И 17 мая 1929 года из Ашхабада, на удивление всем горожанам, вышел в пески странный караван: три фургона на широких колёсах, запряжённые 14 лошадьми, в сопровождении верблюдов, нагруженных продовольствием, фуражом и бурдюками с водой. Это необычное шествие продолжалось 38 дней. В сутки караваи проходил около семи километров, и и наиболее трудных местах — и того меньше. Один только котёл с трудом тащили все лошади. Беспрерывно работал караван верблюдов, подвозя фураж, продукты и воду. Её требовалось 200 вёдер в день.
В 1935 году на месте унылых Серных бугров вырос городок с современными домами, электростанцией и радиомачтами.
Первый в Советском Союзе песчаный автотракт связал Ашхабад с серным заводом. По тракту пошли тяжёлые автомобили, нагруженные строительными материалами и разнообразными продуктами. Весь путь они покрывали в 15— 20 часов. Самолёты за полтора часа перевозили серу с завода в Ашхабад.
Туркмен, житель песков, теперь уже привык слушать гудение моторов и видеть парящих в небе стальных птиц. Вчерашний кочевник стал рабочим завода. В песках караванами ходят автомобили, сотни людей живут в хороших светлых домах.
День и ночь работают котлы завода, вырабатывая тонны готовой серы. Быть может, среди этих котлов как реликвия сохранился «пионер» завода — первый котёл, совершивший путешествие на фургоне в 1929 году и давший в том же году первую серу.
К Каракумскому серному заводу ежедневно прилетают большие самолёты с грузами и пассажирами. Обратным рейсом одна из машин захватила и нас. Мы поместились впереди пилотов в уютной кабине. Взревели моторы, и вскоре внизу, за стеклом, появился знакомый ландшафт: ровные такыры и пески, окружающие их, колодцы, караванная тропинка между грядами.
На горизонте показались горы Копетдага. Через полтора часа с момента вылета самолёт кружил над геометрически правильными контурами полей и садов Ашхабадского оазиса и над прямыми улицами города.
Через два дня скорый поезд Ашхабад — Москва мчал нас на север. Станции мелькали за окнами. Верблюды шарахались в стороны и с недоумением смотрели на бегущие вагоны. На остановках продавали сушёный урюк, свежий, холодный виноград и ароматные дыни, какие растут только в Средней Азии.
После нескольких лет работы в Туркмении и многочисленных пересечений Каракумов я уже хорошо представлял себе пустыню, сдружился с туркменами, у меня появились друзья, с которыми мы нередко пили зелёный чай и беседовали о жизни в песках, о колодцах, верблюдах, делах прошедших и настоящих. Всё это позволяет мне коротко рассказать о Каракумах — самой большой песчаной пустыне СССР.
«Чёрные пески» —так дословно переводят это название[16]. Но пустыня совсем не чёрная, не злая, её ресурсы издавна используются человеком, — ещё первобытные люди населяли её. Они оставили в разных местах свои орудия, сделанные из твёрдого кремня, — скребки, ножи, наконечники стрел, шила.
Есть люди, влюблённые в пустыню. Мне она понравилась, когда я поработал несколько месяцев в песках и как следует оценил их. В песчаных пустынях много разнообразной растительности, тут всегда есть корм для животных и прекрасное топливо — саксаул. Лучших дров я не знаю. В понижениях между грядами нет холодного ветра, тут тихо и относительно тепло. На гребне гряды летом дует ветерок. В песках никогда не бывает грязи. Сколько бы ни шёл дождь, пески впитывают воду, на их поверхности всегда чисто. В Каракумах суше, чем в ближайших оазисах, меньше докучливых насекомых, совсем нет комаров и москитов, летняя жара в пустыне переносится легче, чем в городах и сёлениях.
Чудесные ночи бывают в Каракумах! Воздух чист и прозрачен, в нём совсем нет той мельчайшей лёссовой пыли, которая в предгорьях Средней Азии образует помоху — сухой туман или мглу. Каракумские летние ночи полны свежести. Тихий спокойный сон приходит к уставшему путнику, он не страдает от духоты, которая часто мучает горожан Туркмении.
Может быть, пески страшны? Ведь в них с непривычки очень легко заблудиться и погибнуть от жары и жажды. Я не видел людей, которые лучше ориентировались бы на местности, чем туркмены кумли — жители песков. Наши экспедиционные проводники всегда вызывали у нас восхищение искусством ориентировки. Они часто вели экспедиции без троп, взявши определённое направление. Так шли два-три дня и неизменно выходили к нужному колодцу, к намеченному урочищу. Едва заметные ориентиры, ускользавшие от нашего внимания, служили им для отыскания колодца среди однообразных песчаных бугров или гряд.
Туркмены живут в Каракумах издавна. Для них пустыня — родной дом. Здесь хорошие пастбища для овец и верблюдов. Но конечно, человек, впервые попавший в пески, не может понять их и привыкнуть к ним. Такие случаи бывали.
На пришельца пустыня сначала производит тяжёлое впечатление. Когда я впервые попал в Каракумы, то вспомнил многое, что прочитал раньше о пустынях. Вот как описывает пустыню Николай Тихонов: «Японский художник Хирошиги сказал когда-то: „В моих картинах даже точки живут“. Такими точками в пустыне рассеяны люди. Одна медицинская работница около Пальварта призналась мне совершенно откровенно: „Я заплакала, когда въехала в пески в первый раз, мне стало так жалко свою жизнь, оставленных в России детей и так мутно на душе, что я ревела, как сумасшедшая, целыми часами“.
Мой хозяин, закалённый пустыновед, рассказывал, как он, впервые пересекая пески до колодца Ширама, не мог удержаться от страха. «Страх охватил, — рассказывал он, — всё моё существо. Ты никогда не вернёшься назад, — говорил я сам себе, — ну, ты прожил сегодняшний день, а завтра к вечеру, наверное, погибнешь. Разве можно остаться живым в этих местах? И какая смерть: без пищи, без воды. А теперь пошёл уже пятый год, как я здесь, я ночью один шлялся в пустыне — ничего, только всякий раз, когда, с барханов возвращаясь, вижу культурную полосу, как-то легче дышится».
Пастухи же в пустыне проводят всю жизнь. Может быть, они от одиночества и однообразия выработали в себе привычку ничему не удивляться и ничего не желать? Вряд ли. У них желаний не меньше, чем у горожанина. Но поговорку: «Знакомый дьявол лучше незнакомого человека» — придумали, несомненно, они.
«Пустыня ужасна!» — стоит воскликнуть одному европейцу, как тотчас же другой закричит из своего угла: «Не лгите. Мало мест прекраснее пустыни». Я знал людей, влюблённых в ночи пустыни, в саксауловые леса, в ночные костры, в блуждание среди барханов, и знаю таких, чьи волосы в пустыне стали белее солончаков. Ощущения, несомненно, многообразны и противоречивы»[17].
И мои ощущения также менялись. В первые годы работ они были одни, а через несколько лет иные.
Мой спутник по многим каракумским маршрутам С. Ю. Геллер, ещё будучи студентом, поехал в пустыню. Он годы жил среди песков с пастухами. Ежедневно он наблюдал ветер, температуру, влажность воздуха. Молодой географ видел, как менялась жизнь в песках, как строились серные заводы в центре Каракумов, как прокладывалась к ним автомобильная дорога и в небе над пустыней появились самолёты. Он научился говорить по-туркменски, как туркмен, жил в юрте и пил чай, как настоящий кумли. Верхом на верблюде или осле Самуил Юльевич делал тысячи километров, изучая Каракумы, и через несколько лет не осталось такого глухого угла, где бы не был неутомимый исследователь. Жители Каракумов считали С. Ю. Геллера своим земляком и уважали его за то тонкое знание пустыни, которое достигается годами. Он научил меня смотреть на неё без страха, понимать её своеобразие и очарование, которое не увидишь неопытным глазом.
Песчаная пустыня не однообразна, в ней много неожиданного. Если посмотреть на пески Средней Азии, то кажется, что они застыли в каком-то хаотическом беспорядке. Но это только первое впечатление, которое исчезает у внимательного наблюдателя. В науке имеется разработанная классификация форм песчаного рельефа. Наиболее распространены пески грядовые, располагающиеся длинными параллельными грядами, бугристые, барханные. По окраинам пустынь сравнительно часто встречаются равнины, прикрытые тонким слоем песка, без заметных песчаных скоплений; их называют песчаными равнинами или песчаными степями, хотя последнее определение и малоудачно.
На окраинах Каракумов, там, где с песками граничат плато, сложенные коренными породами, можно видеть чинки — высокие обрывы. Среди песков нередки такыры. Это удивительная форма земной поверхности. Путешественник вдруг замечает гладкую, твёрдую глинистую площадку, лишённую или почти лишённую какой бы то ни было растительности. Такие площадки иногда достигают 70 километров в длину. Глинистая поверхность такыра растрескивается на отдельные многоугольные шашки, напоминающие сверху пчелиные соты. Такыры бывают так тверды, что лошади проходят по ним, не оставляя следов. Во время дождей глинистая корка размокает, делается вязкой и скользкой, а при больших дождях такие площадки, располагающиеся в котловинках между песками, превращаются на короткое время в озерки с мутной, но пресной водой.
Поверхность такыров — хорошая водосборная площадка, где скапливается дождевая вода, питающая колодцы.
Аулы по 5—20 юрт в каждом приурочиваются обычно к краю такыра, под защиту какой-либо высокой песчаной гряды и по возможности вблизи колодцев. Большие аулы, состоящие из многих десятков или сотен юрт, в Каракумах сравнительно редки, так как воды недостаточно, чтобы обеспечить население и принадлежащий ему скот. Для лучшего водоснабжения обычно на такырах копают по нескольку колодцев.
Другое интересное образование пустынь Средней Азии — это шоры, или соры. Слово это в форме «шур» в иранских языках означает «соль». В Восточной Сибири и в Казахстане говорят «сор», и сибиряки понимают под этим словом «мелкое озеро», а казахи — «солончак». И в Средней Азии «шор» значит «солончак». Среди песков или в глинистых пустынях, там, где близко залегает уровень грунтовых вод, питающих солончак, образуются такие шоры, иногда твёрдые с растрескивающейся корочкой, иногда мягкие или, как говорят, пухлые. Под солончаками залегают солёные грунтовые воды. Растительность на шорах редкая и представлена только одиночными кустиками солянок.