снятия сил, находящихся против вас. Подумайте, где это лучше сделать, и доложите мне завтра.
Мы не могли не верить командующему: действительно было много случаев, когда противник в трудные моменты снимал целые дивизии с более спокойных участков; но бывало и так, что он снимал всего лишь один полк или даже батальон и перебрасывал его далеко от своей дивизии.
Хотя нашей разведке пленного захватить не удалось, напрашивался вывод, что обстановка благоприятствует активным действиям. Решено было не только расширить один из плацдармов, а перейти в решительное наступление всей армией с целью выхода на Днепр.
В тот же день я по телефону ВЧ доложил командующему фронтом:
— Вы обещали выслушать нашу комбинацию и помочь ее осуществлению, если она заслуживает внимания. Так вот, во-первых, мы просим полосу, прирезанную нам от 50-й армии, вернуть обратно соседу с тем, чтобы он, сменяя наши войска, ввел на плацдарм за реку Проня две дивизии. Я полагаю, что ввод соседом войск на плацдарм будет замечен противником, который может принять это как усиление наших войск с целью активных действий именно на том участке. Тем временем мы, незаметно для него, выведем с плацдарма наши дивизии. Во-вторых, все силы нашей армии мы сосредоточим у нашего южного плацдарма и начнем там активные действия, но не с целью его расширения, а для перехода в решительное наступление, чтобы выйти к Днепру в полосе армии. По выходе к Днепру прикроемся справа частью сил, а всеми остальными поведем наступление на Довск для захвата этого узла шоссейных дорог, отрежем пути отхода на север гомельской группировке противника. Если нам удастся захватить Довск, противник будет вынужден оставить район Гомеля вместе с городом. Конечно, при выполнении этого варианта мы рассчитываем и на то, что вы прикажете активно действовать нашим соседям — 50-й армии левым флангом с переданного ей нами плацдарма, а 63-й армии — правым флангом.
Я не был бы удивлен, если бы командующий фронтом плохо подумал о нас в этот момент, сопоставляя факты: месяц тому назад Горбатов просил прирезать полосу, теперь просит забрать ее обратно. От него требуется расширить один из плацдармов, а он решает наступать всеми силами на Днепр, да еще сделать решительную попытку отрезать пути отхода гомельской группировке.
Мне послышались в голосе командующего фронтом ирония и легкая усмешка, когда он сказал:
— Ну что ж, это неплохо… — а потом спросил: — Когда думаете наступать?
Услыхав, что 25-го, он снова спросил:
— А нельзя ли ускорить дня на три?
— Можно, — ответил я, — если вы поможете подвезти боеприпасы своими машинами.
— Подвозить будете сами, наши машины заняты. Будете успешно наступать к Днепру, прикажу соседям не отставать от вас.
На другой день мы получили шифровку о возвращении полосы соседу с правом вывода наших войск из нее, а вместе с этим приказание 50-й армии о передаче нам 40-й истребительной противотанковой артбригады, минометных полков. Тогда я понял, что командующий говорил вполне серьезно.
Перед наступлением наши дивизии были укомплектованы до 4500 человек, а две из них доведены до 5000. Боеприпасов накопили до одного боекомплекта. На плацдарме построили два свайных моста под грузы в 60 и 16 тонн, два пешеходных мостика, в последнюю ночь должны были навести наплавной мост и еще два мостика.
От захваченных до 9 ноября пленных мы имели сведения о наличии против нас лишь 267-й и 110-й пехотных дивизий и о резервах невыясненной численности и принадлежности. Наблюдатели отмечали, что противник продолжает укреплять свои позиции, уплотняет минные поля и усиливает проволочные заграждения.
Нами было принято следующее решение: всеми силами армии перейти в решительное наступление с южного плацдарма с целью выйти на Днепр и захватить узел шоссейных дорог Довск. Наступление начать с небольшого плацдарма, имея четыре дивизии в первом и три во втором эшелоне.
На рассвете 22 ноября с первыми выстрелами десятиминутного, но мощного артиллерийского налета головные батальоны поднялись и пошли в наступление. Преодолев нейтральное пространство, они с последними пушечными выстрелами атаковали ошеломленного противника и ворвались в его первую траншею.
К концу первого часа мы овладели населенными пунктами Костюковка, Салабута, Студенец, а к исходу дня, несмотря на то что сопротивление противника не ослабевало, вышли: 362-я стрелковая дивизия к селам Гайшин и Селище; 283-я стрелковая дивизия перерезала шоссе Пропойск-Довск; 17-я стрелковая дивизия вышла к Славне и на шоссе; 121-я гвардейская стрелковая дивизия — к реке Костелянка, овладев селами Рудня и Костелянка.
41-й стрелковый корпус (186-я и 120-я дивизии) к 20.00 сосредоточился на плацдарме в районе Новый Путь, Лобаревка и в лесу, что западнее, очистив его от мелких групп противника. 269-я стрелковая дивизия, как резервная, сосредоточилась к 24.00 на плацдарме у села Хлебного. Артиллерия с помощью саперов, преодолевая невероятные трудности, частью взобралась на крутой берег, но небольшая ее часть находилась еще в долине реки.
Личный состав этой отстающей части артиллерии, состоявшей главным образом из орудий крупных калибров, хорошо понимал, насколько необходимо поддержать огнем наступающих с рассветом. А потому всю длинную осеннюю ночь на руках вытягивали из долины реки на обрывистый берег свои орудия и, несмотря на усталость и бессонную ночь, все же успели занять свои позиции и обеспечили дальнейшее наступление.
За день был захвачен плацдарм в 20 километров по фронту и 10–14 километров в глубину. Противник понес большие потери в живой силе и технике, нами было захвачено 200 пленных, 41 орудие, 50 минометов и много других трофеев.
Все наши оптимистические предположения на этот день были превзойдены. Я долго ничего не докладывал командующему фронтом, и в свою очередь из штаба фронта не спрашивали, как идут дела.
— Не потому ли, — сказал я генералу Коннову, — что считают наши действия довольно обычным безрезультатным активничаньем?