районе.
Без особых осложнений въехал в село, вышел из машины, стал всматриваться в западном направлении. В 400 метрах был виден обрывистый западный берег. Вдруг я услыхал зовущий меня голос и увидел за домом начальника инженерных войск армии Б. А. Жилина, который делал мне знаки, чтобы я поскорей прятался за дом. Опасность понял только тогда, когда вокруг меня начали рваться мины и я оказался под градом пулеметных очередей.
Мы успели спрятаться за ближайшим домом вместе с машиной. Б. А. Жилин сказал, что дотемна выехать отсюда, вероятно, не удастся. Но как только стрельба утихла, мы сели в машину и газанули. Более двух километров ехали по избитой дороге, сопровождаемые, к счастью, неудачными усилиями немецких минометчиков и пулеметчиков нас прикончить. Я убедился, что противник просматривает и обстреливает здесь все подходы и без тщательной подготовки начать форсирование Друти здесь нельзя.
В этот день противник понес большие потери во время своих контратак: мы захватили 60 пленных, 27 орудий и минометов, 14 танков и самоходных орудий.
25 февраля, несмотря на решительные действия наших соединений, несших значительные потери, мы не только не имели успеха, но и оставили южную окраину села Озеране под сильным нажимом противника.
Пленные подтвердили наличие перед фронтом армии 31, 221, 296, 6-й пехотных дивизий, подошедших трех танковых дивизий (4, 5 и 20-й) и множества отдельных частей усиления. Кроме того, имелись сведения о переброске в полосу нашей армии 260-й пехотной дивизии из Чаусы, 211-й из Витебска и 7-й пехотной дивизии.
Вечером на собранном мною совещании, после докладов начальников разведывательного и оперативного отделов и выводов начальника штаба Ивашечкина, мы приняли решение перейти к прочной обороне на всем фронте; особое внимание обратить на закрепление плацдарма за рекой Друть и на северное направление между реками Днепр и Друть; немедленно приступить к постройке высоководного моста через долину Днепра против Вищин ввиду ожидаемого через три-четыре недели весеннего паводка; с 10 марта в каждом из стрелковых корпусов иметь по дивизии во втором эшелоне.
Об этом было доложено командующему фронтом. В итоге четырехдневных наступательных боев с 21 по 25 февраля достигнуты были следующие оперативно-тактические результаты. Форсирована крупная река Днепр, захвачен выгодный в оперативном отношении плацдарм размером 62 километра по фронту и до 30 километров в глубину, сыгравший позднее исключительно большую роль в летней Бобруйской операции 1944 года. Очищен от противника плацдарм на восточном берегу Днепра, площадью 45 километров и глубиной 12–6 километров. Выведена из пользования противника важная железнодорожная линия Жлобин-Могилев. Захвачен плацдарм на реке Друть. Насколько он был опасным для противника, несмотря на свою небольшую площадь (3 на 1,5 километра), видно из ожесточенного боя, который за него велся 2 марта 1944 года. Нанесено тяжелое поражение трем пехотным и одной танковой дивизии, многим полкам, батальонам и дивизиям усиления 9-й армии противника. Уничтожено свыше 8000 солдат и офицеров, большое количество фашистской техники. Захвачено 18 танков, 5 самоходок, 22 бронемашины, 170 орудий и минометов, 2100 винтовок и 300 пулеметов, 102 автомашины, 240 лошадей, 63 тысячи снарядов, 80 тысяч противотанковых мин, 12 миллионов патронов и другое имущество и техника. Взято около 400 пленных.
16-я воздушная армия под командованием отважного генерала С. И. Руденко, хотя и малым количеством самолетов, оказала существенную помощь 3-й армии в проводимой ею операции. Позже Сергей Игнатьевич немногословно, но с гордостью вспоминал о тех совместных боевых действиях, и до сих пор в памяти остались фамилии мужественных воздушных бойцов Ивана Разуваева, Николая Зотова, лейтенанта Ильи Маликова, блестяще летавшего на бомбардировщике после потерянной в бою ноги и удостоенного звания Героя Советского Союза.
Большую, исключительной ценности работу выполняли инженерные части и саперы. Сделано проходов в заграждениях противника — 144. Снято и обезврежено 9120 мин противника и 1230 своих в зимних условиях. Построено мостов под грузы 60 тонн — 18, протяженностью более 700 метров, под грузы 16 тонн — 12, протяженностью 345 метров, под грузы 20 тонн — 4 моста. Объездных путей — 19. Разминировано и отремонтировано дорог — 338. Уложено жердевого настила дорог — 3,7 километра. В течение 12 часов сделано два въезда на крутой берег с выемкой 10 тысяч кубических метров грунта, а к 10 марта построен высокосвайный мост через долину реки протяженностью более двух километров.
Связь в управлении войсками работала бесперебойно.
У некоторых читателей может возникнуть вопрос: почему, имея приказ наступать на Бобруйск, 3-я армия не продолжала наступление, а перешла к обороне?
В той обстановке, когда к отходящему противнику подошли три танковые дивизии, если даже не принимать в расчет еще трех пехотных дивизий, которые пленными не были подтверждены, и другое крупное усиление, мы не могли рассчитывать в дальнейшем на успех, а потому и не наступали. Мы могли бы продвинуться с плацдарма на реке Друть еще на три-четыре километра, но такое продвижение не оправдало бы потерь. 25 февраля мы пробовали наступать, но не имели никаких успехов, а за этот один день увеличили на целую треть цифру общих потерь.
Не скрою, что командование фронта, несмотря на сложившуюся обстановку, категорически требовало продолжать наступление на Бобруйск. Но мы с такой же настойчивостью, с какой раньше просили активных действий вместо обороны, доказывали: «Наступать нельзя!»
Тогда командующий фронтом лично приехал в армию и вновь категорически объявил:
— Наступать! — а затем с небывалой требовательностью добавил: — Товарищ Горбатов, приказ остается в силе, — и, резко повернувшись, вышел. И тут же уехал.
Я понимал, что значит не выполнить боевой приказ, и, оставшись в одиночестве, думал о том, что делать.
Решил: вместо убийства армии поставить под удар свою голову. От наступления отказался.
Это был первый случай, когда мы разошлись во мнениях с таким авторитетным и бесконечно любимым и уважаемым войсками и лично мною военачальником, каким был Константин Константинович Рокоссовский. Я побаивался, что после этого у нас испортятся отношения, но дело не в личных отношениях, а в выполнении своего воинского долга, партийного долга на том посту, на который был поставлен волею партии и Советского правительства. Я принимаю решение и направляю командующему фронтом обоснованный рапорт о том, что наступать нельзя, а потому перехожу к обороне. Просил мой рапорт доложить в Ставку и возбудить вопрос о переводе меня на другой фронт. Через трое суток получил шифровку, уведомлявшую меня, что рапорт направлен в Ставку. Еще через трое суток меня вызвал по ВЧ заместитель начальника Генерального штаба Алексей Иннокентьевич Антонов, который передал мнение Верховного Главнокомандующего, который считает целесообразным, чтобы я остался на этом же фронте, и что это мнение поддерживает и командующий фронтом.
— Но основная суть моего рапорта не в переводе, а в невыполнении мною боевого приказа. Как на это смотрит Верховный, кто из нас прав? — спросил я.
— Товарищ Иванов (так тогда называли Сталина) считает, что правы вы, — ответил А. И. Антонов.
— Тогда я согласен остаться на фронте.
Надеюсь, что читатель, особенно военный, не примет этот случай доказательством в пользу правила — не выполнять боевые приказы. Я — человек строгих правил, служу в армии более пятидесяти лет и стою за беспрекословное выполнение всех приказов, особенно боевых, но при максимальном проявлении личной инициативы. Приведенная операция, ее возникновение, проведение и окончание составляют исключение, а поэтому не рекомендую так поступать, хотя надеюсь, что подобное и не повторится.
После острого разногласия с командующим фронтом я не исключал, что наши хорошие взаимоотношения изменятся. Но я ошибся: командующий и впоследствии по-прежнему ровно и хорошо ко мне относился[21].
…Имея перед армией крупные силы противника, мы не исключали возможности, что он попытается отрезать наши войска, находящиеся за Днепром, особенно когда долина реки будет залита весенними водами. Считали, что контрудар противника может последовать в самом уязвимом нашем месте — с севера, по западному берегу Днепра. Допускали также, что враг попытается ликвидировать наш плацдарм за Друтью еще до разлива.
Исходя из этих соображений, мы спешили, не теряя минуты, лучше окопаться, создать систему огня и глубину обороны. Особое внимание уделялось направлению Быхов и Новый Быхов и плацдарму за Друтью. На этих направлениях мы по возможности создавали минные поля, сильные артиллерийские группировки для стрельбы как с закрытых позиций, так и прямой наводкой.
Обороняющим плацдарм за Друтью было указано, что их основная задача — не допустить вклинения противника с фронта. Обеспечение флангов было поручено войскам, оборонявшимся на восточном берегу. Через эту реку уже к 28 февраля было построено два свайных моста.
Артиллерийские группы произвели пристрелку подступов к нашей обороне с быховского направления и к плацдарму за рекой Друть. Мои наблюдательные пункты были подготовлены на высоте против Быхова и на высоких деревьях против плацдарма.
Наши опасения за плацдарм на реке Друть полностью оправдались. Противник не заставил себя долго ждать. Уже 1 марта после мощной и длительной артподготовки он предпринял три атаки днем и две ночью. Все они были отражены с большими для немцев потерями. Между населенными пунктами Озеране и Веричев противник в двух местах врывался в нашу первую траншею, но рукопашной схваткой был выбит, оставив в траншее 83 человека убитыми и ранеными.
В течение 2 марта противник непрерывно обстреливал плацдарм и мосты мощным артогнем и наносил удары сорока «Юнкерсами». Мосты не раз разрушались, но неутомимые саперы под руководством опытного, знающего свое дело и требовательного генерала Б. А. Жилина, несмотря на губительный огонь противника, быстро их восстанавливали. Двумя батальонами, усиленными танками, противник провел утром разведку боем; возможно, он рассчитывал, что наши войска не выдержат артиллерийской и авиационной подготовки и оставят плацдарм. Но и эта атака была отбита с большими для противника потерями. Бои не прекращались ни днем ни ночью.