Поскольку каждый из последующих дней наступления резко отличался от других и представлял свой интерес, я опишу операцию и следующих дней.
На рассвете четвертого дня 9-й танковый корпус, удерживая район села Титовка (3 километра восточнее Бобруйска), попал в трудное положение: не допуская отхода противника, он сам оказался в полуокружении — противник наступал на него с юга и востока и обстреливал с запада, из Бобруйска. К 6 часам утра тревожные сигналы, поступавшие из танкового корпуса, превратились в сигналы бедствия. Наши успокоительные ответы по радио не оказали нужного влияния, и сигналы поступали через каждые 30 минут, один другого тревожнее.
Мы приказали командирам 41-го и 46-го стрелковых корпусов ускорить наступление и указали жесткие сроки для вхождения в живую связь с 9-м танковым корпусом; авиации приказали бомбить противника, оказывающего давление на 9-й танковый корпус. Но так как разрыв между стрелковыми и танковыми корпусами был все же большим, мы решили использовать еще одно, во многих случаях верное, средство — личное общение. Решено было ехать самому с членом Военного совета генералом И. П. Конновым, командующим бронетанковыми и механизированными войсками армии полковником В. А. Опариным. С адъютантами и четырьмя автоматчиками сели в два «виллиса» и добрались до шоссе, в 3 километрах от которого вел бой 35-й стрелковый корпус. Ознакомившись наскоро с обстановкой у командира корпуса В. Г. Жолудева, мы связались со штабом армии и, узнав, что командир танкового корпуса продолжает взывать о помощи, на большой скорости вырвались по шоссе к Бобруйску, где вчера прошли наши танки.
Решаясь на такое мероприятие, мы понимали, что подвергаемся риску, но он оказался значительно большим, чем мы предполагали. Первые 5 километров мы не видели на шоссе и около него ни своих, ни немцев; на шестом километре на минутку остановились у взвода с пулеметами, выставленного 35-м стрелковым корпусом как прикрытие. Не узнав ничего нового, продолжали ехать со скоростью около 40 километров в час. На следующих 5 километрах увидели две группы немцев, которые, боязливо оглядываясь, спешили пересечь шоссе в северо-западном направлении. Чем дальше мы ехали, тем больше видели групп противника, все более крупных, перебегавших шоссе впереди и сзади нас. Встретили и машины с пушками на прицепе, переезжавшие шоссе. В двух местах мимо нас просвистели пули, выпущенные откуда-то из кустов. Путь в 30 километров, который мы преодолели, показался нам бесконечно длинным. Назад не вернулись только потому, что возвращение по той же дороге считали еще более опасным. Мы напряженно вглядывались в кусты и в опушку леса, надеясь увидеть своих, кого-нибудь из состава танкового корпуса. Вскоре мы увидели подбитые, еще дымящиеся танки и машины противника — по-видимому, результат только что закончившегося боя — и наконец-то увидели свои танки, башни которых были обращены в нашу сторону. Удивленные и обрадованные танкисты окружили нас. А еще через пять минут к нам подъехал командир корпуса генерал Б. С. Бахаров с начальником политотдела. Мы обнялись и крепко расцеловались, поблагодарили окруживших нас танкистов за вчерашний марш-маневр и за сегодняшнюю оборону и отправились на командный пункт корпуса.
Командир корпуса удивлялся:
— Ведь мы окружены, как вы могли проехать?
Вид у него был довольно смущенный. «Вероятно, он раскаивается за свои тревожные сигналы, видя теперь, что его положение не такое уж плохое», — подумал я и ответил:
— Да, ваше положение нелегкое. Но положение противника, в связи с вашим выходом в этот район, значительно хуже. Ваше нелегкое положение сложилось по вашему желанию, а противник очутился в плохом положении благодаря вашим отличным действиям.
Глядя на танкистов, мы видели, как с их лиц исчезают озабоченность и тревога, которые появились в момент приезда. Когда на КП мы заслушали доклад о сложившейся обстановке в тех местах, где начальник штаба несколько сгущал краски, командир корпуса его поправлял. Трудно было сказать, как оценивалась обстановка до нашего приезда, но сейчас она выглядела невыгодной только для противника, и это нас радовало. Я подумал: «Какое большое значение имеет личное общение старшего с подчиненным, особенно в такую трудную минуту».
Несмотря на то что район командного пункта обстреливался артиллерией противника с трех сторон, мы слышали от офицеров: «Не позволим немцам отойти, расширим район обороны, будем стрелять только на поражение». (Надо заметить, что боеприпасов у корпуса было в обрез.)
Мы рассказали танкистам о положении стрелковых корпусов армии, об их успешном продвижении навстречу танкистам, выражали уверенность, что 41-й стрелковый корпус соединится с танкистами не позднее завтрашнего дня. Правда, я видел, что, когда я назвал этот срок — завтрашний день, некоторые лица вытянулись, но я добавил, что сегодня уже вводится 129-я Орловская стрелковая дивизия 40-го корпуса в промежуток между 41-м и 46-м стрелковыми корпусами, с целью выхода к северной окраине Бобруйска, а вслед за ней идет 169-я стрелковая дивизия, что 65-я армия обходит Бобруйск с юго-запада и город завтра будет окружен, а 28-я армия успешно наступает на запад. В результате положение танкового корпуса уже сейчас становится значительно легче.
Стремительный прорыв корпуса Б. С. Бахарова к Бобруйску и захват 26 июня единственного моста через Березину отрезал путь отхода войск противника. Танкисты корпуса М. Ф. Панова, выйдя северо-западнее Бобруйска, перекрыли пути отхода немецко-фашистских войск непосредственно из Бобруйска.
Связались мы по радио с командным пунктом армии, сообщили генералу Ивашечкину о нашем благополучном прибытии к танкистам и о намерении сегодня же вернуться к нему. Выполнить это намерение было совсем не просто: если утром на шоссе мы видели столько отходящих немцев, то что же там делается теперь, когда натиск наших частей усилился? Но оставаться у танкистов до соединения с ними 41-го стрелкового корпуса было невозможно.
За завтраком генерал Коннов рассказал обо всем виденном нами на шоссе и о том, что два раза по нас стреляли из кустов. Командир корпуса и его офицеры пришли в ужас. Сначала нас просили остаться до соединения с 41-м стрелковым корпусом, но, когда я решительно отказался, нам предложили прикрытие из трех танков и двух машин пехоты. Мы согласились на три танка. Распрощавшись с хозяевами, пожелав им стойкости и успеха, мы не без тревоги тронулись в обратный путь. Два танка на большой скорости шли впереди нас с открытыми люками, из которых наблюдали за нами, а один шел следом.
На обратном пути мы видели еще больше немцев, группами и в одиночку перебегающих шоссе; некоторые из них, добежав до середины шоссе, возвращались обратно и залегали в кустах, ожидали, пока мы проедем. Иногда наши танки открывали по ним огонь. Мы немало удивлялись тому, что за весь путь нас только в трех местах обстреляли, да и то неорганизованным огнем; по-видимому, отход противника на этом участке происходил стихийно. Однако вряд ли наше возвращение было бы таким благополучным, если бы нам не дали прикрытие. Проводив нас до КП 35-го корпуса, танкисты вернулись к своим, не задерживаясь.
Пятый день наступления был замечателен тем, что 129-я стрелковая дивизия, снятая с обороны во второй день операции, совершила за три дня марш в 110 километров, вышла к реке Березине, форсировала ее, вошла в связь с частями 65-й армии и тем самым завершила окружение города Бобруйска.
Воины дивизии стойко удерживали захваченный плацдарм. Подчас безымянные высотки южнее деревни Шатково переходили из рук в руки по нескольку раз. Отличился в тех боях старший лейтенант В. Н. Петров. За бой на безымянной высоте старшие лейтенанты Н. А. Колодко и В. Н. Петров были удостоены звания Героя Советского Союза.
Дивизия захватила в плен за один пятый день более 5 тысяч немцев из числа тех, которые просачивались в промежуток между 9-м танковым и 46-м стрелковым корпусами.
169-я стрелковая дивизия под командованием полковника Ф. А. Веревкина вместе со штабом 40-го стрелкового корпуса находилась на марше, следуя за 129-й стрелковой дивизией.
35-й стрелковый корпус форсировал реку Ольса, то есть ту реку, на которую мы должны были выйти лишь на девятый день операции по директиве фронта, и далеко перешагнул нашу правую армейскую границу, чтобы отрезать пути отхода противнику, дерущемуся перед 50-й армией. Кроме того, корпус освободил районный центр Кричев.
46-й стрелковый корпус вышел к реке Березине и городу Свислочь, овладел исправным железнодорожным мостом и захватил плацдарм.
80-му стрелковому корпусу было приказано свернуть боевые порядки и следовать за 46-м стрелковым корпусом во втором эшелоне армии.
41-й стрелковый корпус вместе с 9-м танковым сжимал кольцо вокруг окруженного противника и уничтожал его.
В течение шестого дня было захвачено еще более 5 тысяч пленных и громадное количество техники. Много немцев, пытавшихся выйти из окружения, были уничтожены.
Попадая в безвыходное положение, гитлеровцы идут на любое коварство. Все об этом знали давно, но иногда забывали и дорого расплачивались. К одному из батальонов 41-го стрелкового корпуса в сумерках подходила большая группа немцев, размахивающая белыми платками в поднятых вверх руках. Идущие впереди были без оружия и кричали: «Плен, плен!» Наши, доверившись им, встретили их со смехом и подпустили шагов на пятьдесят. Вдруг первые ряды немцев расступились, а идущие за ними автоматчики открыли огонь. У нас были убитые и много раненых, в их числе подполковник Матвеев, умерший от ран. Немцы прорвались к лесу. Этот случай немедленно был доведен до сведения всех войск. На следующий день группа немцев вышла на один из полков 129-й стрелковой дивизии и попыталась повторить вчерашний подлый поступок. Но командир батальона, изготовив свой батальон к открытию огня, приказал гитлеровцам остановиться в 300 метрах и переходить к батальону по 10 человек. Они этого приказа не выполнили, бросились в разные стороны, но огнем батальона были полностью истреблены; из 400 человек никому не удалось уйти, лишь 25 человек были захвачены в плен. От них узнали, что это была та самая часть, которая накануне воспользовалась доверчивостью подполковника Матвеева.